Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак

Бред какой–то. Если я правильно поняла, Иссэр полагает, что покушение на меня совершил тот, кто убивает детей, буквально–таки потеряв голову при мысли о том, что Виржини рассказала мне о нем нечто, способное выдать его с головой. Однако позвольте заметить, ваша честь, что, если бы он действительно боялся подобных вещей, то почему бы ему тихо–мирно не убить саму Виржини вместо того, чтобы нападать на меня — заранее зная, что уж я–то никому ничего рассказать не способна?

— Позвольте напомнить, что я задал вам вопрос.

Ах да, действительно.

— Виржини сообщила вам нечто важное относительно убийства маленького Микаэля?

Мой палец остается недвижим. И я нисколько не лгу. Ведь она не сказала мне ровным счетом ничего относительно личности убийцы. Всего лишь поведала о том, что была свидетельницей убийства Микаэля и своего брата Рено. Если бы Иссэр знал об этом, он смог бы расспросить Виржини как следует и, несомненно, вытянул бы из нее все ее секреты. А чтобы об этом узнать, он должен задать мне вполне конкретный вопрос. Так должно быть, этот комиссар — ясновидящий, ибо именно это он тут же и делает:

— Мадемуазель Андриоли, во время нашей с вами предыдущей встречи я так и не получил ответа на вопрос о том, утверждает ли Виржини, будто ей довелось стать свидетельницей одного или даже нескольких убийств. Возьму на себя смелость повторить этот вопрос. Говорила она вам что–то в этом роде?

Теперь уже мне деваться некуда — приподнимаю палец.

— О ком из убитых детей шла речь?

Он последовательно перечисляет имена жертв. Я поднимаю палец, услышав имена Рено и Микаэля.

— Отлично. Любопытные шуточки подчас играет с нами наша память, не правда ли? Во всяком случае, я очень рад, что на сей раз она вас не подвела. Но, к сожалению, данная информация вряд ли нам сколько–нибудь поможет. Видите ли, дело в том, что Виржини солгала вам. Она не могла быть свидетельницей смерти брата. Ибо когда это произошло, она была с матерью — они вместе варили варенье. На этот вопрос Элен Фанстан ответила со всей возможной категоричностью: Виржини в то утро никуда не выходила из дому, так как была больна гриппом, к тому же на улице шел дождь. И относительно убийства малыша Микаэля Виржини опять солгала вам: они действительно какое–то время катались вместе на велосипедах, но Элен Фанстан запретила девочке выезжать за пределы их земельного участка — вы, конечно, понимаете, что после того, что случилось с Рено, она стала крайне осторожна и внимательно приглядывала за девочкой… Виржини не пошла с Микаэлем к реке, а вернулась и стала играть в саду возле дома. Вы понимаете, о чем я говорю? Она солгала вам.

Но это невозможно. Откуда же тогда она могла знать, где именно лежит тело Микаэля? И с чего бы вдруг ей заявлять о том, что он мертв, когда и тела–то еще не нашли? Ответ возможен лишь один: наверное, мать все–таки недостаточно бдительно присматривала за ней.

— Утром двадцать восьмого мая Элен Фанстан, запретив Виржини идти с Микаэлем к реке, сначала заставила ее поиграть на фортепьяно, а потом они вместе наводили порядок в саду. Так что нельзя предположить, будто Элен Фанстан недостаточно внимательно приглядывала за дочерью: девочка и на минуту никуда не отлучалась.

Должно быть, Элен все же ошибается. Ведь достаточно было ей отвлечься на каких–нибудь несчастных четверть часа…

— Рассказываю я все это отнюдь не просто ради удовольствия с вами поболтать; я хочу, чтобы вы осознали, что с Виржини не все ладно, девочка получила тяжелую душевную травму, причем очень и очень серьезную. Причина ее довольно странного поведения кажется совершенно необъяснимой, но, на мой взгляд, она очень проста: Виржини не видела собственно убийств, но почему–то считает, будто ей известно, кто именно их совершил.

А вот это уже полная чушь, Иссэр; ведь если она «почему–то считает, будто ей известно, кто именно их совершил», с чего вдруг убийце так приспичило отправить меня на тот свет? Нет; она знает убийцу, и тот боится, как бы она не выдала мне его имя. А Виржини он не может убить лишь потому, что все полицейские в округе буквально глаз с нее не спускают.

