Застекленная деревня

— Что же она ему сказала? Почему он убил ее?

— Никаких эпических причин, — ответил Джонни. — Эдамс едва зарабатывал на жизнь адвокатской практикой и, будучи единственным родственником тетушки Фанни, рассчитывал унаследовать ее состояние. Но она сообщила ему по телефону, что решила написать завещание, оставив все Шинн-Корнерс в виде фонда, распределяемого деревенскими старейшинами на нужды школы, компенсацию бюджетного дефицита, ссуды нуждающимся и так далее. Она хотела, чтобы Эдамс составил для нее завещание. Можно сказать, ее убила собственная доброта.

Джонни сделал паузу.

— Эдамс сел в свой автомобиль и поехал в Шинн-Корнерс. Около десяти минут третьего, съезжая с холма в деревню, он увидел бродягу, выбегающего из тетиного дома и прячущего что-то в карман. Оставив машину на подъездной аллее, Эдамс вошел в дом. Его тетя работала в студии… На этом этапе признаний наш грозный убийца захныкал. Он утверждал, что не собирался убивать тетушку Фанни, а приехал просто напомнить ей о кровных узах, о его надеждах, нуждах и тому подобном. Но она оборвала его, сказав, что он еще молод, а деревня стара и гибнет. Поэтому он якобы обезумел от гнева, и когда пришел в себя, то уже стоял над ее мертвым телом с окровавленной кочергой в руке.

— Сразу виден юридический ум, — усмехнулся судья. — Он уже вынашивает идею непреднамеренного убийства.

— Эдамс говорит, что все произошло не более чем за две-три минуты. Потом его ум прояснился — удивительно, что эти приступы временного безумия проходят так же внезапно, как начинаются! Теперь он нуждался в алиби и в козле отпущения. С последним ему повезло. Эдамс нашел пустую банку из-под корицы и понял, что убежавший бродяга ограбил старую леди. Должно быть, он направился в Кадбери — дорога больше никуда не вела — и, идя пешком, мог послужить сидячей уткой в любое время второй половины субботнего дня, когда Эдамс решил бы натравить на него охотников.

Что касается алиби, то, по словам Эдамса, он использовал подручные средства. В половине третьего Эдамс позвонил Эмили Берри в приемную доктора Каплана в Кадбери по телефону из кухни тетушки Фанни, сказав ей, что звонит из своего офиса. Кстати, этот звонок должен послужить серьезной уликой против него. Междугородные звонки фиксируются телефонной компанией.

— А как насчет дров? — спросил судья.

Джонни чиркнул спичкой и поднес ее к новой сигарете.

— Вот тут дружище Эдамс проявил себя во всем блеске. Он решил сделать улики против бродяги еще более вескими. Эдамс заметил в пристройке штабель недавно наколотых дров. Едва ли его девяностооднолетняя тетя стала бы колоть дрова, поэтому он решил, что это сделал бродяга за наполовину съеденную пишу на кухне. Эдамс подошел к пристройке, побросал двадцать четыре четвертинки в багажник своего седана и удалил следы работы Ковальчика позади амбара. Это должно было выставить бродягу лжецом… Эдамс до сих пор думает, что на него снизошло вдохновение.

— А потом он увидел картину на мольберте, — сказал судья Шинн. — Понятно. Она уже успела набросать на ней дрова…

— Да, и Эдамс осознал, что должен либо вернуть дрова в пристройку, либо избавиться от картины. Возвращать дрова означало тратить время и подвергаться риску быть замеченным. Но он не мог заставить себя уничтожить картину — даже без завещания тетино имущество переходило к нему, а картины составляли существенную его часть. Поэтому Эдамс стал рыться в шкафу в поисках картины с изображением пустой пристройки и, следовательно, подходящей для замены. Найдя «Сентябрьскую кукурузу под дождем», он установил ее на мольберте и спрятал неоконченную картину в шкаф. Эдамс рассчитывал, что к тому времени, когда ее найдут, картина высохнет и будет просто принята за старую незавершенную работу. Он говорит, что разница во времени года на двух полотнах не приходила ему в голову.

Джонни зевнул.

— После этого ему оставалось только подняться в автомобиле на холм и свернуть с дороги. Эдамс ждал в лесу, пока не решил, что может безопасно выйти на сцену в роли охваченного ужасом племянника.

— Ему все время везло, — пробормотал судья. — Его никто не заметил. Шел ливень. Ковальчик столкнул его машину в болото…

— И вот тут Эдамс дал маху, — усмехнулся Джонни. — Он говорит, что напрочь забыл о дровах в багажнике, иначе выбросил бы их где-нибудь в лесу, прежде чем вернуться в деревню. Когда он увидел, что его машина тонет в трясине, то тут же все вспомнил. Конечно, Эдамс притворился возмущенным, но, как вы помните, по дороге назад в деревню после поимки Ковальчика назвал нам убедительные причины, по которым не хотел беспокоиться, вызволяя автомобиль. Эдамс просто не в состоянии объяснить, почему не вспоминал о дровах, пока не стало слишком поздно что-нибудь с ними делать.

— Вероятно, это сумеет объяснить мистер Шир с точной ссылкой на главы и стихи Священного Писания, — заметил судья. — В пасторском доме погас свет. Думаю, этой ночью Джозеф Ковальчик будет спать крепко.

— Скорее, видеть кошмарные сны. — Джонни посмотрел на маленький темный дом Широв. — Кстати, что теперь с ним будет?

— Вечером я позвонил Тэлботу Такеру в Кадбери. У него там кожевенная фабрика. Тэлбот сказал, чтобы Ковальчика прислали к нему, и наш приятель отправится туда завтра утром, сначала нанеся визит отцу Джирарду в католической церкви. Я звонил и ему, и он обещал подыскать Ковальчику жилье и позаботиться о нем.

— Я имел в виду не это. Ведь на нем все еще висит обвинение в краже.

— Ах вот оно что! — Судья Шинн бросил сигару через перила крыльца и поднялся. — И кто же выдвинет против него это обвинение — Феррис Эдамс?

Сэмюэл Шир распахнул дверь пасторского дома, и Джозеф Ковальчик, быстро моргая, шагнул на утреннее солнце.

Почти все жители Шинн-Корнерс собрались на лужайке перед домом: мужчины в пропотевшей рабочей одежде, женщины в домашних платьях, дети в пыльных джинсах и шортах.

Все молча смотрели на бродягу.

Ковальчик бросил испуганный взгляд на священника и шагнул назад.

Его брюки и твидовый пиджак сегодня утром выглядели почти щегольски. На нем были рубашка, галстук и старая черная шляпа мистера Шира. Под мышкой он держал жестяную коробку с ленчем.

Ковальчик все еще был небрит и нестрижен. Как позднее объяснил мистер Шир, ему хотелось поскорее убраться из деревни. Кончики светлой с проседью бороды начали завиваться, что придавало его облику весьма причудливое достоинство.

Мистер Шир взял его за руку и что-то прошептал.

Джозеф Ковальчик шумно выдохнул и даже улыбнулся. Но улыбка получилась нервной и поверхностной — всего лишь вежливое движение мышц около рта. Взгляд оставался настороженным.

Хьюберт Хемас шагнул из толпы, держа одну руку за спиной. Сегодня утром его кожа была такой же серой, как у Ковальчика, а глаза покраснели, словно после бессонной ночи.

— Мистер Ковальчик, — заговорил он, облизнув губы.

Глаза Ковальчика расширились.

— Мистер Ковальчик, как председатель деревенского совета, я говорю от имени всей общины. — Хьюб судорожно глотнул и продолжил: — Мы скверно с вами обошлись и совершили ужасную ошибку… — Он снова умолк.

Ковальчик ничего не сказал.

— Мы законопослушная община! — внезапно воскликнул Хемас. — Хотя мы полагали, что деревня имеет право защищать себя. — Его узкие плечи поникли. — Но мы делали это неправильно. Нам все казалось очевидным…

— Моя идет Кадбери, — заговорил Ковальчик.

— Подождите! — В голосе Хемаса послышались нотки паники. Он вынул руку из-за спины и протянул ее Ковальчику. В руке была запятнанная ягодным соком корзина. — Мы просим вас принять это, мистер Ковальчик.

Джозеф Ковальчик уставился на корзину. Она была полна купюр и монет.

— Пожалуйста, — настойчиво произнес Хьюб Хемас.

Ковальчик взял корзину.

Хемас тут же повернулся и двинулся к воротам; остальные жители деревни последовали за ним. Мужчины, женщины и дети быстро вышли на дорогу, некоторые сели в машины, Избелы забрались в фургон, запряженный лошадьми, привязанными у поилки, а некоторые зашагали через перекресток, и вскоре все исчезли.