Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак

Однако по дороге к моем дому нет никакого спуска.

Точно! Этот парень — чокнутый! Коляска натыкается на что–то, я едва не вываливаюсь из нее. То и дело приподнимаю палец, но — никакой реакции, коляска по–прежнему летит куда–то вниз. Теперь я хорошо понимаю, как чувствовал себя тот младенец, что лежал в знаменитой коляске из фильма «Броненосец «Потемкин“». Как только мы вернемся домой, я… ну… при первом же удобном случае… если вдруг кто–то примется меня расспрашивать… О, черт! Я не могу даже пожаловаться на него, я, черт побери, вообще ни на что не могу пожаловаться!

Коляска по–прежнему катится куда–то вниз. Насколько я помню, единственным спуском вниз в этом парке является тропинка, ведущая к пруду. Не понимаю, зачем…

Ой! Так и есть: я вываливаюсь из кресла — ведь знала же, что все это плохо кончится, ведь… вода; это — вода, я упала в воду, этому идиоту удалось свалить меня прямо в пруд; кругом вода, я не чувствую дна и ухожу под воду — что же такое он вытворяет?! Стеф, Стеф, я тону, я ухожу под воду, мне не хватает воздуха, но я хочу дышать, хочу… О, нет, нет, нет!

4

Умерла я, что ли? Боль в груди — обжигающая боль. Ох! Кто–то надавил мне на грудь, прямо на сердце; и вот опять, снова; вода фонтаном вылетает у меня изо рта, я слышу собственный кашель, страшно тошнит, я…

— Вы слышите меня? Эй, вы меня слышите? Черт, нужно поскорее повернуть ей голову набок, похоже, ее сейчас вырвет…

Вырвало. Наконец вдыхаю полной грудью воздух — делаю большой, страшно болезненный, но упоительный вдох, отчего все мое тело словно огнем обжигает сверху донизу. Вода струится у меня по лицу: дождь хлещет как из ведра.

— Не шевелитесь. Сейчас вам станет лучше.

Безропотно повинуюсь — шевелиться–то я в любом случае не могу. Чьи–то руки приподнимают меня и усаживают.

— Вам здорово повезло, что я умудрился забыть здесь коробку с рыболовными крючками — пришлось вернуться; дождь сегодня льет как из ведра, так что в парке — ни единой живой души.

Мужской голос звучит чуть ворчливо — наверное, этому человеку где–то около пятидесяти.

— А еще вам повезло, что я в свое время занимался спасением утопающих. Таким количеством воды, что вы проглотили, впору хороший пожар затушить. За коляску свою не беспокойтесь, она цела: зацепилась за корни деревьев у самой воды. Вы хотя бы слышите меня?

Тут я наконец понимаю, что должно быть «смотрю» на него неестественно пустым взглядом, лишившись своих черных очков. И — приподнимаю палец.

— Вы не можете говорить?

Я вновь приподнимаю палец.

— Прекрасно, тогда слушайте… Сейчас я отнесу вас в свою машину, а потом мы вызовем полицию, о'кей?

Я приподнимаю палец.

Он подхватывает меня на руки; я чувствую запах мокрой шерсти, ощущаю прикосновение к телу непромокаемого плаща. Мужчина с трудом карабкается наверх по раскисшей земле. Дождь хлещет вовсю, вода ручьями стекает с нас обоих.

— Ну вот и добрались!

Одной рукой он открывает дверцу машины, я едва не соскальзываю на землю, однако в последний момент он успевает–таки меня удержать, и вот я уже в машине — по всей вероятности, на заднем сиденье, ибо я лежу.

— Я сейчас вернусь.

Мне хочется окликнуть его, попросить, чтобы он не оставлял меня одну; чудовищно болит голова, мне холодно, я вся дрожу — наверное, чисто нервная реакция. Но что же все–таки случилось? И где сейчас Стеф? Скорей бы только этот славный человек вернулся… Ох, ну почему у него нет телефона прямо здесь, в этой тачке? И подумать только: жизнью своей я обязана какой–то несчастной коробке с крючками… Дождь с силой лупит по крыше машины, заглушая все звуки вокруг; я совсем одна, я словно выпала из жизни, я существую лишь внутри себя, плавая в какой–то замкнутой оболочке, я совершенно не понимаю того, что со мной происходит — хотя создается такое впечатление, будто события цепляются одно за другое, с бешеной скоростью превращаясь в единую цепочку.

