Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы).

— Сэр, дело находится в таком состоянии, что надо действовать решительно. Первое: опухоль должна быть вырезана, и вырезана быстро, это ясно и дураку. Второе — вы должны сделать это сами. Наемные убийцы подобны преисподней и утробе бесплодной [59]: они вечно кричат: «Давай! Давай!» Это только паллиатив, но не лекарство. Прибегая к их помощи, вы уходите от одной опасности — но приходите к другой. Вы добиваетесь в лучшем случае отсрочки казни. Любому преступнику это хорошо известно. Таково условие вашей задачи. Опытнейшие преступные умы увидели бы здесь ровно два затруднения, которые необходимо разрешить: как совершить преступление и как скрыться преступнику.

Они не стали бы смотреть дальше и принимать дальнейшие меры предосторожности. Придумав план убийства, придумав, как убийце скрыть следы и исчезнуть с места преступления, они бы решили, что все условия задачи выполнены, и остановились бы на достигнутом. Даже искуснейшие среди них, подлинные гиганты, этим ограничивались и допускали серьезнейшую ошибку.

В любых преступлениях, особенно в самых серьезных, должна быть и третья составляющая, и она имеет исключительную важность. Искушенные умы или пренебрегают этой третьей составляющей, или же, не имея таланта, не могут ее создать. С редкой хитростью планируют они, как одолеть жертву. С великой мудростью, на грани гениальности, планируют, как одолеть преследователя. Но при этом не способны спланировать, как одолеть судью. Ergo, их планы имеют фатальный изъян и часто в итоге терпят крах. Отсюда жизненная необходимость в обеспечении третьего элемента — спасения ipso jure [60].

Мейсон поднялся, обошел вокруг стола и крепко сжал плечо Уолкотта.

— Это нужно сделать завтра вечером, — продолжал он, — устройте завтра все свои дела и объявите, что вы по указанию врача уезжаете в путешествие на яхте и, возможно, будете отсутствовать несколько недель. Подготовьте свою яхту к отплытию, прикажите экипажу пристать в определенном месте на Стейтен-Айленде и ждать до послезавтра, до шести часов утра. Если до этого времени вы не подниметесь на борт, пусть отплывают в какой-нибудь южноамериканский порт и остаются там до дальнейших распоряжений. Тем самым ваше отсутствие в течение неопределенного времени будет объяснено. Вы отправитесь к Нине Сан-Круа в том обличье, которое всегда для этого используете, а от нее двинетесь на яхту; тем самым вы покинете свою настоящую личность и вернетесь в нее, не оставив следов. Я приду сюда завтра вечером, доставлю все, что вам понадобится, и дам полные и точные инструкции со всеми подробностями. Их вы должны выполнить с величайшей тщательностью, так как они жизненно важны для успеха моего плана.

Во время всей этой речи Уолкотт молчал и не шевелился. Наконец он поднялся, и на его лице, должно быть, выразилось сомнение, поскольку Мейсон отступил на шаг и, вытянув руку, жестко сказал:

— Ни слова, сэр. Помните, вы только орудие, а орудие не размышляет.

И, резко повернувшись, вышел из дома.

Жилище, которое Самюэль Уолкотт подыскал Нине Сан-Круа, находилось далеко на северной окраине Нью-Йорка. Оно было очень старое. Квадратный дом старомодной кирпичной постройки с большим неухоженным газоном стоял в глубине улицы, отчасти скрытый деревьями. Владение было огорожено ржавым железным забором. В этом месте царила атмосфера благородного упадка, характерная скорее для Виргинии.

Как-то ноябрьским днем, в четверг, примерно в три часа пополудни, на улочке позади дома остановилась подвода, управляемая человеком небольшого роста. Когда он открыл задние ворота, из кухни спустилась по ступенькам старая негритянка и спросила, что ему надо. Возчик осведомился, дома ли хозяйка. Негритянка ответила, что хозяйка в это время спит и видеть ее нельзя.

— Это хорошо, — сказал человечек, — значит, не будет ругани. Я привез несколько ящиков вина, что она заказала в нашей лавке на прошлой неделе; хозяин велел доставить их сразу же, а я забыл, да вспомнил только сегодня. Позволь, мамаша, я их поставлю в погреб, а хозяйке не говори ни слова, она и не узнает, что доставлено было не вовремя.

Возчик выудил из кармана серебряный доллар и подал негритянке.

— Мамаша, если хозяйка узнает, я потеряю место, — прибавил он, — смотри помалкивай.

— Конечно, голубчик, — сказала старая служанка, сияя как майское утро, — дверь в погреб открыта, вноси все и ставь там подальше, никто и не узнает, сколько оно там пролежало.

Негритянка вернулась в кухню, а человечек начал разгружать подводу. Он внес в погреб пять винных ящиков и убрал их подальше, как велела старуха. Затем, убедившись, что никто не смотрит, он снял с подводы два тяжелых бумажных мешка, в каких обычно хранят муку, и маленький сверток, обернутый старой газетой. Все это он тщательно спрятал за ящиками. Некоторое время спустя он закрыл дверь, залез на подводу и уехал прочь.

Около восьми вечера того же дня в главные ворота скользнул моряк-мексиканец и крадучись прошел к дому. Остановившись у стены, он постучал в окно согнутым пальцем. Через минуту дверь открыла женщина — высокая, гибкая, прекрасно сложенная, со смуглым лицом испанки и прямыми волосами. Мужчина вошел. Женщина заперла дверь и повернулась к нему.

— Ах, — она улыбнулась, — это вы, сеньор? Как мило с вашей стороны.

Мужчина вздрогнул.

— А кого же ты ждала? — быстро спросил он.

— О, — засмеялась женщина, — быть может, архиепископа.

— Нина! — сказал мужчина прерывающимся голосом, в котором звучали любовь, покорность и упрек. Лицо его побледнело под темным слоем загара.

На секунду она заколебалась. В глазах промелькнула тень сомнения, затем женщина отступила назад.

— Нет, — сказала она, — еще не время.

Мужчина прошел к камину, тяжело опустился в кресло и закрыл лицо руками. Женщина бесшумно подошла к нему сзади и перегнулась через спинку кресла. Мужчина либо мучительно страдал, либо же был превосходным актером: мышцы на его шее подергивались, плечи содрогались.

— О, я не могу сделать этого, не могу! — словно думая вслух, пробормотал он.

При этих его словах женщина задрожала от ярости, словно ее ударили по лицу. Она откинула голову назад, ноздри ее раздувались, глаза горели.

— Ах не можешь! — вскричала она. — Значит, ты действительно любишь ее! Но ты сделаешь это! Слышишь меня? Ты сделаешь это! Ты убил его! Ты избавился от него, но тебе не избавиться от меня. У меня есть все доказательства. Завтра архиепископ получит их. Тебя повесят! Слышишь? Тебя повесят!

Женщина повысила голос, почти сорвавшись на визг. Мужчина медленно, не поднимая головы, повернулся и протянул к ней руки. Она остановилась и глянула на него сверху вниз. Огонь еще секунду горел в ее глазах, а затем погас, грудь тяжело вздымалась, губы задрожали. Она с плачем бросилась в его объятья и прижала его к себе.

— О! Дик, Дик, — всхлипывала она, — я так тебя люблю! Я не могу жить без тебя! Ни часу, Дик! Ты мне так нужен, Дик!

Мужчина быстро высвободил правую руку и вытянул из рукава большой мексиканский нож. Он провел пальцами по боку женщины. Ощутив биение ее сердца, он занес нож, крепко сжал рукоятку и вонзил отточенное лезвие женщине в грудь. Хлынула горячая кровь, потекла по его руке, полилась на ноги. Теплое тело женщины обмякло в его объятьях. Мужчина встал, вытащил нож и вложил его в чехол на поясе, расстегнул платье и стащил его с трупа. При этом на пол вывалилась пачка бумаг, он бегло просмотрел их и сунул в карман. Затем он взял мертвую на руки и, миновав холл, пошел вверх по лестнице. Тяжелое безжизненное тело нести было неудобно. Мужчина сложил его вдвое, так что колени прижались к подбородку, и с этой кошмарной ношей поднялся, ступая медленно и грузно, в ванную. Там он положил тело на покрытый кафелем пол. Затем открыл окно, затворил ставни и зажег свет. В маленьком помещении у окна стояла обычная стальная ванна, на ножках длиной дюймов шесть, облицованная фарфором. Моряк подошел к ванне и, поддев ножом металлическую решетку, закрывавшую отверстие для стока, вытащил ее, сток же закрыл вынутым из кармана фарфоровым диском. К диску была прикреплена длинная платиновая проволока, свободный конец которой он закрепил на внешней стороне ванны. Сделав все это, он содрал с трупа оставшуюся одежду, затем положил его в ванну и начал расчленять тем самым мексиканским ножом. Прочное лезвие резало как бритва. Мужчина работал быстро и сосредоточенно.