Небывалый господин Оуэн

Мне не давали покоя три вопроса, три детали, они противоречат всему остальному: серые перчатки, вырезанное алмазом стекло и бутылка из-под виски. Эти три вещи выглядят как грубые ошибки, вставленные школьником в произведение мастера… Допустим, Сафт — упомянутый мастер, а вы — школьник… Заметьте, что учеников всегда тянет подправить работу учителя…

Мегрэ отдал бы все сейчас за хорошую кружку пива или за стаканчик виски, вон хоть из этой стоящей перед ним пустой бутылки, но прерывать монолог было нельзя.

Мегрэ удовольствовался тем, что раскурил трубку, неминуемо обреченную вновь погаснуть.

— Перчатки — чистой воды ребячество. Ошибка номер один. Перчатки носят не снимая целыми днями, даже за едой, только чтобы скрыть обезображенные руки, и они сразу вызывают мысль об ожогах кислотой… О бутылке я задумался только сегодня вечером. Я вдруг вспомнил, что ни морфинисты, ни кокаинисты не бывают алкоголиками, и пустая бутылка от виски сразу насторожила меня… Я справился, не пьете ли вы. Мне ответили, что нет, не пьете. Я удостоверился, что бутылка не из бара отеля…

— Где она сейчас? — спросила молодая женщина. Она сильно побледнела, но не теряла надежды и слушала Мегрэ весьма критически.

— Должно быть, на месте, в номере, ведь никто не удосужился понюхать горлышко… Что касается вырезанного стекла… Убежден, мадемуазель, что ваш приятель Сафт, или Смит, далек от того, чтобы гордиться вами… Держу пари, вы решили добавить еще один штрих, так сказать завершающий… Один мой знакомый, художник, рассказывал, что очень часто боролся с искушением добавить к уже готовой картине еще один, последний мазок, который, как правило, сводит всю работу на нет. Вот, подумайте над этим…

Он взял стул, уселся на него верхом и безотчетно принял тот добродушный вид, какой бывал у него во время беседы с коллегами.

— Представляете себе, что вы или некий господин Оуэн предлагает незнакомцу, который проник к нему через окно, укольчик морфина, а в завершение праздника приглашает его принять ванну у себя в номере?

Если бы еще не стекло!.. Может, все эти неправдоподобные детали не так бросались бы в глаза… Но вы слишком настырно заставляли поверить, что убитый явился с улицы… Так же, как и письмо, якобы переданное вам из рук в руки для отправки в Ниццу…

Его как громом поразило внезапно произнесенное ею в самый неожиданный момент:

— Сколько?

— Да нет, малыш! Это играло, когда нужно было разговорить тебя. Не понятно?

— Двадцать тысяч…

— Ливров?

— Двадцать тысяч франков… Сорок… Пятьдесят?

Он пожал плечами и выбил трубку на ковер впервые со дня приезда в «Эксельсиор».

— Да что вы? Нет! Нет! Что мне с ними делать… Послушайте, вы мне только скажите, соответствует ли моя история истине или нет… Больной, заколотый морфием Жан, или как его там, стал вашим любовником… Вы знакомитесь с господином Сафтом, он объясняет вам, какую выгоду сулит вам этот студент… Тогда, вместо того чтобы сделать все как положено, а именно: запереть вашего Жана в какой-нибудь незаметной квартирке в Париже, вы придумываете этого господина Оуэна, снабжаете его фальшивыми шведскими документами, париком, серым костюмом, загримировываете его и, чтобы скрыть изъеденные кислотой руки, напяливаете на него эти кошмарные перчатки.

Все это, видите ли, отдает самодеятельностью… И я уверен, что Сафт не раз говорил об этом.

Но вы оказываете ему услуги, то есть исполняет это Жан Оуэн, который смывает надписи на его чеках или векселях и к тому же искусно подделывает подписи…

Я готов поставить сто против одного, что вы стали любовницей этого Сафта и что Жан узнал об этом. Держу пари, что он угрожал донести на вас в полицию, если вы не прекратите его обманывать.