Сижу в тепле, в своей гостиной, закутанная в пуховое одеяло; на ногах — сухие носки. Спаситель мой пьет кофе с Иветтой, а я беседую с комиссаром Иссэром — то бишь с тем самым типом, которого Виржини окрестила «Бонзо». Явившиеся на вызов полицейские первым делом препроводили меня в больницу. А там — просто невероятное везение — мы попали прямиком на Рэйбо. О везении я говорю лишь потому, что в противном случае на установление моей личности потребовалась бы уйма времени. Короче, наш славный Рэйбо меня осмотрел, объявил, что все в порядке — утопленницы в лучшей форме он в жизни не видел, — поэтому меня можно везти домой. Ума не приложу, кто мог оповестить о происшедшем Иссэра, но он явился ко мне час спустя.

Мой спаситель — его зовут Жан Гийом, работает он водопроводчиком — настоял на том, чтобы ему позволили сопровождать меня до самого дома. Иветта просто рассыпалась в благодарностях, рассказала ему о своей несчастной ноге — и вот они уже вовсю болтают, уютно устроившись на кухне. А Иссэр, судя по всему, уселся на диванчик и теперь сверлит меня своими — как мне представляется, поросячьими — глазками. Я очень устала, мне хотелось бы побыть одной. И уснуть. Хватит с меня на сегодня. Однако его негромкий любезный голос не дает мне покоя — словно крошечная, но очень противно саднящая ранка.

— Значит, вы не можете объяснить, каким образом оказались в этом пруду, причем именно в единственном его месте, где глубина достигает двух метров?

Нет, не могу; а, стало быть, никаких тебе пальцев. До моих ушей доносится тяжкий вздох.

— Домой вас повез в коляске Стефан Мигуэн, так?

Я приподнимаю палец.

— Он был оглушен ударом какого–то тупого предмета, чуть не проломившего ему затылок. Его нашли в кустах; лежал там весь в крови и без сознания. Он утверждает, что ничего не помнит.

Стеф! Так значит, его оглушили! Но ведь тогда получается, что все происшедшее — вовсе не несчастный случай… Тогда это уже…

— Покушение на убийство — иначе я никак не могу квалифицировать то происшествие, жертвой которого вы стали, мадемуазель Андриоли. Причем покушение более чем странное, ибо убить пытались инвалида, не заключавшего страхового договора на случай своей смерти в чью–либо пользу, более того — даже неспособного кому–то о чем бы то ни было рассказать. Вы, должно быть, понимаете, до какой степени я озадачен.

А я? Да что же я такое? Судьба лишает меня рук, ног, зрения, дара речи, а теперь еще кому–то понадобилось и вовсе меня убить? Что я должна сказать, если даже и завыть–то не могу — могу лишь, словно набитая песком боксерская груша, до бесконечности сносить какие–то непонятные мне удары? Я ненавижу вас, комиссар, ненавижу ваш сладенький вежливый голос, ваши мягкие манеры, то упорство, с которым вы изображаете из себя этакого Эркюля Пуаро; убирайтесь, оставьте меня в покое; и не только вы — все!

— Я полагаю, что вы страшно устали и вам очень хочется отдохнуть. Должно быть, вы считаете мое поведение весьма назойливым. Но поверьте: если я и надоедаю вам, то действую исключительно в ваших же интересах. Ведь это не меня сегодня утром пытались убить. И отнюдь не меня хоть завтра вполне возможно еще раз попробуют устранить, вы понимаете?

Я поднимаю палец. Мерзкий тип. И совершенно зря теряет время, пытаясь нагнать на меня страху: я и так уже достаточно напугана.

— Должен вам сказать, мадемуазель, что факты, как правило, подобны деталям игрушки–головоломки: их всего лишь нужно расставить по своим местам. Если же они упорно не складываются в единую картинку, значит, среди них есть одна поддельная, подсунутая специально. Отсутствие логики в человеческих действиях — вещь страшно редкая. Однако в том, что случилось с вами, ни малейшей логики я не вижу. Тут разве что можно усматривать некую связь между происшедшим и вашей дружбой с малышкой Виржини, которая, если я не ошибаюсь, не далее как вчера вернулась из летнего лагеря…

Вот змея. Значит, все это время ты за нами шпионил.

— Так что я просто вынужден предположить, что Виржини — возможно, и сама того не понимая — поделилась с вами какой–то информацией, представляющей потенциальную опасность для некоего третьего лица, причем опасность настолько серьезную, что с его точки зрения гораздо лучше ликвидировать вас, нежели изо дня в день рисковать тем, что эти сведения могут быть преданы огласке. Вы располагаете какой–то информацией подобного рода, мадемуазель?