Неоконченный портрет

— Я не забуду. Я буду любить ребенка, потому что этот твой ребенок, — разве ты не понимаешь? Именно от того, что это твой ребенок, мне так хорошо, а не потому, что это просто ребенок. И всегда я больше всех буду любить тебя — всегда, всегда, всегда…

Дермот отвернулся — в его глазах стояли слезы.

— Мне это невыносимо. Ведь я с тобой такое сделал. Я мог не допустить этого. Ты ведь даже умереть можешь.

— Не умру. Я ужасно сильная.

— А бабушка твоя говорит, что ты очень слабенькая.

— Но это ведь бабушка. Она и мысли допустить не может, что у кого-то отменное здоровье.

Дермота пришлось долго успокаивать То, что он так переживал из-за нее, так за нее волновался, очень тронуло Селию.

Когда они вернулись в Лондон, он буквально пылинки с нее сдувал, требуя, чтобы она ела самые хорошие продукты и принимала всякие снадобья от тошноты.

— Через три месяца станет лучше Так в книгах написано.

— Три месяца — срок долгий. Не хочу, чтобы три месяца тебя рвало.

— Это противно, но что поделаешь.

Беременность, сочла Селия, штука малоприятная. В книгах было совсем по-другому. Она представляла себе, что будет сидеть и шить чудесные маленькие вещички и предаваться прекрасным думам о нарождающемся младенчике.

Но как можно погружаться в приятные думы, если находишься в таком состоянии, словно переплываешь Ла-Манш на пароме? Сильная рвота закупоривает всякую мысль! Селия была здоровым, но страдающим животным.

Ее тошнило не только рано утром, но и потом весь день — через неравные промежутки времени. Это не только доставляло неудобство, но и становилось кошмаром — неизвестно ведь когда начнется очередной приступ. Дважды она едва-едва успевала выскочить из автобуса и добежать до канавы, где ее и вырвало. В таком положении принимать приглашения идти к кому-нибудь в гости становилось делом небезопасным.

Селия сидела дома, чувствуя себя ужасно, иногда выходила на прогулку, чтобы размяться. Пришлось отказаться от курсов От шитья у нее начинала кружиться голова. Она ложилась в кресло и читала или же слушала обильные воспоминания миссис Стедмен по части акушерских дел.

— Помню, было это, когда я ждала Беатрис Ни с того, ни с сего на меня нашло это прямо в зеленной лавке (я забежала туда, чтобы купить полфунта брюссельской капусты) Хочу ту грушу! Большая она была такая и очень сочная — дорогого сорта, из тех, что богачи едят на десерт. В два счёта я ее сцапала и уплела Парнишка, который меня обслуживал, так и вытаращил на меня глаза — и было с чего! Но хозяин, человек семейный, смекнул, в чем дело. «Всё в порядке, сынок, — сказал он, — не обращай внимания». — «Очень сожалею», — говорю я. «Да чего уж там, — отвечает, — у меня своих семеро, и жена в последний раз только и думала, что о маринованной свинине».

Миссис Стедмен помолчала, переводя дух, и прибавила:

— Хотелось бы мне, чтобы ваша матушка была с вами, но, конечно, о старушке думать надо, о бабушке вашей.

Селии очень бы хотелось, чтобы приехала мама. Дни стали кошмарными. Зима выдалась туманной, каждый день — густой туман. И так долго ждать, пока вернется с работы Дермот.

Но он был таким милым, когда возвращался. Так за нее переживал. Обычно покупал и приносил какую-нибудь новую книгу о беременности. После ужина читал ей оттуда.

— Женщины в таком положении иногда испытывают неудержимое желание есть необычные, экзотические блюда. В прежние времена считалось, что подобные желания надо обязательно удовлетворять. В наше время такие желания надо сдерживать, если они вредны. А у тебя Селия, есть тяга к экзотической еде?

— Мне всё равно, что есть.

