Ликвидация (СИ)

Гоцман, не оглядываясь на Фиму, стремительно шагал по улице. То и дело ему кланялись и говорили что-то приветливое, но он, против обыкновения, не замечал.

- Шо ты кипятишься как агицин паровоз!… - Фима, ускорив шаг, забежал чуть вперед и искательно заглянул в насупленное лицо друга. - Доктор, умная душа, тебя просил не волноваться и ходить. А ты шо?

- А я хожу вот! - рявкнул Гоцман, не останавливаясь. - И еще, Фима! Еще раз замечу, что ты тыришь реквизируемый вещь - посажу! И не делай мне невинность на лице!… Да, да, за ту самую махорку!

Фима неопределенным жестом воздел руки, что можно было понять и как «будьте покойны, гражданин начальник», и как «ну вот, опять завели шарманку». Впрочем, лицо Гоцмана от этого не помягчело, и Фима почел за благо перевести стрелки:

- Так ты доехал до военных прокуроров? И шо они?

Но сбить Гоцмана с темы было не так-то легко. Особенно когда на него накатывало. А сейчас, похоже, накатило.

- Мне дико интересно, с чего ты живешь? Нигде не работаешь, цельные дни болтаешься за нами…

- Я болтаюсь? - сплюнул Фима. - А кто Сеньку Шалого расколол? Кто схрон с военными шмотками нарыл?!

- Хочешь помочь нам - шагай в постовые, - пожал плечами Гоцман. - Годик отстоишь, потом поговорим за перевод в УГРО…

- Шо? Я?! - взвился от негодования Фима. - В уличные попки?!

- А шо? - снова пожал плечами Гоцман. - Я год был на подхвате поначалу…

Но теперь понесло уже Фиму. Он замер посреди тротуара, уперев руки в боки, так что прохожим приходилось обтекать его, как реке - утес.

- Нет, мне это нравится! Я стою в кокарде у всей Одессы на глазах? И это униженье предлагает мне мой лучший друг! Мой бывший лучший друг!…

Отбив на месте замысловатую чечетку от переполнявших его плохих чувств, Фима с независимым видом двинулся дальше. Гоцман осторожно взял его за рукав:

- Ну что ты сразу дергаться начал? Я говорю: как вариант…

- Давид Гоцман, кидайтесь головой в навоз! - отбрил Фима, сбрасывая руку. - Я вас не знаю. Мне неинтересно ходить с вами по одной Одессе.

- Фима, ты говоришь обидно, - покачал головой Гоцман.

Через полминуты Фима, вздохнув, умерил шаг. Они снова шли рядом, не глядя друг на друга.

- Я к Марку, - наконец обронил Гоцман. - Вместе?

- Не, - после паузы мотнул головой Фима налево, в подворотню. - Я тудой.

- Так ближе, - махнул рукой вдоль улицы Гоцман. В ответ Фима молча свернул в подворотню и, не оборачиваясь, вскинул на прощанье руку:

- Иди как хочешь…

И еще на одни руки смотрел Давид. Не было в них ни красоты рук судмедэксперта Арсенина, ни суетливой нервозности рук Омельянчука. Больные то были руки, сильные и привычные к бою, но давно больные. Трясущиеся пальцы Марка осторожно вынимали по одному из картонных уголков альбома пожелтевшие фотоснимки, ласково ощупывали каждый и передавали Гоцману.

- Я его с утра умыла, - всплыл откуда-то голос Гали, молодой, но уже наплакавшейся в этой веселой жизни хохлушки. - Зробила кашку с чечевицы - не ист. Яичко отварила - ни в какую… Шо ж такое? Горячо? Мотае головой. Чаю? Ни…

Давид внимательно разглядывал старые снимки. Вот Марк в длинных черных купальных трусах - улыбается во весь рот. Еще бы, такие барышни рядом. И подпись:

«Ялта, Рабочий Уголок. Привет из Крыма! 1928 год»… Вот Марк в новеньком френче и бриджах, на голове пилотка, в петлицах три «кубаря» - старший лейтенант. За его спиной ребрастый металлический бок ТБ-3… А вот он в летном комбинезоне, в обнимку с двумя смуглыми горбоносыми парнями. Все трое смеются. Испания, 1937-й.

- Кто?… - Согнутый палец Марка постучал по очередному снимку.

- Это ты, Марк, - тихо ответил Гоцман. - Вернулся из Германии…

Сгорбленный, в ветхом кресле, бритый наголо Марк мучительно пытался что-то вспомнить, глядя на собственное изображение. В распахнутое окно первого этажа доносился визг девчонок, игравших во дворе в салки. На низком подоконнике боком сидел Фима, делая вид, будто ему все равно, хотя ему было не все равно.

