Знахарь. Путевка в «Кресты»

— М-да, бывают дела… — вздохнул Витька. — Со мной вот тож было…

О том, что с ним было, я так и не узнал. В замке заскрежетал ключ, и на пороге объявится здоровяк-вертухай. Окинул взглядом камеру, брезгливо поморщился и поманил меня пальцем.

— Разин, на выход.

Я не заставил себя долго упрашивать. Уверенность в том, что недоразумение с моим задержанием вот-вот разъяснится, до сих пор не выветрилась из моей глупой башки, и я слезал со своего бетонного пьедестала радостный от того, что наконец-то все прояснилось. Но мою радость тотчас, стоило мне замешкаться, выходя из камеры, расколотил на мельчайшие осколки хлесткий удар по почкам.

Я сумел устоять на ногах, но все тело словно тряхнуло электрическим током. И лишь потом пришла боль. И лишь потом перехватило дыхание. Я весь сжался, не в состоянии сделать ни шагу. В глазах потемнело, меня неудержимо потянуло к чему-нибудь прислониться, и я сам не заметил, как присел на корточки в узком проходе с несколькими железными дверями по бокам. И тут же меня достал крепкий пинок. Я ткнулся физиономией в жесткий бетонный пол.

— Ты, пидар, куда послал меня?! — пробасил надо мной вертухай и наступил мне на спину тяжелым ментовским ботинком.

Я что-то не помнил, чтобы куда-нибудь его посылал. Впрочем, в этот момент я вообще ничего не помнил. Ничего не соображал. Просто валялся, втоптанный в пол, как червяк.

— Вста-авай, мать твою! Какое там встать!

Мне показалось, что прапор перенес на ту ногу, которая опиралась мне на спину, все свои полтора центнера веса. Мою руку, неудачно подвернутую под грудь, этим весом будто сжало в тисках. Мои кишки уже приготовились от этой тяжести превратиться в лапшу. Мои косточки уже собрались обратиться в пыль.

Но чудовищный пресс вдруг отпустил, и я сумел с трудом втянуть в себя воздух. Размежил веки и уткнулся взглядом в серый неровный пол. И застонал… Кажется, я тогда застонал. Хотя можно ли помнить об этом точно?

Прапор гремел надо мной связкой ключей, со скрежетом возил ими в замке камеры, из которой я только что торжественно вылетел. Я понимал, что сейчас он запрет дверь и вновь примется за меня. И худо мне будет, если к этому времени не сумею подняться. Буду валяться и дальше — так этот ментовский боров не откажет себе в желании снова потоптаться у меня на спине. Но сил подняться на ноги не было. Ничего не было. Кроме боязни проявить себя здесь слабаком. И кроме стремления выжить, пройти это чистилище и выбраться отсюда живым и, желательно, не инвалидом. Ипопробовать выяснить, как же так получилось, что я оказался в подобном дерьме, где меня легко посылает подальше черножопый дикарь и где я за просто так получаю по почкам? А потом о мою спину еще и вытирает подошвы какой-то узколобый легавый.

Что за ублюдок направил меня сюда то ли росчерком своего «Паркера» или «Монблана», то ли своим веским словом? Кому я, тихоня, оказался так нужен?

Сначала попробовать выяснить… Потом постараться свернуть кой-кому, кто этого заслужил, его цыплячью шейку. Пусть это будет хоть сегодняшний прокуроришка, хоть сам губернатор. Чтобы отомстить, я доберусь до кого угодно. И до Фиделя Кастро, окажись он причастен к этой подставе. Ведь если я оставлю то, что со мной происходит, без сдачи, то не смогу дальше жить с таким грузом. Вот только, чтобы сбросить с себя этот груз, надо найти в себе силы сейчас подняться на ноги. Не предоставлять никому повода давить сапогами мне ребра и утюжить мне внутренности.

Выжить!

Я скрипнул зубами и, превозмогая дикую боль в спине, встал на колени спиной к продолжавшему бряцать ключами мерзавцу.

Выжить!

Перебирая руками по некрашеной шершавой стене, я с трудом разогнул сперва одну ногу. Потом — другую. Если бы были на это силы, я закричал бы. Я застонал бы. Но лишь молча разгрыз себе изнутри губу. Отчетливо ощутил во рту привкус крови и, похоже, от этого мне стало легче.

— Живуч, пес, — прозвучал одобрительный возглас со стороны двери, ведущей в большой тамбур, где располагалась охрана.