— Как бы там ни было, но я вас очень прошу крайне внимательно выслушивать все, о чем говорит вам Виржини. Ведь это жуткое дело мы сможем распутать лишь в том случае, если будем действовать сообща. Мадемуазель, были убиты и чудовищно изуродованы дети; вас саму пытались убить, а вашему другу, Стефану Мигуэну, едва не проломили голову; речь идет отнюдь не о какой–то игре, речь идет о жизни и смерти. Могу я рассчитывать на вашу помощь?

Разумеется, я приподнимаю палец: никак нельзя отказать человеку, способному на столь пламенные речи о добре и зле. Не говоря уже о том, что я отнюдь не удручена тем фактом, что сей комиссар намерен присматривать и за мной, ибо ситуация как–то выскальзывает у меня из–под контроля… И тут наконец до моего сознания вдруг доходит то, что он только что произнес: «чудовищно изуродованы». Никто ни о чем подобном ни разу не упоминал! Ох, если бы я только могла говорить, задавать вопросы — до чего же невыносимо быть немой! Я поднимаю палец.

— Вы что–то хотите уточнить?

Я опять поднимаю палец.

— Так, придется мне немножко поломать голову. Посмотрим, что у нас получится… Это имеет отношение к тому, что я только что вам говорил?

Я поднимаю палец. Что бы там ни утверждали, но порядок и методы ведения расследования имеют свои преимущества.

— Тот момент, что трупы были изуродованы?

Черт возьми, да этот тип просто медиум! Ему бы на ярмарке работать ясновидящим — кучу денег загребал бы играючи. Я поспешно приподнимаю палец.

— Этот факт мы утаили от журналистов. Да и вам я раскрыл эту тайну лишь потому, что знаю: вы никому ее не выдадите.

Разумеется!

— Да, жертвы были не просто задушены, — тут он придвигается поближе ко мне и понижает голос, — они были еще и изуродованы с помощью какого–то режущего инструмента — по всей вероятности, ножа с очень острым лезвием. Увечья нанесены самого разного характера: от ампутации кистей рук в случае с Микаэлем Массне до энуклеации трупа Шарля–Эрика Гальяно.

Энуклеация. Это слово очень медленно прокладывает путь к моему сознанию, и наконец до меня доходит его значение. Мальчику вырезали глаза. Замершее в страшных судорогах маленькое личико с пустыми глазницам. А вслед за тем в мой несчастньй мозг проскальзывает и «ампутация кистей рук», что, собственно, ненамного лучше. Я тут же начинаю сожалеть о том, что Иссэр решился рассказать мне все это!

— Что же до Рено Фанстана, то мы в свое время были немало удивлены, обнаружив, что труп скальпирован. Ибо понять это было просто невозможно.

Я мысленно цепляюсь за звук голоса Иссэра, за свои рассуждения и умозаключения, ибо умозаключения — это логика, совершенно надежная штука, в которую вовсе не укладываются такие вещи, как «энуклеация», ибо они противоречат ей, а стало быть, невозможны. Но ведь если трупы были искалечены, то полицейские уже со второго убийства должны были понять, что тут орудует какой–то маньяк!

— Я знаю, что вы хотите мне сказать: каким же образом мы не обратили внимание на сходство почерка убийцы уже в двух первых случаях? Дело в том, что в первом случае — когда жертвой стал Виктор Лежандр — имело место лишь удушение. Теперь я склонен думать, что убийцу просто кто–то спугнул, и поэтому он не успел завершить своей работы. Во втором случае — я имею в виду убийство Шарля–Эрика Гальяно — имело место не только удушение, но еще и… гм… отсутствие глаз. И лишь когда был убит Рено Фанстан, мы стали усматривать некую связь. Удушение, скальпирование — и никаких следов изнасилования. Совокупность удушения, удаления какой–либо части трупа при отсутствии следов изнасилования — это уже явный «почерк» преступника. Мы решили не предавать эти сведения огласке, так как они способны сыграть огромную роль в ходе допросов. Убийство маленького Массне, в котором четко просматривается по всем трем позициям все тот же «почерк», окончательно убедило нас в том, что речь идет о маньяке. Мы до сих пор не знаем, кого именно разыскиваем, зато нам точно известно, что он собой представляет. Это — индивидуум с явными и очень глубокими нарушениями психики, действующий либо сознательно, либо совершенно не отдавая себе в том отчета. Ладно. Надеюсь, я не слишком надоел вам, приводя все эти подробности; а теперь мне, пожалуй, пора двигаться дальше. Служба, знаете ли. До скорой встречи, и спасибо за помощь.