Казна Херсонесского кургана

— Понятно, — прервал его Джексон и повернулся к Миронычу. — А что у вас, мой милый ковбой?

— У нас все в порядке, мы тоже не пальцем деланные. Зацепил девочку, фигурка — я тащусь, одно плохо — предки дома, но есть огород с будкой, там можно перекантоваться.

— Это все? — спросил шеф, закуривая. — Что ж, информация исчерпывающая, но должен вас огорчить — нам это не подходит.

— Как не подходит? — в один голос завопили приятели.

— А так. Катер, сарай — пора уже отвыкать от пролетарских замашек, романтику Разливов и Шушенских оставим лучше вождям народа, а нам нужно отдохнуть как следует. Заслужили.

— И что ты предлагаешь? — спросил Боб.

— Я не предлагаю, я уже принял решение. Видели, с кем я танцевал? Вот мы и идем к ней и к ее подругам.

— Конечно, выбрал самую лучшую… — обиженно протянул Боб.

— Мне лучшая по штату положена, — парировал Джексон. — И вообще, простите за банальность, не бывает плохих женщин — бывает мало водки.

— И все же, чем твой вариант лучше, кроме того, что он твой? — не унимался Боб.

— А тем, что у них у всех не шалаши под звездами, а благоустроенные квартиры, причем в одном доме. У моей, кстати, трехкомнатная и сейчас свободная. Ко всему прочему, нас приглашают на жареного гуся. Это ж мечта Паниковского! Только Паниковского женщины не любили, а нам раскрывают объятия. Мы имеем все шансы получить сегодня от секса максимум удовольствия. Представляете, ванна, широкая, уютная постель: после близости пропускаете стопочку, загрызаете гусиной ножкой и снова в постель. Это не ваши кобелиные случки на поляне любви — совсем другой уровень.

— Ладно, Боб, пойдет, — ободряюще похлопал его по плечу Мироныч, — хотя и наши дамы были помоложе.

— Птенчики, что б вы в этом понимали, — ухмыльнулся Джексон. — Подумаешь, разница в шесть-семь лет, зато целая пропасть в психологии восприятия секса…

— Ты слишком туманно изъясняешься, — заметил Мироныч. — Мы и выпили-то вроде в меру.

Джексон посмотрел на часы:

— Через десять минут я вас представлю дамам и мы выступаем в свой боевой поход, а эти минуты я посвящу вашему воспитанию. Двадцатилетние соплюшки, вроде тех, что изволили снять вы, по своей сути являются избалованными дочками и продолжают ими быть и в отношениях с мужчинами. Что бы вас ждало, если бы я позволил вам провести ночь с ними? Не надо быть пророком, ответ на поверхности: с первыми лучами солнца вы бы драпали от них, проклиная все на свете, измученные, как бурлаки. А от женщины надо уходить без проблем, бодрым и одухотворенным. Пусть наши дамы в возрасте, близком к бальзаковскому, но это уже не женщины-дочки, а женщины-матери, и матери не только в прямом смысле, это нас абсолютно не интересует, а матери по отношению к любовнику. После близости, когда ты лежишь обессиленный и не хочешь пошевелить даже пальцем, она позаботится о том, чтобы твоя подушка хорошо лежала, чтобы тебе было тепло, но не жарко, свежо, но не холодно. И ты, уткнувшись в ее пышную грудь, заснешь беззаботно, как младенец. И проснешься свежий и сильный, и все тебе будет по плечу, а вечером ты захочешь снова придти туда, где тебе было хорошо и где тебя ждут. В этом самое существенное отличие девчонки от дамы и я, естественно, предпочту последнюю…

— И мы!!! — дружно рявкнули подопечные.

