Назло громам

— Можно мне сказать?! — воскликнула Одри.

— Нет, нельзя. Мистер Ферье, так что вы тогда сделаете?

— Я отправлю ее домой, — ответил Филип, — и, черт возьми, сделаю это как можно быстрее.

— Тогда будет лучше начать ее готовить к этому уже сейчас. Свидетель, которого я могу вам представить, находится за дверью. Хатауэй!

Во время этой внезапно возникшей паузы Филип бросил накидку Одри на стол. Этот очень серьезный, даже величественный молодой человек с чрезмерным чувством собственного достоинства, как верно заметил Брайан, был глубоко и искренне влюблен в Одри Пейдж, а Одри (по крайней мере, тогда ему так показалось) была готова выполнить любую просьбу Филипа Ферье.

И даже когда Брайан думал об этом и когда звал своего свидетеля, он заметил то самое загадочное выражение ее голубых глаз, которое снова поразило и озадачило его.

— Хатауэй!

Никто не ответил. Брайан подошел к двери в фойе, но увидел лишь собственное отражение в зеркалах. Мраморный пол продолжался дальше вправо. Но обещанного свидетеля и там не было.

Глава 3

Примерно двумя часами позже в модернистском баре совершенно другого отеля — на северном, а не на южном берегу озера — за столиком у двери на террасу, лицом друг к другу сидели двое мужчин.

Они уже пообедали в «Отель дю Рон» и перешли в бар. Их стаканы с бренди давно опустели; осадок холодного кофе застыл в маленьких чашечках. Однако хороший обед не принес мира и не прекратил горячего спора.

— Говоришь, спрятался в телефонной будке? — спросил Брайан Иннес.

— Фактически, — признался Джералд Хатауэй, вынимая сигару изо рта, — фактически да.

— Так-так! И долго ты там сидел?

— До тех пор, пока молодые люди не поругались с тобой и не ушли, а потом — помнишь? — я встал, открыл дверь и сказал: «Добрый вечер!»

— Получилось довольно необычно, — едва сдерживаясь, отозвался Брайан. — Это-то я помню.

— Да ладно уж! И не надо…

— Нет, надо, обязательно надо. Оригинальность, — продолжал Брайан, — прекрасная вещь, но в данном случае тебе, по-моему, не очень удалось ею блеснуть. Если ты не хотел быть моим свидетелем, мог бы придумать какой-нибудь более интересный ход — к примеру, таинственно исчезнуть из «Метрополя», изменив внешность приставным носом или париком из гофрированной бумаги.

Коротконогий толстяк Хатауэй вскочил со стула.

— Сделай одолжение, — запальчиво произнес он, — воздержись от этого детского сарказма. Нам сейчас не до развлечений.

— Я тоже так думаю.

— Вот слушаю тебя — и ты все больше и больше напоминаешь мне твоего друга Гидеона Фелла.

— Фелла? Нет, чепуха! Ему не очень хорошо удается разгадывать таинственные преступления. У меня это получается лучше. Но какое отношение ко всему этому имеет доктор Фелл? Не мог бы ты объяснить все свои фокусы-покусы?

Где-то вдалеке часы на храме пробили четверть одиннадцатого. Огромный и в то же время элегантный «Отель дю Рон» — весь из стекла и хромированного металла, возвышавшийся над Башенным мостом на набережной Туреттини, — казался сонным, как и этот простой, без излишней роскоши бар.

— Дорогой мой!.. — начал Хатауэй.

Он достал большие часы и, взглянув на циферблат, внимательно оглядел зал, в котором, за исключением их двоих и молодого бармена в белом, дремавшего у стены, уставленной бутылками с яркими наклейками, никого не было.

Боковое освещение придавало лысой голове Хатауэя с коротко остриженной бородой и усами какой-то призрачный вид. Его островерхая шляпа и старый кожаный портфель лежали рядом. Нахмурившись, он загасил окурок сигары в пепельнице. Затем сэр Джералд Хатауэй — модный художник-портретист, дамский угодник и криминалист-любитель — окинул Брайана взглядом, в котором одновременно сочетались и дружеский цинизм, и крайняя поглощенность собственным увлечением.

— Дорогой мой, прости, что из-за меня ты попал в затруднительное положение, особенно, — он немного злобно подмигнул, — в присутствии мисс Одри Пейдж, но ты сам виноват.

— Это как же?

— А вот так. Ты не должен был отговаривать ее ехать на эту чертову виллу миссис Ферье. Ты слишком самодовольно и очень многословно запрещал ей там появляться, даже не признаваясь самому себе в том, что лично заинтересован в этом. Так вот, теперь, если в ближайшую неделю с ней что-нибудь произойдет, ты будешь нести ответственность.

Брайан стукнул кулаком по столу. Бармен открыл заспанные глаза, но не сдвинулся с места.

— Послушай меня! — тоже стукнув по столу, сказал Хатауэй. — Мы имеем дело с таинственным убийством, гораздо более загадочным, чем думаем, и с женщиной гораздо более умной, чем она кажется.

— Евой Иден?

— Предпочитаю называть ее миссис Ферье.

— Называй ее как тебе угодно. Ты уже определился, убила или не убила она Гектора Мэтьюза в Берхтесгадене?

— Ну конечно, она убила его, только не так, как мы думали.

— Не так, как мы думали? Если это было преднамеренное убийство, она, должно быть, каким-то образом подтолкнула или опрокинула его, когда ему стало дурно?

— Нет. Она опрокинула его, не прикасаясь к нему.

— О чем, черт побери, ты толкуешь? И кто теперь из нас говорит как Гидеон Фелл?

— Ага, — пробормотал Хатауэй, — сам поймешь. А что касается того, что я приехал сюда на день раньше, остановился именно в этом отеле и разработал (ты простишь меня за это?) план, который самодовольно оцениваю довольно высоко… — Тут Хатауэй снова посмотрел на часы и на дверь, ведущую в такое большое и высокое фойе, что голоса, раздававшиеся в нем, звучали приглушенно. — Кстати, — внезапно добавил он, — ты как-то говорил, что никогда не встречался с миссис Ферье и видел ее только в фильмах. А не доводилось ли тебе видеть ее на сцене еще до того, как она начала сниматься в кино?

— Нет. А что, она хорошо играла?

— О да, эта леди была очень профессиональной актрисой, особенно по части эмоций. Это ни о чем не говорит: каждая молодая многообещающая актриса Королевской академии драматического искусства мечтает сыграть в пьесах Ибсена и Чехова. И все надеются получить роль пленительной падшей женщины с сотней любовников и загадочной, никем не понятой душой. Господи Иисусе! Как же все они это любят! И любая женщина в зрительном зале, пусть даже среди самой респектабельной публики, тоже потенциально представляет себя именно в такой роли…

— Ну и что тут плохого?

— Я не говорю, что это плохо. Я только хочу сказать, что в душе миссис Ферье — вполне респектабельная женщина, которая, тем не менее, не станет долго раздумывать над тем, стоит ли совершать убийство, если это будет необходимо для достижения ее цели, и это — самый опасный тип женщин.

— Но послушай, ты что, изменил свое мнение с момента нашего последнего разговора об этом деле?

— Да, это так, — признался Хатауэй. — Ровно четыре недели назад она неожиданно прислала мне письмо на клуб «Сэвидж». Я не взял его с собой; возможно, когда-нибудь оно понадобится, но я могу точно передать тебе его содержание.

Это письмо — крик ужаса. Миссис Ферье писала, что недавно в Женеве до нее дошел слух, настолько потрясший ее, что она не поверила своим ушам. Каким-то людям нашептали, будто смерть несчастного мистера Мэтьюза в Берхтесгадене в 1939 году не была несчастным случаем и в этом грязном деле подозревают именно ее. Она никогда не думала, что по прошествии семнадцати лет такое может случиться.

Брайан уставился на Хатауэя:

— Она так и написала?..

— Да!

— Что даже не думала об этом?

— Полагаешь, нет? Хотелось бы знать. А теперь сделай одолжение, — он нервно взмахнул пухлыми руками, — позволь мне рассказать историю, изложенную ею в письме. В тот ужасный день (я цитирую ее собственные слова) она стояла, как минимум, в трех с половиной метрах от мистера Мэтьюза, когда он вскрикнул и упал. Шарфюрер Йогст и еще два человека тут же сказали, что видели, как все произошло. Ей и в голову не приходило, что могли возникнуть какие-то подозрения! Ведь все было именно так.