Я оторвал взгляд от стены и перевел его на довольно лыбящегося в паре шагах от меня прапора. Эта сволочь была на голову выше меня. А ведь я не мог похвастаться маленьким ростом. Эта сволочь весила в два раза больше меня. А ведь во мне жил и костей было на пять с гаком пудов. Эта сволочь сейчас ни за что ни про что пинала меня ногами!

И я постарался получше запомнить его осклабившуюся рожу. Когда-нибудь я его отыщу.

Я скользнул взглядом направо и остановил его на стоящем в проходе менте — том, что сейчас похвалил меня за живучесть. Тоже лыбился, гадина, крутил в руке, словно четки, наручники, и с интересом разглядывал мою небритую рожу. Я заставил себя ухмыльнуться — как можно мерзостнее, как можно ехиднее — и подмигнул ему: мол, здравствуй, ублюдок, рад видеть тебя не в гробу и не в саване. Впрочем, этого мусора я раньше никогда не встречал.

— Вот ты каков, значит, Разин, — лениво пошевелил губами мент. Браслеты блеснули в тусклом свете дежурной лампы. — Ну, прям как Степка-казак. И ведь тоже княжну персидскую замочил. Со мной пойдешь сейчас, тварь. — Только сейчас я заметил на нем погоны майора и подумал о том, что на уровне местного РОВД он имеет, как минимум свой кабинет.

— Ну пойдем, коли надо — негромко прошамкал я, и у меня перед носом пролетели наручники. Их ловко словила огромная лапища прапора.

— Рожей к стене! За спину руки!!! — рявкнул он так, что если б здесь были стекла, они бы повылетали из рам, — Правил не выучил, блядь?!!

— Ничего, выучит. — услышал я голос майора, когда развернулся к стене и заложил руки за спину. — Время теперича много будет на это.

«А если он прав, этот майоришка? — подумал я, чувствуя, как старается прапор, чтобы браслеты посильнее стянули мои запястья. — Если действительно много? Если я ошибся в расчетах, считая, что разберутся со мной уже через пару недель? Ошибся всего лишь лет эдак на двадцать».

— Давай, пшел! — Меня сильно пихнули в спину.

На двадцать лет?!! Мне стало страшно. По-настоящему страшно впервые за весь сегодняшний день.

— Пшёл быстро, сказал!

По настоящему страшно!!! Почему-то именно в этот момент — ни раньше, ни позже — я ощутил, что угодил в серьезнейший переплет.

Не шевельнуть ни рукой, ни ногой! Не вздохнуть! Не застонать!

Я сумел только открыть глаза. Я сумел лишь ощутить основательно отутюженным боком жесткую холодную поверхность нар, на которых валялся, свернувшись в позе зародыша. А еще я определил щекой, что нары, как ни странно, покрыты деревом. Значит, я уже в другой камере — не там, где живут два веселых бомжа. Хорошо бы вспомнить, а почему я не там? И что вообще произошло? Из-за чего я так расклеился, что ощущаю себя отбивной на столе мясника?

Прошло, наверное, миллион лет, прежде чем я сумел привести правую руку в движение и осторожно начал ощупывать себе бока. Сначала ребра, пытаясь определить, сколько сломано. Кажется, ни одного. Потом — почки. Та-а-ак, вроде бы опущения нет, но кровью, возможно, недельку пописать придется. Что же, пора привыкать. Печень… селезенка… плечевые суставы… Я вздохнул с облегчением, когда пришел к выводу, что внутренних повреждений нет. Вроде бы нет. Только ушибы. Ушиб на ушибе. Все мое тело — сплошной ушиб. А от этого я не подохну.

И сразу мне стало заметно легче. Я смог даже негромко выругаться сквозь зубы. Мне удалось лаже приподнять голову и осмотреться.

Камера, освещенная желтым светом пыльного дежурного фонаря, оказалась совершенно пустой. Ни грязных бомжей, ни злобных афганцев. Ни вонючей параши… Вернее, параша стояла на положенном месте, но по сравнению с той, что мне довелось наблюдать в прежней камере, казалась просто медицинским стерилизатором. К тому же с подобранной по размерам крышкой.

В проходе к стене был привинчен небольшой — даже меньше, чем в поезде — плохо окрашенный железный стол, сделанный в монолите с двумя, железными же табуретами. Небольшие нары — по размерам тоже примерно как полка в поезде — были действительно обшиты досками.