Смерть на каникулах. Убийство в больнице (сборник)

– Я считаю пораженное сердце пораженным сердцем, и эти новомодные толки о несущественности шумов для меня ничего не значат.

– Есть шумы и шумы, – примирительно заметил Дэвид. – Есть также рентген и электрокардиограмма.

– Я об этом слышал, – не без надменности произнес доктор Шор. – Предпочитаю верить тому, чему меня учили и что сам наблюдал за сорок лет практики.

На это ответить было нечего, да Дэвид и не собирался. Вместо этого он заговорил о последних проявлениях сердечного нездоровья Урсулы.

Череду этих приступов доктор Шор помнил совершенно ясно. Первый случился вскоре после восемнадцатилетия девушки и был вызван возбуждением от участия в игре в шарады на небольшой вечеринке в усадьбе. Симптомами стали учащенный пульс и нарушение ритма, потом нарушение дыхания с обмороком и частичным коллапсом.

– В какой момент приступа появились вы? – поинтересовался Дэвид.

– В тот раз достаточно поздно. Урсула не жаловалась, пока ей не стало плохо по-настоящему, и тогда родственники и друзья начали пробовать самые разные неподходящие средства в течение примерно часа, пока не послали за мной.

– А в период между скарлатиной в четырнадцать и этим приступом в восемнадцать было что-то подобное?

– Нет. Ее здоровье существенно улучшилось, и я уже порадовался, несмотря на оставшийся едва заметный систолический шум над верхушкой, когда это случилось и в корне изменило все мои оценки.

– К какому выводу вы пришли?

– Очевидно, клапан оказался поврежден сильнее, чем показывали внешние признаки, плюс серьезная деградация самой сердечной мышцы. Я считал, что есть опасность наступления мерцательной аритмии.

– Понимаю. Вы могли бы рассказать, как ее лечили?

– Изначально – дозы дигиталиса для контроля сердечной деятельности. Полный покой, потом курс бромидов. Предупреждения родным и самой Урсуле. Соответствующая диета, строго дозированная физическая деятельность.

– Иначе говоря, жизнь хронического инвалида.

– Именно им она и стала.

И здесь дискуссия тоже была невозможна. Дэвид ждал дополнений доктора Шора к этому вердикту, но тот, видимо, не считал их необходимыми.

– И Урсула охотно подчинилась этим новым условиям? – спросил Дэвид.

– Никоим образом. С этого времени она стала весьма непокорной пациенткой. Конечно, между приступами она чувствовала себя хорошо, и поэтому Урсуле трудно было признать свою инвалидность. Вопреки моим предупреждениям и усилиям родственников она пыталась делать слишком много. Когда ей исполнился двадцать один год, стало все труднее ее сдерживать, хотя самый тяжелый приступ случился у нее во время танца – она настояла на том, чтобы отметить свой день рождения. Несколько ее друзей гостили тогда в усадьбе, в том числе молодые Каррингтоны, о которых вы, может, слышали.

Дэвид кивнул.

– Я всегда считал, что они особенно вредно влияли на Урсулу. Они поощряли ее своеволие и предлагали занятия, превышающие ее силы.

– Вы говорите, тот приступ во время танцев был особенно серьезен. Вас вызвали достаточно рано?

– Да, в этом случае вышло удачно. Разумеется, у Урсулы с собой были ее срочные лекарства – точнее, я выдавал их ее дяде, поскольку она возражала против лечения. В общем, домашние знали, где их найти, и все было сделано правильно – и в этом случае, и во всех последующих. Но бедная девочка была в очень серьезном состоянии, и несколько часов я боялся ее потерять.

«В день совершеннолетия, – мрачно подумал Дэвид. – В день, когда она унаследовала поместье Уэйкли, с домом и садами, землями и фермами. Приступ почти фатальный».

– Эта болезнь ее напугала, – продолжал доктор Шор. – Она наконец-то прислушалась и начала жить разумно. Приступы стали намного реже и не столь суровы. А потом эта война снова сбила ее с толку. Урсула не желала довольствоваться малой ролью, соответствовавшей ее силам. А хотела, подобно тысячам здоровых девушек, поступить в какую-нибудь службу. Патриотично с ее стороны, конечно, но невозможно.

– У нее никогда не бывало никаких приступов в Лондоне, а там достаточно будоражащих моментов, насколько я понимаю.

– У нее случился приступ, когда она ненадолго сюда заглянула. И это могло стать последствием пережитого в Лондоне. Или же она скрывала тот факт, что в Лондоне у нее были приступы. Мы знаем только ее слова и этой самой Каррингтон, которой я не верил и не верю. Для последнего здешнего приступа не было никаких причин: ни вечеринки, ни чего-либо другого.

– Просто возбужденное состояние при объявлении о помолвке – таком сюрпризе для родственников.

Доктор Шор улыбнулся и покачал головой:

– Помолвка для мистера Фринтона неожиданностью не была, хотя брак, наверное, стал. Слухи о помолвке дошли от друзей Каррингтонов в нашей деревне. Мистер Фринтон говорил со мной об этом, когда я его встретил, выходя из дома садовника в Уэйкли. Разрешено было остаться только одному из старших слуг, и он, естественно, перетруждался, имея в помощниках лишь несколько мальчишек. Мистер Фринтон – хороший хозяин и хороший работодатель, и он решил навестить старика садовника, услышав, что тот заболел. Естественно, я сказал, что со стороны Урсулы это весьма немудрый шаг, но она теперь сама себе хозяйка, а советовать ей всегда было непросто. Он ответил, что ему кажется разумнее всего не вмешиваться, а полагаться на риск войны.

– Имеется в виду риск для ВВС? Не слишком добрая мысль.

– Он беспокоился о жизни Урсулы, а не о ее мимолетных привязанностях.

– Не все привязанности мимолетны, – мягко заметил Дэвид.

– Урсуле уже случалось увлекаться. Не было никаких причин считать, что на этот раз все серьезнее, чем раньше.

Дэвид вздохнул. Сорокалетнюю уверенность в себе не поколебать. И не пробиться лучу света сквозь тяжелые шторы десятилетних тщательных, неравнодушных, благонамеренных, но неверных наблюдений. Он поднялся, собираясь уходить.

– Я очень благодарен вам за эту беседу, – произнес он со всем доступным ему почтением. – Вы щедро уделили мне свое драгоценное время, и могу сказать, что весьма помогли.

– Хм… – Доктор Шор тоже встал. – На самом деле вы хотели сказать, только воспитание не позволило, что Урсулу Фринтон в течение долгих лет травили, а я старый замшелый идиот. Что ж, вполне возможно. Теперешние события учат не удивляться самым фантастическим извращениям здравого смысла. Но пока вы не докажете этого, я вам не поверю, и даже когда докажете – еще подумаю. Не тревожьтесь: я не буду никоим образом предупреждать обитателей усадьбы. Держать свое мнение при себе я умею. В противном случае сельский врач и месяца не усидит на своем месте, а перед вами – сорокалетняя окаменелость. Нет, не говорите мне ничего. Есть у стариков такая привилегия – смущать молодых. Единственная, пожалуй, наша защита. Я считаю, что вы зря тратите время, но вы это делаете неназойливо. Всего вам хорошего.

Дэвид нашел Джилл в столовой гостиницы «Плуг и борона». Она спросила его, как дела, и он повторил ей финальную речь доктора Шора как можно ближе к тексту.

– Он отлично резюмировал ситуацию, не правда ли? – любезно сказала Джилл. – Думаю, тебе должно быть приятно – почувствовать, что тебя поняли по-настоящему.

Дэвид подозрительно на нее уставился, но она с невинным видом стала читать меню, а вскоре к ним подошла официантка, чтобы принять заказ.

Глава 9

После ленча Джилл встала в очередь на полуденный автобус в Шорнфорд. Ее задачей было собрать чемодан и привезти его в «Плуг и борону», сообщив Рейчел об изменении планов и попросив разрешения оставить прочий багаж у нее в доме до своего возвращения. Джилл планировала вернуться в Уэйкли к чаю, чтобы не тесниться в набитом вечернем автобусе из Шорнфорда.

Дэвид проводил ее до остановки и пошел дальше, до следующего поворота, который должен был привести его в поместье Уэйкли. Он собирался также остановиться возле Мэнор-Фарм и, если получится, побеседовать с Реджинальдом Фринтоном, но главной его целью в этот день было ознакомление с усадьбой.