Загадка Красной вдовы

— Слушайте вы, старый развратник…

— Я не старый развратник, — с достоинством возразил Терлейн. — Мне пятьдесят; ей тридцать один. Мои чувства к ней можно назвать отеческими. Вот так. Мне просто тяжело видеть, как она тратит свою жизнь на высокомерного педанта доктора и на симпатичного, но бесхребетного охотника на слонов. Я уже седею; однажды я сказал себе, что, раз уж мои молодые годы позади, пора перестать интересоваться тем, что в нашем целомудренном веке носит название Этого. Но вот что я вам скажу: если бы Джудит хоть раз посмотрела на меня так, как она смотрела на Карстерса, когда он укололся дротиком, я думаю, вы могли бы увидеть меня танцующим румбу посреди гарвардской площади, а из карманов у меня бы торчали две бутылки шампанского. — Он машинально затянулся. — Ну ладно! Давайте посмотрим, удастся ли мне заронить вам в голову парочку идей по поводу обоих убийств.

— Я постоянно черпаю у вас идеи. Но продолжайте.

— Вы пытаетесь понять, каким образом был убит Ральф Бендер. Хорошо. Почему бы не взглянуть на проблему с литературной точки зрения?

— Эй! — воскликнул Г. М. — Слушайте, док. Вам или нужно срочно выпить, или вы уже перебрали. Что вы имеете в виду под литературной точкой зрения?

— А вот что. По вашим словам, Гай Бриксгем стоял снаружи под окном и через ставни видел, как умер Бендер. Вы утверждаете, что он не видел убийцы, но по каким-то признакам смог потом установить его личность. Далее. Знаком вам основной принцип литературного описания? На примере он выглядит так: вот вы входите в комнату; что немедленно бросается вам в глаза, что привлекает внимание? Возможно, вещь или группа вещей, цвет, предмет мебели, освещение — все, что угодно. Именно это будет сердцевиной живого описания… Теперь вопрос: когда Гай Бриксгем заглядывал сквозь ставню, что он видел? Ведь его поле зрения было ограничено. Он мог видеть только небольшую часть комнаты. Яд подействовал на Бендера, когда он находился в месте, доступном обозрению Гая. Итак, — заключил Терлейн, весьма довольный плавным течением своей речи, — давайте посмотрим там.

Г. М. положил карандаш.

— Неплохо, — кивнул он. — Гм. Давайте подумаем. Я не был возле того окна снаружи. Но я стоял спиной к нему. Со своего места я вижу… Ага! Вот кто нам нужен. — Он прервал работу мысли и показал в окно на Мастерса, спешащего юркнуть в двери клуба, чтобы спастись от дождя. — Он был снаружи. Он нам все скажет.

Когда Мастерс вошел, все карикатуры уже были перевернуты рисунками вниз. Старший инспектор вцепился в идею, как голодный пес в мясо.

— Вы имеете в виду, сэр, — он потер подбородок, — какое действие показало ему, каким образом было совершено преступление, и тем самым вывело его на убийцу? Следовательно, то, что он видел, прямо указывает на убийцу. И конечно, мы принимаем за аксиому, что убийцы не было в комнате?

— Мы должны принять это за аксиому, — сказал Терлейн. — Иначе у нас не окажется ни одного подозреваемого. Давайте сначала очертим место действия. Вы стоите снаружи и смотрите через ставню, которая ограничивает ваше поле зрения. Что вы видите?

Мастерс немного помолчат, вспоминая. Он двинул рукой влево, вправо, затем сжат кулак.

— Чертовски мало! Ну ладно. Прямой коридор — он, правда, расширяется, но совсем немного — к двери напротив. Кровать слева не видна; камин справа тоже не виден, как и туалетный столик. Кроме двери, вы видите полоску ковра и… Погодите-ка! После того как вы привели Бендера в комнату, что он делал в ней?

— Он придвинул себе кресло и сел, — ответил Г. М. — Кресло, подписанное «месье де Париж», то, что мы разобрали. Оно находилось на том конце стола — если, конечно, у круглого стола может быть конец, — который примыкает к окну. Когда мы нашли Бендера, кресло стояло на том же самом месте. Оно было только развернуто лицом к столу и отодвинуто дальше от него. — В тусклых глазах Г. М. появился слабый блеск. — Думай дальше, сынок!

Старший инспектор кивнул:

— Именно так. Через ставню можно было увидеть только кресло и небольшую часть стола. Дверь, ковер, кресло, часть стола. Больше ничего.

— Причина его смерти, — сказал Терлейн, все больше воодушевляясь, — должна была находиться в данных пределах. Оставаясь в поле зрения Гая, Бендер мог перемещаться только по прямой — либо к окну, либо к двери… Тупик, — разочарованно добавил он, — во всех смыслах. Вы же все уже проверили и не обнаружили ничего подозрительного. Кресло, стул, даже ковер, дверь и ставни.

— Верно, — сказал Мастерс, но тут же возразил: — Однако действительно важным является следующее: что именно навело Гая на след убийцы? Ведь во «вдовьей комнате» прежде никто не бывал, кроме него самого? И еще! Что бы Бендер ни сделал, это должно было быть что-то очень простое, что могло дать Гаю ключ. Хм. Я имею в виду, сэр, что он не мог просто сидеть и смотреть перед собой. Он совершил какое-то действие. Оно должно поражать, как… удар в челюсть или…

И тут случилась вещь, чуть не вызвавшая скандал в «Диоген-клубе» и давшая его секретарю повод подать прошение об исключении Г. М. из его членов. Сказать, что он в голос выругался, — значит солгать. Он произнес совершенно нейтральное слово, не принадлежащее к арсеналу его обычных словечек, от которых его машинистки разлетались, как опавшие листья от ветра. Тем не менее к их столику подошел смотритель зала, чтобы узнать, что происходит.

— Мозоли! — сказал Г. М., вскочив из-за стола. Его последующие слова были столь же невразумительны, по крайней мере для Терлейна. — Вот в чем секрет! Но кое о чем он умолчал! Кровь в раковине. Суровая необходимость. И особенно куриный суп… Джентльмены, я тупица. Я идиот. Если у меня когда-нибудь случится приступ высокомерия, просто шепните мне: «Мозоли». Увидите, как быстро я приду в себя. Нет, Мастерс, ничего я вам не скажу. Утром вы прошлись по поводу мозолей, и, ад меня побери, я собираюсь вам отплатить! О-хо-хо!

Мастерс снова сел.

— Не знаю, о чем вы там думаете, сэр, — он вздохнул, — но я уже привык, что сразу вы ничего не рассказываете. Ноя уверен, что у вас перед глазами — истина. — Он улыбнулся. — И поэтому я могу успокоиться. Не стану ничего выпытывать. Так невежливо. Но хочу обратить ваше внимание: сейчас уже за полтретьего, а мы обещали к четырем быть на Керзон-стрит. Может, нам пора?

— Вы правы. Но сначала я хочу позвонить. Как назывался отель, в котором жил Бендер? Не спрашивай, зачем мне он.

— «Уайтфрайерс», Монтегю-стрит. Номер, по-моему, «Музей, 0828». Спросите миссис Андерсон.

Г. М. ушел, переваливаясь и потирая руки. Мастерс повернулся к Терлейну и улыбнулся:

— Старик нашел зацепку. Хорошо. Я давно не видел его в таком замешательстве.

Если сейчас его подозрения оправдаются, он снова станет самим собой.

— Как вы думаете, что у него на уме?

Мастерс пожал плечами:

— Не знаю, сэр. Уверен только, что можно больше не беспокоиться. Вы были совершенно правы, когда сказали, что предметы в комнате безопасны. Я не стал поддакивать при нем, — признал старший инспектор, — но в голове у меня возникало огромное количество бредовых идей, каждую из которых я проверял. Вначале мои подозрения вызвал ковер: может, он пропитан ядом, или в нем спрятан отравленный шип, или еще что-нибудь. Ничего такого я не обнаружил. Я подумал, что в записной книжке Бендера могло оказаться лезвие или игла. Край переплета мог быть заточен и смазан ядом. Книжку мы не нашли. Когда-то я читал о диком способе убийства с помощью книги, страницы которой были пропитаны ядом. Человек, прежде чем перевернуть страницу, слюнил палец. Так яд попадал в рот. Но способ срабатывал, потому что жертва могла проглотить галлон яда прежде, чем что-либо почувствует. А что касается острого края — мы ведь все равно не нашли ни одной раны на теле Бендера. Конечно, где-то есть отметина, только мы не можем ее найти. Если бы мы ее обнаружили, все встало бы на свои места.

Терлейн смотрел на дождь.

— А кстати! — сказал он. — Почему мы не можем найти записную книжку? А вам не случалось порезаться о край страницы? Порез получается тоньше и чище, чем от любого стального лезвия; он очень сильно болит, но снаружи его не видно — разве что натечет капля крови. Ваш полицейский врач искал что-либо подобное?