- Потом смотрю - пийшов, пийшов… - продолжила Галя, глядя куда-то на стену. - Шо-то шукае. Пусть себе. Хожу ж за ним. Знайшов зубную щетку!… Я порошок достала. Пийшов, почистив зубы…

- Сам?! - удивился и обрадовался Гоцман.

- Сам, - счастливо всхлипнула Галя. - Погуляли с ним по парку… Побачив птичку, та й засмеявся!…

Марк вдруг задергался в кресле, резко встал, опираясь на подлокотники. Альбом соскользнул вниз, кипа фотографий разъехалась по полу. Гоцман и Галя начали подбирать их. А Марк тихим, неверным шагом приблизился к стене, шевеля губами, уставился на снимки, забранные в рамки и украшавшие собой старые обои.

Разные то были снимки. На одном молодые Марк, Фима и Давид. На других - рядом с Давидом красивая молодая женщина. На маленькой карточке - Давид держит на руках девочку…

- А со Слободки шо, не приходили? - Гоцман, кряхтя, разогнулся, спрятал в альбом подобранные с полу фотографии.

- Приходили, - вздохнула Галя, сидя на корточках. - Посмотрели. Казали, забрать можем, но лечить не будем. У них тама переполнение… А врачей нема, лекарств нема. То, кажуть, тут хоть я хожу, а там же ж никого нема. Одни скаженные. Так дома, кажуть, лучше.

- Ты слышал, шо Галя сказала за Слободку? - обернулся Гоцман к Фиме.

- Можно поехать, начистить морды этим коновалам, - пожал тот плечами, по-прежнему глядя во двор. - Но толку так и не будет. У них же всех профессоров пересажали… Надо до Арсенина пойти. Он же ж военврач, за контузии в курсе.

- У мене е брошка мамина, - встрепенулась Галя, поднимаясь с пола со стопкой снимков в руке. - Я б товарищу военврачу и заплатила б…

Гоцман засмеялся:

- Ты, Галя, брошку до свадьбы береги. Марка вылечим, сыграем свадьбу…

Продолжать он не стал, потому что обернулся на крик Фимы. А тот, разом перемахнув через подоконник, птицей кинулся к Марку, который спокойно сидел у стола и деловито резал ножницами продуктовые карточки.

Гоцман осторожно разжал его ладонь, отобрал ножницы. Марк сперва не давался, но потом утихомирился и начал тонко, обиженно всхлипывать.

- Ой, Марк, шо ж ты зробил?! - рыдала Галя. - Тут же на мисяц! Мы ж теперь без хлеба…

- Галя, Галочка, - приобнял ее за плечи Фима, - та не делай ты горе с пустяка… Склею я вам эти карточки! Будут как новые, и даже лучше…

Гоцман, осторожно утиравший платком слезы Марку, сунул руку в карман, выгреб оттуда все, что было - несколько смятых, замусоленных красных червонцев, вложил в трясущуюся Галину ладонь и мягко пресек попытку вернуть деньги.

- Завтра-послезавтра получу паек и принесу, - пробурчал он. - Ша! Сопли прекратили.

Фима аккуратно запихивал в карман пиджака обрезки карточек. Под угрюмым взглядом Гоцмана он всплеснул руками и убедительно произнес:

- Склеить - это ж пара пустяков!

- Склеишь и мне покажешь…

- Дава! - с упреком вздохнул Фима. - И шо ты всю дорогу себе думаешь?! Я уже не помню, как шуршит чужой карман…

По ночному пустырю с одной, да и то затененной, фарой осторожно пробиралась крытая брезентом трехтонка. Ее то и дело качало на ухабах. Мотор завывал, одолевая трудную дорогу. Да и не было тут по большому счету никакой дороги…

- Похоже, сюда, - прошептал один из постовых, длинный чернявый парень с двумя лычками на синих погонах. - Давай гаси костер… Быстро!

Недовольно зашипев, скромный костерок у схрона растаял дымом в летнем небе. Оба милиционера, подхватив оружие, взбежали по склону чуть повыше и скрылись за камнями.

Грузовик между тем буксовал недалеко от схрона - заднее колесо угодило в присыпанную битым кирпичом и щебнем воронку. Наконец двигатель взревел на пределе сил, и машина вырвалась из ловушки.

Вой мотора разбудил спавшего в развалинах Мишку Карася. Прищурив припухшие со сна глаза, пацан с любопытством глазел на автомобиль, неизвестно для чего заехавший сюда в такое время.