Срочно нужен гробовщик (Сборник)

— Не совсем, — ответил Кампьен. Она резко обернулась, окинула его проницательным взглядом, в котором светился так поразивший Кампьена ум, и вновь обратилась к своей жестянке.

— Кто вы?

— Постоялец. Я почувствовал запах и спустился узнать, в чем дело.

— Вас, конечно, никто не предупредил. Ничего удивительного — беспорядок в этом доме просто катастрофический. Впрочем, не важно. Прошу прощения за то, что вас потревожила. Теперь вы увидели, в чем дело, и можете идти спать.

— Не думаю, что мне это удастся, — откровенно ответил Кампьен. — Может, вам помочь?

Она отнеслась к предложению очень серьезно:

— Спасибо, не надо. Всю грубую работу я уже сделала. Я всегда ее делаю в первую очередь. Осталось только помыть посуду. Вот разве что вытрите потом все, если хотите.

Он отказался от этой работы по-детски просто — ничего не ответил. Сочтя свое варево готовым, Джессика сняла с огня консервную банку и выключила газ.

— Это совсем не трудно, а я даже нахожу в этом некое удовольствие, своеобразный отдых. Люди вообще делают проблему из приготовления пищи — для них это или тяжкая скучная работа, или своеобразный ритуал, нечто прямо-таки святое, перед чем все остальное меркнет. Право, смешно. Я просто отдыхаю, когда готовлю, и потому чувствую себя прекрасно.

— Да, это заметно, — откликнулся Кампьен. — Вы в прекрасной форме, и это, конечно, благодаря здоровой пище.

Она вновь поглядела на него и улыбнулась. Улыбка была такая же мягкая и обезоруживающая, какой Кампьена одарил вечером брат мисс Джессики. В улыбке этой светились милость и благородство. Кампьен с удивлением почувствовал, что он и мисс Джессика неожиданно и весьма некстати сделались друзьями.

— Вы совершенно правы, — сказала она. — Извините, я не предложила вам сесть, хотя, честно говоря, не вижу, что бы здесь могло послужить вам креслом. В дом пришли спартанские времена. Но может быть, это ведро, если его перевернуть вверх дном?

Отказаться от такого предложения было бы непростительной грубостью, и Кампьену пришлось терпеть мучения, которые доставлял острый обод на дне ведра. Тонкий халат служил плохой защитой. Когда Кампьен наконец примостился на своем сиденье, она вновь улыбнулась:

— Позвольте предложить вам чашку крапивного чая. Через минуту он будет готов. Этот напиток ничем не уступает по вкусу парагвайскому чаю и столь же полезен для здоровья.

— Благодарю вас. — Тон Кампьена был много оптимистичнее его настроения. — Но знаете, я все же не совсем понимаю, что вы сейчас делаете.

— Готовлю. — Она рассмеялась звонко, совсем как молодая девушка. — Вам, должно быть, кажется странным, что я, находясь в своем доме, занимаюсь этим по ночам. На то есть веские причины. Вам знакомо имя Герберта Буна?

— Нет.

— Ну, вот видите. И вы не одиноки, это имя вообще мало кто слышал. Я и сама осталась бы в неведении, не купи я у букиниста его книгу. Я прочитала ее, и жизнь моя обрела смысл. Разве не замечательно?

Она явно ожидала ответа, и Кампьен вынужден был издать нечто вроде возгласа удивления. Она пристально глянула на него, и ее странные зеленовато-карие глаза с темным ободком вокруг райка засветились нескрываемой радостью.

— Это просто восхитительно! — продолжала она. — Видите ли, название этой книги на первый взгляд может показаться грубым и пошлым: «Как прожить на шиллинг и шесть пенсов в неделю». Кстати, надо учитывать, что книга вышла в семнадцатом году — цены с тех пор выросли. Но все равно, согласитесь, звучит как сказка!

— Почти невероятно.

— Согласна. Но в том-то и вся прелесть: звучит абсурдно, только если воспринимать в земном плане.

— Как, простите?

— Ну, материалистически, с позиций обыденной жизни. Знаете, какие в ней заголовки: «Вечная радость», «Эволюция творчества», «Цивилизация и ее издержки». Если их понимать так же буквально, как заглавие всей книги, то и они покажутся абсурдными. Впрочем, они таковы и есть. Я это поняла, потому что меня тогда мучил вопрос, как прожить почти без денег. Конечно, прекрасно — иметь интеллект и забавлять его сложными построениями. Но прежде надо позаботиться о том, чтобы он вообще мог существовать.

