Сыщик-убийца

Совершив этот подвиг, он не задержался на вокзале и направился тотчас же в «Серебряную бочку» ждать Рене Мулена.

Чтобы убить время, он пил пиво кружку за кружкой, курил трубку и читал «Судебную газету», отыскивая в ней какую-нибудь новую штуку.

Прошло два часа, а Рене все не появлялся.

Наконец дверь отворилась, может быть, в двадцатый раз. У Жана вырвалось движение досады: он опять обманулся.

Человек, вошедший в эту минуту в кабак дяди Лупиа, казался странным в подобном месте.

На нем был самый парадный костюм: новый, с иголочки, черный фрак, черный жилет открывал грудь рубашки ослепительной белизны, белый галстук, лакированные сапоги, высокая шелковая шляпа.

Длинные английские бакенбарды окаймляли его лицо; на левой руке он нес легкое пальто.

Каково было удивление Жана Жеди, когда этот изящный джентльмен подошел к его столу и сел, глядя на него с улыбкой.

Тут только бандит узнал Рене.

— Как! — воскликнул он. — Да это ты, старина! Вот не узнал-то! Право, я мог бы пройти мимо десять раз… У тебя вид новобрачного.

— Или метрдотеля.

— И еще какого!… Лоран просто нищий в сравнении с тобой.

— Бумажник у вас?

— Конечно, ведь ты сказал, что он тебе нужен. Вот он. Я и не открывал его. Посмотри, что там внутри.

В бумажнике оказались разные бумаги: метрическое свидетельство, свидетельство об освобождении от военной службы и похвальные аттестаты, выданные Лорану многими богатыми домами.

— С этим, — прошептал Рене, — я могу смело идти к мистрисс Дик-Торн.

— Я понял твой план, — сказал Жан.

— И вы находите его хорошим?

— Превосходным!… Но только как ты сладишь со службой?

— Слажу!… Если мне поручат приготовления к празднику, который хочет устроить мистрисс Дик-Торн, то вы сами увидите, как я буду действовать.

— Я? — вскричал Жан Жеди. — Ты меня хочешь взять в лакеи? Да я не сумею как следует и ливрею-то носить. У меня такой голодный и тощий вид…

— Будьте спокойны!… Если все пойдет, как я думаю, я приготовлю вам эффектную роль.

— А! Ба!

— Ну, да будет… Мы переговорим об этом, когда я будут метрдотелем…

Рене принялся снова рыться в бумажнике.

— Чего ты еще ищешь? — спросил Жан.

— Адрес Лорана… Да вот он… Тут письмо, адресованное ему в Венсен.

— Зачем тебе его адрес?

— Я хочу послать ему вот это… — ответил Рене, показывая Жану стофранковый билет, найденный им в одном из отделений бумажника.

— Отдать ему деньги! — вскричал бандит. — Вот глупость-то! Поделимся лучше!

Рене пожал плечами.

— Глупая голова! — сказал он. — Разве вы не понимаете, что Лоран завтра же напечатает в газетах о пропаже бумажника с деньгами и бумагами? Я неминуемо был бы обвинен в краже, так как воспользуюсь бумагами. Нет, я сегодня же пошлю деньги Лорану и напишу ему, что он найдет свои бумаги в том погребке, где мы его видели.

— Он придет?

— Конечно, я сам снесу их туда… после того, как воспользуюсь ими, само собой разумеется.

Жан Жеди пришел в восхищение и вскричал, ударив Рене по плечу:

— Черт возьми, товарищ, да ты хитрее старой обезьяны! Кто бы мог ожидать этого от тебя?

— Вы не то еще увидите… Идемте, я вот только попрощаюсь с дядей Лупиа.

Рене Мулен действительно удовольствовался тем, что пожал руку хозяину «Серебряной бочки», объяснил ему свой парадный костюм тем, что приглашен на свадьбу, и вышел вместе с Жаном.

— Куда ты идешь теперь?

— Вы не угадываете?

— На улицу Берлин, может быть?

— Именно! Я говорю по-английски, как англичанин, и хочу предложить свои услуги мистрисс Дик-Торн.

Десять минут спустя Рене Мулен, оставив Жана Жеди на улице, решительно звонил в двери дома Клодии Варни.

Эстер Дерие привезли в Шарантон и поместили в отделение доктора Этьена Лорио.

Этим местом доктор был обязан своему другу Анри де Латур-Водье. Последний, видя, что отец, несмотря на обещание, не спешит хлопотать, взялся за дело сам и благодаря своим связям в высших сферах скоро достиг желаемого результата.

Конечно, когда Этьен, получив назначение в Шарантон, явился к нему поделиться своей радостью, он остерегся говорить ему, каким образом это случилось.

Место ординатора в Шарантонской больнице не приносило больших доходов, но давало определенное положение, и практика Этьена росла вместе с его репутацией.

Утром, на другой день после появления Эстер Дерие, Этьен пришел с обычной пунктуальностью.

Его ждали помощник и служители.

— Нет ли чего-нибудь нового? — спросил он.

— Да, доктор, из префектуры привезли пациентку… секретную…

— Буйное помешательство?

— Нельзя сказать… Со времени приезда она ведет себя очень спокойно.

— Молода или стара?

— Средних лет, но еще очень красивая…

— К какому классу общества принадлежала?

— Она одета как богатая женщина… Вы начнете с нее, доктор?

— Нет, я зайду к ней последней…

В отделении Этьена было двадцать одноместных палат, из которых только двенадцать — заняты.

Он мог бы закончить обход за несколько минут, но он ничего не делал кое-как. Для большей части доверенных ему пациентов не существовало никакой надежды, он отдавал себе в этом отчет. Состояние других казалось ему обнадеживающим, и эти больные были предметом его особенного внимания.

Обход занял около часа, и, наконец, Этьен вошел в палату Эстер.

Она еще лежала в постели, но уже не спала. Увидев входящего доктора, Эстер подняла голову и устремила на него бессмысленный взгляд.

Доктор взял ее руку, которую она дала без сопротивления. Он нашел пульс нормальным.

— Как вы себя чувствуете, сударыня? — спросил он.

Эстер не отвечала.

Доктор коснулся рукой ее лба.

— Температура нормальная… — прошептал он. — Больше ничего. Разве вы меня не слышите? — продолжал он громко, взяв стул и садясь у постели. — Вы не хотите со мной говорить?

Прежнее молчание.

— Может быть, она немая? — заметил вошедший с доктором служитель.

— Почему вы это предположили?

— С тех пор как она здесь, она не раскрывала рта.

— Это ничего не доказывает.

— Любите вы цветы, сударыня? — продолжал Этьен, обращаясь к больной.

Эстер взглянула на него, и в ее голубых глазах засветилась искра жизни, если не ума.

Доктор повторил вопрос.

Губы безумной зашевелились, и она прошептала:

— Цветы… цветы… это так красиво…

— Вы любите их?

Эстер молчала.

Служители переглянулись, как бы говоря: «А ведь все-таки он заставил ее говорить!… Хоть и молод, а дело свое знает…»

Этьен задал Эстер еще несколько вопросов о ее вкусах и симпатиях, но она, казалось, ничего не слышала.

Однако он не падал духом и продолжал:

— Любите вы музыку? — спросил он наконец, не ожидая ответа.

Эстер вдруг подняла голову.

— Музыка… — прошептала она. — Пение ангелов… Опера… В Опере я его увидела… Потом ночь, после света… после радости горе… Брюнуа… Это там они меня убили… Смотрите… Смотрите… Вот меня несут хоронить…

И Эстер, протянув руку, указала на картину, видимую только ей одной.

Доктор внимательно следил за каждым ее движением. Вдруг рука безумной упала на постель, огонь, горевший в глазах, потух, бледная улыбка появилась на губах, и она начала тихо напевать любимые арии из «Немой».

Две слезы скатились из-под длинных ресниц. Доктор заметил это, и лицо его приняло радостное выражение.

«Она плачет! Я вылечу ее! — сказал он себе. — Бедная женщина! Может быть, я узнаю когда-нибудь тайну горя, которого не мог вынести твой разум».

И он вышел из комнаты Эстер в сопровождении помощника и служителей.

— Лютель, — сказал он одному из них, — я поручаю вам новую пациентку. Обращайтесь с ней как можно мягче.

— Будьте спокойны, доктор. Мы никогда не обижаем больных.

— Я это знаю, но прошу для этой женщины особенного внимания… Не знаю почему, но она очень меня интересует. Мне кажется, что она должна была много страдать. Кроме того, я просил бы вас наблюдать за ней через дверь так, чтобы она этого не знала. Завтра утром вы дадите мне отчет.