Тогда вы решили его устранить… Хитрюга Сафт уехал первым, предоставив действовать вам. Сошел в Лионе из лондонского самолета и отправился в Женеву…

Вы занялись декорациями… Вы решили, что чем таинственнее будет выглядеть преступление, тем труднее его будет раскрыть.

Прежде всего, убить своего любовника не в гриме Оуэна, а в его собственном обличий…

Придуманная вами ванна в шесть часов утра — следующая ошибка. Кто же в это время принимает ванну? Только тот, кто рано встает или очень поздно ложится.

Тогда как Оуэн поднимался поздно и ложился рано.

«Чем он занимался у себя в номере до шести утра?» — спросил я себя.

Со стороны могло показаться, что она смирилась. Она сидела не двигаясь, уставившись не мигая в глаза Мегрэ.

— …Потому что насильно раздеть кого-либо и отнести в ванну — не просто…

Всю ночь Оуэн, как обычно, работал. Быть может, я здорово ошибаюсь, но, похоже, чтобы облегчить себе задачу, вы значительно увеличили ему дозу морфина… Когда он уже лежал в ванне, вам не составило труда… Ну, об этом сейчас не надо. Грязная история!

А дальше вы перестарались! Разговор в 9 утра у двери!

Стекло! Письмо в Ниццу! Парик, перчатки, грим, которые вы забрали с собой, стараясь создать впечатление, что преступником был несуществующий господин Оуэн.

Вы проиграли, бедолага! — Он вздрогнул, пораженный своей последней репликой и, главное, тоном, каким она была произнесена. Спустя столько лет он остался таким же, каким был в конторе (так называли они между собой набережную Орфевр).

Слова его прозвучали настолько веско, что ей и в голову не пришло все отрицать. Она прошептала, инстинктивно протягивая ему руки, как делают преступники, пойманные на месте преступления:

— Вы арестуете меня?

— Арестую? Даже не собираюсь…

— Но что тогда?..

— Да ничего!

Казалось, он не меньше ее сбит с толку дурацким финалом этой напряженной беседы.

— Но… — начала было Жермена.

— Что «но»? Не хотите же вы в самом деле, чтобы я арестовал вас, не будучи полицейским?

— В таком случае…

— Нет! И не рассчитывайте скрыться! Один инспектор ожидает вас на четвертом этаже, другой — в холле…

— Можно мне вернуться к себе?

— Зачем?

Смотря ему прямо в глаза, она ответила с рыданием в голосе:

— А вы не догадываетесь?

— Ступайте! — вздохнул он. — Что ж! Пусть все это так и закончится!

Однако это не помешало ему не ложиться, а вскоре он вышел в коридор и услышал какую-то возню. Позже ему сообщили, что молодая женщина сломала печати на смежной двери четыреста двенадцатого номера. Когда туда ворвались, бутылка из-под виски исчезла. На молодую женщину надели наручники. Ночной портье стоял рядом.

— Вот это ты и собиралась сделать? — с отвращением сказал Мегрэ. В ответ она лишь улыбнулась.

Тогда он еще не подозревал, во что обойдется ему эта улыбка. Следствие длилось полгода, и Мегрэ за это время раз двадцать вызывали как свидителя, и он вынужден был сидеть прямо напротив нее, а она отрицала абсолютно все!

Она и в суде продолжала отрицать все. А комиссар обязан был также предстать перед судом, и хитрому защитнику почти удалось сделать из него дурака!

— Некоторые, — произнес он, — вообще не способны окончательно выйти в отставку, игнорируя мнение самых компетентных органов, решивших, что прошло их время…

Ее чуть было не оправдали. В конце концов она отделалась пятью годами.

А Мегрэ в это время в соседнем кабачке в Париже, что у Дворца правосудия, категорически отклонял приглашение господина Луи провести несколько дней в Каннах.

Кстати, тетка Эмили так тогда и не умерла!