— Я тут кое-что читал о сне в сумерки. Кажется, это как раз то, что надо.

— Дермот, когда по-твоему, меня перестанет тошнить? Ведь уже больше четырех месяцев.

— Скоро должно перестать. Во всех книгах так написано.

Но несмотря на то, что написано было в книгах, тошнота не прекращалась. А все продолжалась и продолжалась.

Дермот, по собственному почину, предложил Селии поехать к матери.

— Плохо тебе сидеть здесь целыми днями.

Но Селия отказалась. Она знала, что если уедет, он может обидеться. И она не хотела уезжать. Всё будет в порядке; она не умрет, как нелепо предположил Дермот, но просто на всякий случай, с женщинами же бывает и такое… она не собирается упустить ни минутки из своей жизни с Дермотом…

Как бы ни тошнило ее, она любила Дермота по-прежнему — больше, чем прежде.

И он был с ней так мил и так забавен.

Как-то вечером она заметила, что у него шевелятся губы.

— Что случилось, Дермот? О чем ты сам с собой разговариваешь?

Вид у Дермота был глуповатый.

— Я только что представил себе, как врач мне говорит: «Мы не можем спасти и мать, и ребенка». А я отвечаю: «Разорвите ребенка на куски».

— Дермот, как можно быть таким жестоким.

— Я ненавижу его за то, что он с тобой делает, — если это он. Я хочу, чтобы это была она. Я бы не возражал, чтобы была голубоглазая длинноногая девчушка. Но я ненавижу самую мысль о противном маленьком мальчишке.

— Это мальчик. Я хочу мальчика. Мальчика в точности такого как ты.

— Я его буду колотить.

— Какой же ты противный.

— Долг отца — колотить своих детей.

— Ты ревнуешь, Дермот.

Он ревновал, ревновал до противности.

— Ты красивая. Я хочу тебя всю для себя.

Селия засмеялась и сказала:

— Как раз сейчас я особенно красивая.

— Ты будешь опять красивой. Посмотри на Глэдис Купер. У нее двое детей, а она всё так же восхитительна, как всегда. Когда я об этом думаю, для меня это как утешение.

— Дермот, мне бы не хотелось, чтобы ты делал такой упор на красоте Это… это пугает меня.

— Почему? Ты будешь долго-долго-долго красавицей…

На лице Селии появилась гримаска, она поёжилась.

— Что такое? Больно?

— Нет, но в боку словно тянет — очень тяжело Будто что-то стучится.

— Это, думаю, не он В той, в последней, книге, которую я принес, говорится, что после пятого месяца.

— Ты имеешь в виду этот «легкий трепет под сердцем», — Дермот? Это всегда звучало так поэтично и возвышенно. Я думала, и ощущение будет приятным. Нет, это не то.

Ребенок, подумала Селия, должно быть, очень энергичный. Всё время брыкается.

Поскольку он был таким спортсменом, они прозвали его «Панч».

— Панч сегодня очень расходился? — спрашивал, возвращаясь домой, Дермот.

— Ужасно, — отвечала Селия, — ни минуты покоя, но сейчас, по-моему, он отправился спать.

— Он очевидно станет профессиональным боксером.

— Нет, я не хочу, чтобы ему сломали нос.

Больше всего Селии хотелось, чтобы к ней приехала мама, но бабушке нездоровилось — легкий бронхит, который она объясняла тем, что по неосторожности было открыто окно в спальне. И хотя Мириам очень хотелось побыть с Селией, старушку она не могла оставить.

— Я несу ответственность за бабушку и не должна ее покидать — особенно раз она не доверяет прислуге, но, родная моя, я так хочу быть с тобой. Может быть ты ко мне приедешь?

Но Селия не оставит Дермота — в подсознании бродила мысль: «Ведь я могу умереть».

Вмешалась бабушка. Она написала Селии своим тонким паучьим почерком беспорядочно блуждая из-за плохого зрения по бумаге: