Застекленная деревня

— Пожалуйста, мистер Казавант…

— Со свойственным ей обаянием Фанни Эдамс выражала это следующим образом: «Я изображаю то, что вижу». На первый взгляд это заявление кажется простодушным. Каждый художник изображает то, что видит. Эстетическое разнообразие возникает потому, что два художника, глядя на один и тот же предмет, видят его по-разному: скажем, один — как искаженную примитивную форму, другой — как организацию символов. Но дело в том, что, когда Фанни Эдамс говорила: «Я изображаю то, что вижу», она имела это в виду в самом буквальном смысле! — Казавант торжествующе посмотрел на Ферриса Эдамса. — В этом заключается главное очарование стиля ее живописи. Она никогда — повторяю, никогда — не изображала предметы по памяти или возникшие в ее воображении. Если она писала дерево, это было не любое старое дерево и не дерево, которое она видела в детстве или даже вчера, а конкретное дерево, на которое она смотрела в данный момент. Если Фанни Эдамс изображала небо, то это было небо, которое она сейчас видела, а если амбар — то тот, который был у нее перед глазами…

— Простите, что прерываю вас, мистер Казавант, — со вздохом сказал Феррис Эдамс, — но сегодня утром вы говорили мне… Я имею в виду, как вы узнали, что картина завершена?

— Мой дорогой сэр, — с любезной улыбкой отозвался Казавант, — на такой вопрос нельзя ответить одной фразой. Как вы помните, я недавно упоминал о строго индивидуальном стиле работы Фанни Эдамс. Так вот, подобно тому, как она ни на волосок не отклонялась от изображаемого предмета, она не изменяла и своим привычкам в работе. Обратите внимание на инициалы «Ф. Э.» в нижнем левом углу холста, которыми она неизменно подписывала свои произведения. Хочу сообщить суду и жюри, что за всю свою карьеру Фанни Эдамс ни разу не ставила свои инициалы, пока наложение красок в картине не было завершено. Никогда! Вот вам детски простая причина. Имея дело с художником, мы имеем дело с живой личностью, а не безжизненным предметом под микроскопом. Существует множество эстетических и, если хотите, эмоциональных причин для объявления этой картины полностью завершенной.

— Думаю, достаточно детски простой причины, которую вы уже назвали, мистер Казавант, — пробормотал судья Шинн.

Феррис Эдамс бросил на судью взгляд, полный нескрываемого обожания.

— Мистер Казавант, анализ передвижений обвиняемого указывает, что он оставил этот дом приблизительно в то время, когда Фанни Эдамс была убита. К тому же имеется заявление, сделанное подсудимым в день его ареста. Мы заинтересованы в проверке правдивости этого заявления…

Эндрю Уэбстер открыл рот, но тут же закрыл его по знаку судьи Шинна.

— …ибо если какие-либо признаки укажут, что это заявление лживо, возникнут основания предполагать, что его отрицание вины такая же ложь.

Старый Энди с трудом удерживался от протестов.

— Обвиняемый утверждает, мистер Казавант, что перед тем, как покинуть этот дом, он слегка приоткрыл дверь из кухни и заглянул в студию. По его словам, тетушка Фанни стояла у мольберта спиной к нему, все еще работая над картиной. Поскольку это было практически во время убийства и так как вы заявили, что картина была завершена, не кажется ли вам, что обвиняемый лжет, говоря, что над полотном все еще работали?

— Господи! Ну и ну! — пробормотал Энди Уэбстер.

— Мой дорогой сэр, — отозвался Роджер Казавант, — я не могу сказать, в какой момент кто-то что-то мог видеть, а также — когда кто лжет, а кто говорит правду. Могу лишь повторить, что картина на мольберте завершена. Что до остального, вам придется делать выводы самому.

— Благодарю вас, мистер Казавант. — Феррис Эдамс вытер потные щеки. — Свидетель ваш.

Судья Уэбстер так решительно шагнул к свидетельскому креслу, что Казавант слегка отпрянул.

— Как вы, несомненно, поняли, мистер Казавант, — начал старый юрист, — это весьма необычный процесс. Мы позволяем себе большую… э-э-э… свободу, чем обычно. Давайте рассмотрим ситуации подробно. Изучение временных соотношений и некоторых других факторов показывает, что обвиняемый покинул дом Фанни Эдамс приблизительно в то время, когда она была убита — с разницей, самое большее, в две-три минуты. Время убийства установлено точно — два часа тринадцать минут дня. Я спрашиваю вас, сэр: мог обвиняемый оставить этот дом, скажем, в два десять и могла ли миссис Эдамс в два десять все еще работать над этой картиной?

— Прошу прошения?

— Позвольте поставить вопрос по-иному. Возможно ли, что в промежутке между двумя десятью и двумя тринадцатью Фанни Эдамс закончила картину — нанесла последний мазок, поставила инициалы и так далее?

— Естественно, — не без настороженности ответил Казавант. — Наступает момент, когда любая картина решительно и бесповоротно завершена. Определить, наступил ли такой момент до того, как обвиняемый заглянул в студию, когда он заглянул, или после того, вне моей компетенции, сэр.

— Вы абсолютно правы, — пробормотал себе под нос Энди Уэбстер, но Джонни услышал его. — Нет, еще минуту, мистер Казавант. Вы утверждаете, что Фанни Эдамс изображала только то, что видела. Скажите, она изображала все, что видела?

— Не понимаю.

— Предположим, она изображала амбар и кукурузное поле, виденные из ее окна. Предположим, в поле ее зрения находился штабель дров в пристройке к амбару. Она бы изобразила дрова на картине?

— О, теперь я вас понял. Нет, она не изображала все, что видела. Это было бы нелепо.

— Значит, она могла не включить в картину дрова?

— Разумеется. Каждый художник подходит к сюжету избирательно. Этого требуют элементарные законы композиции. То, что она не включила в картину, было лишь частью изображаемой сцены.

— Но это правда, что дрова могли быть сложены в пристройке, находясь в поле зрения Фанни Эдамс, и она тем не менее могла не включить их в картину?

— Безусловно.

— Это все, благодарю вас.

— Мистер Казавант! — Феррис Эдамс вскочил на ноги. — Вы говорите, что, даже если дрова были в пристройке, тетушка Фанни могла решить не использовать их в этой картине?

— Да.

— Но разве не правда, что факт отсутствия дров на картине не означает, что они там были?

Казавант недоуменно моргнул:

— Не могли бы вы повторить вопрос?

— Если бы дрова присутствовали на картине, то вы, на основании знакомства с привычками Фанни Эдамс, заявили бы, что они были в пристройке. По вашим словам, она изображала только то, что видела.

— Это верно. Если бы дрова присутствовали на картине, я бы мог утверждать, что они и в действительности находились в пристройке.

— Но на картине их нет! — торжествующе воскликнул Эдамс. — Это неоспоримый факт! В таком случае не является ли более вероятным, что их на самом деле не было в пристройке? И что если их там не было, то обвиняемый лгал?

— Это софистика! — вскричал Энди Уэбстер. — Вместо перекрестного допроса обвинитель ходит кругами!

Казавант беспомощно посмотрел на судью Шинна.

— Могу лишь повторить, джентльмены, что эта картина завершена.

Судья посмотрел на Энди Уэбстера, а Энди Уэбстер — на судью, после чего оба посмотрели на присяжных. Их лица напоминали побеленную стену без единого пятнышка, свидетельствовавшего о понимании.

— Вы закончили с этим свидетелем, джентльмены? — спросил судья Шинн.

— Да, ваша честь, — ответил Феррис Эдамс. — И что касается обвинения, мы вообще закончили…

— Одну минуту!

Все в комнате обернулись. Это произнес присяжный номер двенадцать с последнего места во втором ряду. Он что-то быстро писал на конверте.

— В чем дело, мистер Шинн? — Судья склонился вперед.

Джонни сложил конверт вдвое.

— Не возражаете передать это его чести, констебль?

Берни Хэкетт взял сложенный конверт и передал его судье Шинну.

Судья развернул его.

На конверте было написано следующее: «Эврика! Объявляйте перерыв. Думаю, я кое-что обнаружил».