Назло громам

— Что такое, дорогая? — спросил старик. В этот момент он был похож на взволнованного заботливого дядюшку. — Что случилось? В чем дело?

— Ничего. Я просто задумалась — вот и все! О Берхтесгадене. Неужели с тех пор прошло уже семнадцать лет?

— Даже больше семнадцати. Тогда вас называли «юным чудом с Флит-стрит», помните?

— Да, именно об этом я и подумала. Боже мой! — Криво улыбнувшись, Паула слегка вздрогнула и отступила назад. — В тридцать девятом, — продолжила она, — я опубликовала мой первый дневник путешествий. Он был полон просто ужасных описаний и псевдоинтеллектуальных мыслей о политике — теперь я краснею, вспоминая об этом. Интересно, с тех пор кто-нибудь из нас действительно повзрослел?

— Мне тоже хотелось бы это знать, — резко отозвался Хатауэй. — Вам известно, почему я здесь?

— Конечно.

— Ну что ж, тогда давайте поговорим о миссис Ферье. Она не просила вас подтвердить ее алиби в деле об убийстве Гектора Мэтьюза?

— Не стоит обсуждать это здесь, — после некоторой паузы произнесла Паула. — Идемте со мной, прошу вас.

— Может быть, в бар?..

— Нет, только не в бар. Для меня это будет уже слишком. Идемте сюда.

Перед фойе, выходившим прямо на набережную, сквозь открытую стеклянную дверь были видны группы смеющихся людей, возвращающихся в отель. Справа от главного входа, на две ступеньки ниже, за газетным киоском на мраморном полу стояло несколько мягких кресел: это пространство чем-то напоминало салон. Паула повела их именно туда.

— Видите ли, сэр Джералд, боюсь, что я приехала сюда из Стокгольма не только из-за вашего знаменитого имени. Мне было необходимо увидеть вас до того, как вы встретитесь с Евой.

— Слушаю вас, милая леди.

— Юное чудо с Флит-стрит было страшно глупым, но в чем-то очень счастливым существом. Наверное, у меня был ангел-хранитель или врожденное чувство приличия, а может быть, что-нибудь еще, что теперь утеряно. — Паула выпрямилась. — Когда этот самый Мэтьюз упал вниз головой через парапет, а Ева вскрикнула, мне случившееся не показалось поводом для газетной сенсации. Я не сделала того, что вы, боюсь, собираетесь сделать теперь. Я не могла бы оскорбить ее подозрением. Не понимаете? Я видела, как все произошло.

— Вы видели, как она толкнула его?

— Она его не толкала. Она даже не стояла рядом с ним.

— Ага!

Они стояли в окружении кожаных кресел; свою шляпу и портфель Хатауэй осторожно положил на диван. Из фойе доносился шум голосов.

— Я видела это в окно; другие — те толстые офицеры, которые не отрываясь смотрели на нее влюбленными глазами — я даже ревновала! — они, может быть, тоже видели, а может быть, и нет. Не знаю. Я смотрела в окно на террасу. Вы что, не понимаете, о чем я говорю? Я видела, как все произошло!

— А что же произошло?

— Ева не делала этого — вот и все. Она находилась метрах в четырех-пяти от того места, откуда он упал. По-моему, она его позвала. Дул легкий ветер. Она лишь перегнулась через парапет и, слегка повернувшись налево, указала ему на что-то внизу, на холме.

— Ага! — произнес Хатауэй.

Это его многократно повторяемое «Ага!» могло показаться даже комичным, если бы не неожиданно прорвавшаяся нотка просветления. Паула Кэтфорд неподвижно стояла рядом. Стеклянные витрины с роскошными товарами, расположенные вдоль стен и освещавшиеся маленькими лампочками, вмонтированными внутри их, отражали ее стройный, женственный силуэт, отбрасывая свет на темные волосы.

— Юное чудо с Флит-стрит, сэр Джералд, говорит вам правду, только правду и ничего, кроме правды. Вы не верите?

— Милая леди! Конечно верю! В том смысле, что это могло выглядеть так.

— Могло выглядеть?

— Милая леди! Если я допускаю несправедливость но отношению к нашей подруге…

— Ой, да перестаньте!

— Миссис Ферье не было необходимости дотрагиваться до своей жертвы. Ей было достаточно просто внимательно посмотреть на нее. Я допускаю, что Мэтьюз потерял сознание, но отнюдь не от большой высоты. Теперь же я совершенно убежден, что она отравила его либо наркотиком, либо ядом, и, кажется, знаю, как она это сделала.

Глава 4

Оглядев сбоку в витрине свою бороду и усы, Хатауэй, торжествующе и несколько вызывающе шагнул вперед, чтобы расстегнуть портфель.

— У меня здесь альбом с фотографиями, — сообщил он, — которые, возможно, убедят вас обоих. Гектор Мэтьюз был очень высокого роста: если точно, то один метр девяносто сантиметров. Низкий парапет мог оказаться для него смертельной ловушкой. А если к тому времени он был отравлен, то, указав ему куда-то вдаль и вниз, можно было заставить его наклониться к парапету.

— Стоп! — Вдохнув, Брайан хотел что-то возразить.

Однако Хатауэй не собирался ничего слушать. Достав из портфеля большой потрепанный старый альбом с фотографиями, он протянул его ему:

— Полагаю, вы видели такое раньше? Заводить подобные альбомы — противная провинциальная привычка. Не рекомендую этим заниматься — разве что для научного (исключительно научного!) изучения преступления.

— Ты говоришь «научного»?

— Именно так.

— А что еще?

— Все фотографии, находящиеся в этом альбоме, за исключением первой, были сделаны сотрудниками министерства пропаганды в Германии. Не обращайте внимания на первый снимок — он для нас не представляет интереса.

Но это было не так.

— Хатауэй, можно мне сказать кое-что о тебе самом? — Брайан с такой силой рванул альбом, что чуть не разодрал его. Альбом раскрылся именно на первой странице, и на них с большой черно-белой фотографии глянуло сияющее, словно живое, прекрасное лицо Евы Ферье. — Взгляни на это! — сказал он. — Взгляни на нее, а потом послушай, что ты несешь.

— Ну и что?

— Если не знать тебя, то можно подумать, что ты — просто отъявленный негодяй, питающий личную неприязнь к миссис Ферье. Но ведь на самом деле это не так. Ты исключительно добрый человек.

— «Отъявленный негодяй»! — раздраженно повторил Хатауэй. — Какие высокопарные выражения! — Выдохнув, он швырнул альбом на диван. — И вообще, не стой здесь и не бухти! Это невыносимо! Не желаю больше слушать!

— Ладно. Пусть я зануда и выражаюсь высокопарно, но должен же кто-то сказать тебе это. Мы не полицейские, а в тюремном архиве не хранится дело на миссис Ферье. Ты, кажется, забываешь об этом. Я и сам находился в некотором заблуждении до тех пор, пока мисс Кэтфорд не рассказала нам о том, что она видела.

— Благодарю вас! — прошептала Паула, шагнув к нему. — Благодарю!

Хатауэй, обежав диван, остановился за его спинкой напротив собеседников, словно защищаясь от возможной физической атаки.

— Нет дела на миссис Ферье? И это говоришь ты, Иннес?

— Именно так, и твои разговоры о наркотиках…

— Ну и ну! Позволь напомнить тебе то, что ты слышал собственными ушами сегодня вечером в отеле «Метрополь». Десмонд Ферье считает, что жена пытается его отравить! — И снова разговор вернулся в прежнее неприятное русло. — Отравить — вот ключевое слово. Я нечаянно услышал его, находясь за дверью, и не отрицаю этого. Поэтому-то и не стал вмешиваться, а «спрятался», как ты насмешливо заметил. Мне необходимо было время, чтобы все обдумать. И мне пришлось сделать это в телефонной будке — потому что надо было отменить приглашение пообедать здесь вот с этой леди. Это имеет отношение к делу — не думай, что все обстоит иначе. Между прочим, я с большим удовольствием скажу об этом и самой миссис Ферье.

— Не сомневаюсь, что вы сделаете это, сэр Джералд, — проговорила Паула. — Только я считаю, что вы должны прислушаться: в этом нет ни слова правды.

— Мадемуазель, ваше мнение…

— Это не мое мнение. Пожалуйста, я могу предоставить вам доказательства; я не прошу вас принимать ни мои, ни чьи-либо еще слова на веру.

— Так что же? О каких доказательствах идет речь?

— Вы ведь находились вместе с нами, будучи среди тех, кто провел ночь в гостевом домике, а на следующий день поехал в резиденцию Гитлера на обед, на котором в итоге нам всем так и не удалось побывать. Если бы Ева напоила Мэтьюза наркотиком или ядом, как она могла бы проделать все это у нас на глазах?