Мертвецы выходят на берег. Министр и смерть. Паршивая овца

— А как оказалась здесь вчера вечером фру Идберг и профессор?

— Фру Идберг получила вчера письмо. В нем фру Юлленстедт просила ее прийти к ней в половине девятого. Но она не хотела идти одна, стеснялась, и попросила профессора Хаммарстрема сопровождать ее. Они опоздали к назначенному времени и были здесь только без четверти девять. И нашли ее.

— Сколько времени к тому моменту она была мертва?

— Если верить профессору — от пяти до десяти минут. Судебный врач, осматривавший ее часом позже, дает более широкие рамки. Он утверждает, что смерть наступила в промежутке от без четверти восемь до без четверти девять. Хотя данные профессора кажутся мне более надежными. Он с фру Идберг видели бежавшего с места преступления убийцу.

— Они видели!?..

— Да. Точнее, они видели тень, скользнувшую от двери по стене. Тень тут же пропала.

— И они не имеют представления, кто бы это мог быть?

— Нет!

Я немного помолчал, но, поскольку Бенни Петтерсон засыпал у меня на глазах, пришлось напропалую спросить:

— Фру Юлленстедт что-нибудь написала в своем письме, почему она хочет встретиться с фру Идберг?

— Нет, она просто просила ее прийти. Я давал письмо на срочную экспертизу нашим графологам, и оба они заверяют: и письмо, и адрес на конверте написаны рукой фру Юлленстедт. Да, извините, пожалуйста, я все время зеваю, не спал всю ночь. Насколько нам известно, друзей среди коренных жителей острова у нее нет. Но я все равно послал людей проверить здесь каждую дверь. Еще мы проверяем круг ее знакомых в Стокгольме. Она жила там большую часть года. Знакомых у нее, видимо, было совсем немного, и я постепенно прихожу к мысли, что искать нужно среди местных дачников. О том же говорит и ружье, которое стащили у министра юстиции. И тот факт, что фру Юлленстедт, по-видимому, сама впустила убийцу в дом! Сегодня я допрашивал всех вас — дачников. И должен сказать, некоторые показания выглядят странно. Один! В уборной! В темноте! И как раз в промежутке между восемью и девятью вечера!

Он поднялся с кресла.

— Пойду поговорю с прессой, а потом посплю хотя бы часок. Надо выспаться. Вы, магистр, не хотите остаться на пресс-конференцию? Я помню, какое большое значение вы придавали разбору домашних заданий…

Магистр остаться на пресс-конференцию не захотел.

Он выразил свое искреннее восхищение результатами ночной работы детектива, отыскал Министра, кравшего смородину покойной, запретил ему выступать с какими-либо заявлениями и отправился вместе с ним домой обедать.

7

Откушав омлета по-французски, я пошел и устроился в гамаке. В гамаке, конечно, уже лежал, подобно большому теплокровному животному, какой-то подросток, которого пришлось оттуда согнать. С собой в гамак я взял «Древние народы Вавилона», собираясь перечитать третью главу. Чтение историографических трудов требует особой сосредоточенности и внимания, труднодостижимых, к сожалению, в обстановке, когда рядом с тобой играют в «дьявольский галоп».

Но и на этот раз желанного покоя я не нашел.

Повсюду на лужайке на креслах-раскладушках возлежали точные копии Министра и их гости и обсуждали планы своих будущих злодейств. Перед детьми, ни на секунду не покладая рук, трудился Министр. Он подстригал машинкой траву на газоне. Работал он, конечно, в атмосфере всеобщего одобрения. Молодежь энергично подбадривала его советами и указаниями:

— Пройдись еще раз у куста, ты что, ослеп?

— Дядя, вы забыли состричь травинки на повороте, вон там!

— Папа, осторожнее, куда тебя понесло!

Сам бы я ни тяжелой физической работы, ни оскорблений в свой адрес не вынес, но Министр трудился спокойно. То же самое происходит в ригсдаге, подумал я, год за годом оппозиция кричит и беснуется и, в конце концов, ее перестаешь замечать.

Выполнив назначенный себе урок, Министр подошел поближе и устроился на качелях.

Меня беспокоил один вопрос, и я спросил у него:

— Полиция считает, что убийцу следует искать среди нас, дачников.

— Полицейский намекал мне на что-то в этом роде.

— И, как мне кажется, особенно темной лошадкой он считает тебя. Из-за всей этой истории с туалетом. Ты в самом деле просидел в нем целый час?

— Но ты же знаешь! Пока туда доберешься… потом хочется посидеть, поразмышлять… Там так тихо и спокойно.

Я вспомнил о скачущей дьявольским галопом семейке и, кажется, впервые начал понимать, почему вот уже много лет Министр упрямо отказывается оборудовать теплый туалет в доме.

— Там лежит целая кипа старых номеров «Еженедельного журнала». Удивительно, но со временем он становится только лучше. Как сыр, — философски заметил он.

— И тебя никто там не видел?

Вопрос не такой уж, как может показаться, странный. Министр и все остальные члены его семьи сидят в туалете при открытой двери.

— Нет, — и он еще немного подумал. — Я слышал какие-то шорохи, но, наверное, это были белки.

И тут он вдруг просиял:

— Кажется, я могу сослаться на Бригитту Нильссон!

— Но как она-то могла оказаться?..

— Оказалась. Хотя в туалете ее лично, естественно, не было. Она сейчас в Риме. Я прочитал там статью о ней. Бригитта содержит квартиры в Стокгольме, в Лугане и в Нью-Йорке. Если я упомяну, что она… Хотя нет, к сожалению, но пойдет. Я мог прочитать об этом в другой раз.

Он оттолкнулся от земли ногами, качнулся, стойки качелей зашатались и затрещали.

— Пойдем к Еве Идберг! Нужно вернуть ей садовые ножницы, я держу их уже целую вечность. И потом… это ведь она нашла Беату. Я бы с удовольствием послушал… то есть было бы полезно узнать от нее кое-какие детали.

Он осекся. Мой вид в этот момент, наверное, поразил его, и он сразу притормозил.

— Естественно, мы пойдем потихоньку. Очень спокойно и неторопливо. Я возьму тебя под руку.

Есть вещи невыносимые — даже для такого больного человека, как я. Я мгновенно спрыгнул с гамака на землю. Еще минута, и он предложит вывозить меня в высший свет на инвалидной коляске!

— Жди меня здесь! Я схожу за тростью. Потом я пойду с тобой хоть до Норртелье. Но без посторонней помощи, сам!

— Кто она, собственно, такая? — спросил я у Министра, когда мы медленно пошли с ним по Тайной тропе.

— Ева Идберг? Она приехала сюда прошлым летом и купила старую виллу аптекаря — ту самую, что пустовала со дня его смерти. Она разведена, по словам Маргареты, уже в третий раз. Идберг — ее девичья фамилия. Единственный, кто хорошо знает ее, — Кристер Хаммарстрем. Она работает с ним в одной клинике преподавателем лечебной гимнастики. Или работала.

Ева как раз сгребала скошенную траву у стены своего белого, высокого, похожего на маяк дома. Подобно принадлежащей ей недвижимости, она притягивала к себе взгляды еще издали.

На ней был купальник, сшитый из ткани с рисунком, имитирующим шкуру леопарда. Теоретически купальник состоял из двух, а практически — из трех столь минимальных по площади частей, что рисунок на нем терялся полностью. Белокурые волосы Евы волной падали ей на плечи, притягивали к себе взгляд, влекли его по кривой ниже… ниже.

Когда мы, как два выбравшихся на большую дорогу разбойника, вынырнули из леса, она вскрикнула:

— Мужчины?! Ах, простите, я побегу чем-нибудь прикроюсь!

— Это абсолютно излишне! — крикнул Министр в спину убегавшей богине с большей, чем требовал этикет, страстью. Я подумал, что от отца четырнадцати детей следовало ожидать большего самообладания, но тут же сообразил, что ошибся. Как раз от многодетных отцов требовать подобного самоограничения совершенно бессмысленно.

Немного походив по саду, я уселся на садовую скамейку, стоявшую с южной подветренной стороны дома. Спинка скамьи жестко впивалась мне в позвоночник. Казалось, что она состоит из одних только перекрученных корней дерева, но, сидя, я все же давал отдых ногам. Взгляд мой устало блуждал по дому и саду, пока не наткнулся на длинный, сияющий лаком лимузин, приткнувшийся у стены дома. Казалось, сознавая свою высокую цену, он тоже требовал защиты от ветра и холода. Министр бродил меж кустами и что-то вынюхивал, как ищейка, пока из-за угла дома не выпорхнула одетая в некое подобие пляжного костюма Ева Идберг. В руках она держала поднос.