Кампьен тяжко заерзал на своем ведре. Он чувствовал, что говорит с человеком, интеллектуально выражаясь, находящимся на другом конце некоего туннеля. По сути дела, он и его собеседница стояли друг к другу спиной. А может, он просто, как Алиса, попал в Зазеркалье?

— Все, что вы говорите, — истинная правда, — осторожно начал он. — А сами вы живете по рекомендациям этой книги?

— Не совсем. Бун ведь жил в сельской местности. Ну и, конечно, вкусы его были проще, он был своего рода аскет, чего про меня не скажешь. Боюсь, я все же дочь своей матери.

Кампьен припомнил знаменитую поэтессу шестидесятых годов, миссис Теофилу Палинод, и вдруг заметил в мисс Джессике удивительное сходство с матерью. Это смуглое лицо, озаренное жаждой чего-то сладостно-недостижимого, уже улыбалось ему однажды — с фронтисписа небольшого красного томика на бабушкином комоде. Мисс Джессика была бы точной копией матери, будь ее распущенные волосы завиты в тугие колечки.

Чистый сильный голос мисс Джессики прервал его размышления.

— Да, не совсем. Но я дам вам почитать эту книгу. Она решает массу проблем, стоящих перед людьми.

— Надеюсь, что решает! — искренне воскликнул он. — Но позвольте все же спросить, что у вас в этой жестянке?

— В этой? Как раз та самая пахучая жидкость. Это притирание от ревматизма для нашего бакалейщика. Готовится из отвара бараньей челюсти. Надо бы целую голову, но слишком дорого. Бун пишет: «..две нижние челюсти за фартинг». Но он жил в деревне и в иные времена. Нынешние мясники очень неуступчивы.

Потрясенный Кампьен глядел на нее во все глаза.

— Простите, — спросил он, — неужели иначе нельзя?

Лицо ее стало медленно мрачнеть, и Кампьен понял, что совершил промах.

— Что вы имеете в виду? — спросила она. — Действительно ли я так бедна или это у меня помрачение рассудка?

Точность, с какой был расшифрован вопрос, обескураживала. Проницательный ум мисс Джессики одновременно восхищал и пугал его. Похоже, не всегда «честность — лучшая дипломатия», подумалось Кампьену.

— Извините, — смущенно пробормотал он. — Я действительно не очень все это понимаю. Дайте мне, пожалуйста, почитать вашу книгу.

— Хорошо. Но надо иметь в виду, что эта книга — серьезное чтение и ее истинный смысл открывается лишь тому, у кого есть настоятельное желание что-то постичь. Что я этим хочу сказать? Если у вас нет страстной потребности узнать, что есть высшая любовь, вы почти ничего не вычитаете из платоновского «Пира». Точно так же, если вас не волнует, как прожить на гроши, учение Герберта Буна останется для вас за семью печатями. Вам будет противно и скучно. Вы не потеряли нить моих рассуждений?

— Нет, — серьезно ответил он. Скользнув взглядом по жалкому строю консервных банок на столе, он снова обернулся к мисс Джессике. Умное, гордое лицо, подумал он, похоже, она лет на десять-пятнадцать младше своего брата.

— Консервные банки вместо кастрюль — тоже идея Буна? — спросил он.

— Да, конечно. Я сама совершенно непрактична. И слепо подчиняюсь его предписаниям. Только это и держит меня на плаву.

— Ну да, ну да. — Вид у него был такой удрученный, что мисс Джессика не выдержала и расхохоталась и сразу же помолодела еще на несколько лет.

— Я самая бедная вовсе не потому, что самая младшая, а потому, что позволила старшему брату Эдварду вложить в дело большую часть своего наследства. — В голосе ее зазвучали торжественные ноты. — Эдвард был человек идеи и в определенном смысле более походил на матушку и на меня, чем Лоренс и старшая сестра Эвадна. Но он был совершенно непрактичным человеком. Он потерял все деньги. Бедняга, мне очень жаль его. Не хочу называть точную сумму моего нынешнего дохода, но должна сказать, он исчисляется в шиллингах, а не в фунтах. И все же — благодаря милости Божьей и прозорливости Герберта Буна — я не нищенствую. Опираясь на данный Богом интеллект, иду своим путем. Вы можете сказать, что это несколько странный путь, зато он — мой собственный и никому не вредит. Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая?