Убийство в музее восковых фигур

Лестница сделала крутой поворот. Из каменной стены, залитой зеленым светом, вынырнула тень. От неожиданности мое сердце едва не выпрыгнуло из груди.

У стены притаилась отталкивающая фигура мужчины с тяжелыми обвисшими плечами. Его лицо было скрыто под средневековым капюшоном, однако по выступающему на свет узкому подбородку можно было понять, что он ухмыляется. В его руках покоилась фигура женщины, почти полностью прикрытая плащом. Это был бы вполне земной человек, если бы не выставленная вперед нога с раздвоенным копытом. Сатир! Да, это был бы обычный человек, если бы художник не ухитрился гениально схватить и передать незаметными штрихами в искривленных пальцах и тонком подбородке нечестивость, злобность и порочность. Особую мрачность придавал фигуре прикрывающий глаза капюшон.

Я постарался поскорее миновать проклятое создание и пройти к извилистому нижнему коридору, заканчивающемуся еще одной ротондой.

Здесь фигуры располагались группами, образуя различные сцены. Каждая группа находилась в отдельной нише и являла собой шедевр какого-то дьявольского искусства. Прошлое в них обретало новую жизнь, новое дыхание. Освещение было устроено так, что вы видели сцену как бы через тонкую вуаль. Казалось, сквозь паутину времени вы заглядываете в живое прошлое. Вот Марат откинулся на спину в металлической ванне — рот полуоткрыт, ребра проступают через синеватую кожу, скрюченные пальцы вцепились в рукоятку ножа, торчащего из окровавленной груди. Перед вашими глазами вставала живая сцена: служанка схватила неподвижно-спокойную Шарлотту Корде, группа солдат в красных колпаках, с искаженными в беззвучном крике ртами врывается в дверь. Здесь присутствовало все: ужас, ненависть, любовь. За окнами комнаты с коричневыми стенами стоял светлый сентябрь. На пол падал желтый луч солнца, а по стене дома, видного через окно, вилась виноградная лоза. Старый Париж вновь обрел жизнь.

Моего слуха коснулся звук разбивающихся о пол капель…

Меня охватила паника. Вокруг толпились палачи инквизиции, орудующие раскаленными щипцами; король напряженно ждал удара ножа гильотины под неслышную дробь барабанов. Казалось противоестественным, что никто не двигается. Если бы все фигуры в своих ярких одеждах вдруг разом зашевелились и заговорили, они не были бы столь отвратительны.

Но нет, это не было игрой моего воображения. Ясно слышался звук редких капель. Одна… вторая…

Я бросился наверх. По моим следам неслось беспорядочное шумное эхо. Мне нужен был свет, я должен был убедиться, что за границей этого удушающего царства воска и мертвенной неподвижности все еще существует мир живых людей. Домчавшись до последнего поворота лестницы, я попытался восстановить душевное равновесие; смешно испугаться до помутнения рассудка только каких-то чучел. Это просто нелепо. Мы с Бенколеном славно повеселимся за рюмкой коньяку и сигарой, когда покинем это дьявольское заведение.

Вот и они. Бенколен, Шомон и Огюстен вступали в верхнюю ротонду. Я собрался с силами и подал голос. Но видимо, на моем лице было написано нечто такое, что легко было прочитать даже в полумраке музея.

— Что вас так взволновало, Джефф? — спросил детектив.

— Ничего, — ответил я, но мой голос не оставлял сомнений в том, что я вру. — Я просто… просто восхищался искусством там, внизу. Особенно группой Марата. Кроме того, мне хотелось взглянуть на Сатира. Великолепно. Неизгладимое впечатление от монстра с женщиной в руках.

Огюстен вздрогнул, вскинул голову и спросил:

— Что?! Что вы сказали?

— Я сказал, что эта группа — настоящий шедевр. Сатир с женщиной…

Огюстен, словно впав в ступор, пробубнил:

— Вы, вы — сумасшедший, а не я. В руках Сатира нет никакой женщины.

Глава 3

КРОВЬ В КОРИДОРЕ

— Что ж, теперь женщина появилась, — сказал Бенколен. — Реальная женщина, не из воска, и она мертва.

Мы топтались вокруг сыщика. Он направил луч мощного фонаря на страшный экспонат. Фигура Сатира, слегка отклоненная к стене, находилась на площадке, там, где ступени делали поворот. Руки монстра были согнуты в локтях, и покоящееся в них тело маленькой хрупкой женщины не выводило фигуру из равновесия. (Позже я узнал, что фигуры сооружаются на стальных каркасах и способны выдержать значительный вес.)

Основная тяжесть тела приходилась на грудь Сатира и его правую руку. Голова трупа была частично спрятана под этой рукой; щека женщины и вся верхняя часть трупа оказались прикрыты черным плащом из толстой шерстяной ткани.

Бенколен направил луч фонаря вниз. Нога Сатира, поросшая грубой щетиной, и его раздвоенное копыто были залиты кровью. Под копытом расплылась темно-красная лужица.

— Снимите ее, — распорядился Бенколен, — но только осторожно, чтобы ничего не повредить. Приступайте.

Мы приподняли легкое тело и положили его на каменную площадку лестницы. Труп еще хранил тепло. Бенколен бросил луч на лицо покойницы. На нас смотрели широко раскрытые карие глаза, во взгляде навсегда запечатлелись изумление, ужас и боль. Бескровные губы приоткрылись, обнажив зубы. Голубая шляпка сбилась на сторону. Луч фонаря медленно-медленно скользил по телу.

За своей спиной я услышал тяжелое дыхание. Изо всех сил стараясь казаться спокойным, Шомон произнес:

— Я знаю, кто это.

— Говорите! — резко сказал Бенколен, не поднимаясь с колен и не меняя направления луча фонаря.

— Клодин Мартель. Лучшая подруга Одетты. Та, с которой мы собирались пить чай, когда Одетта отменила встречу и… О Господи! — воскликнул Шомон, ударив кулаком по стене. — Еще одна!

— Еще одна дочка, — задумчиво промолвил Бенколен. — На этот раз бывшего министра, графа де Мартеля.

Он смотрел на Шомона внешне спокойно, но под его глазом начал слегка подрагивать нерв, а лицо приобрело почти такие же зловещие черты, как у Сатира.

— Та самая, — кивнул Шомон. — Как… Отчего она умерла?

— Удар ножом в спину. — Бенколен повернул тело на бок, чтобы мы смогли увидеть темное пятно на левой стороне светло-синего пальто. — Нож, видимо, попал в сердце. Пулевое ранение не дает столько крови… Кто-то жестоко за это поплатится! Надо еще раз осмотреть все вокруг.

Никаких следов борьбы. Одежда в полном порядке. Ничего странного, кроме этого. Он показал на тонкую золотую цепочку на шее девушки. На цепочке покойная, видимо, носила кулон или подвеску. Обычно он находился под одеждой, но сейчас кулон исчез, цепочка была оборвана и не упала только потому, что часть ее попала под воротник пальто.

— Нет… все-таки борьбы не было. Это бесспорно, — пробормотал детектив. — Руки не напряжены, пальцы не сведены — один сильный точный удар прямо в сердце. Где ее сумочка? Проклятие! Мне необходима ее сумочка! Ни одна женщина в наше время не выходит без нее из дома. Где она?

Бенколен нетерпеливо водил вокруг лучом фонаря. Случайно пятно света упало на лицо Огюстена. Старик съежился, вцепившись в край шерстяного плаща Сатира, — теперь он сам походил на гротескный экспонат своего музея. Он воскликнул:

— Теперь вы меня арестуете! Я не имею к этому никакого отношения! Я…

— Да помолчите вы, ради всего святого, — сказал Бенколен. — Впрочем, нет, скажите мне… Нет-нет… не приближайтесь. Девушка умерла менее двух часов назад. Скажите, друг мой, в какое время вы сегодня закрыли музей?

— Незадолго до половины двенадцатого, сразу после вашего приглашения, мсье.

— Перед закрытием вы не спускались сюда?

— Я всегда схожу вниз, мсье. Не все освещение можно отключить на главном пульте, там, наверху. Некоторые лампы необходимо выключать здесь.

— Кто-нибудь находился в музее в это время?

— Нет-нет! Там никого не оставалось.

Бенколен взглянул на часы:

— Двенадцать сорок пять. Чуть больше часа с того момента, как вы спускались сюда. Полагаю, что эта женщина не была пропущена через главный вход?

— Абсолютно исключено, мсье. Моя дочь никому не открыла бы дверь, кроме меня. У нас с ней есть условный звонок. Вы можете спросить у нее…