— Тогда на взлет! — Джексон погасил сигарету. — Нас уже ждут…

Ночь оправдала надежды искателей сокровищ, не менее великолепным и ласковым выдалось наступившее утро. Хозяйка квартиры, проводив подруг, приготовила им кофе и легкий завтрак, из своих запасов налила по рюмочке ликера. Покончив с трапезой, Джексон с сожалением сообщил ей, что бригаде пора на ответственную работу, да и вообще, мол, пора знать честь. Их расставание было трогательным, и он обещал непременно объявиться. Взволнованная хозяйка, вытирая увлажненные глаза, только молча кивала, может быть, и поверила, а может, сделала вид…

— Джексон, а, Джексон, вот это жизнь, — с восторгом рассыпался Боб, когда они вышли на улицу, — бабы — высший сорт, хата — блеск, жрачка классная…

— Продолжить бы, — мечтательно произнес Мироныч. — И чего сорвались, никто не гнал.

— Да, не гнал, — подтвердил Джексон, — но из отпуска я отозвал вас потому, что сегодня ночью я вычислил клад.

Мироныч даже поперхнулся:

— Ты что, ночью вычислениями занимался?

— Ночью я занимался тем же, чем и вы, но моя голова, в отличие от ваших, под нагрузкой постоянно, что бы я ни делал: копал или любил…

— Прямо Цезарь какой-то, — удивленно буркнул Боб.

— Да, мы чем-то похожи, — скромно согласился шеф. — А теперь, слушайте и не перебивайте. Во всех наших скважинах мы достигли нужного нам исторического слоя. Это видно по характеру грунта, к тому же глубина его залегания совпадает с научными данными. Что дальше? Мы нашли монеты, страшно обрадовались, но на этом наши успехи и закончились, и мы засуетились, занервничали, кое-кто засомневался в наличии сокровищ. А мы, ведь, на них топчемся! Топчемся, не докопав каких-то полметра!

— Так-так, кажется дошло… — потирая виски произнес Мироныч.

— Мы ведь как решили, — продолжал шеф, — раз докопались до нашего слоя, то здесь надо и искать. Ну, и пошли по пути наименьшего сопротивления — прорабатывали горизонталь. И не учли главного, сокровища во времена восстания ведь не оставили просто так лежать на поверхности, их спрятали, а точнее зарыли. Поэтому нужен еще один рывок, рывок вглубь и мы у цели!

— Твоими бы устами, — сказал Боб.

— Ничего, ничего, сегодня мы дружненько навалимся и к концу дня, вспомните потом мои слова, к концу дня, не позже, мы будем богаче, чем султан Брунея.

— Ну и загнул, — покачал головой Мироныч. — Перекрестись, шеф.

— Возможно и загнул, — промолвил Джексон серьезным тоном, — но не так уж сильно, как вам сейчас это кажется. А теперь хватит разговоров, жмем на курган!

XV

Аркаша одиноко сидел на камне у палатки и смотрел на море. Сегодня оно его раздражало. В лагере было затишье. Джексон со свитой умотал в город сдавать монеты какому-то хмырю.

«Ну и, конечно, загудят по-черному, — хмуро размышлял Аркаша, — а ты тут торчи за пса сторожевого. Ладно, хоть рыть не заставил, и на том спасибо. Хотя за что спасибо: они в кабак пойдут, а я здесь жарюсь в пылюге, как каштан на противне. Чтоб вы все провалились вместе с этим идиотским курганом, сволочуги. И на хрена я на эту авантюру подписался? Две недели только и знай, что лопатишь на-гора землицу без толку и всухомятку рыбными консервами давишься. Джексон каждый день в город спускается, ест, что пожелает, а нас на кильке и на сухарях держит. Наш сортир уже по ночам светится, как путеводная звезда. Ну, Боб с Миронычем, они глумые, им романтику подавай; ищут Джексону сокровища, которых нет и никогда не было. Скорее метро выроют, чем что-то дельное найдут, метростроевцы сраные! Джексону так что: с утра покрутился, дал задание и свалил „связи налаживать“, вечером работу принял, коррективы внес и молитесь на него… Прораб наш бесценный… А на фига мне такая романтика?.. Тетка небось уже вернулась. Лучше б я в Ялте ее дождался, протянул бы как-нибудь, не помер…»

Он закурил. Дым показался приторно-горьким и он, после затяжки, с отвращением отшвырнул сигарету. Хандра грызла душу, болезненно разъедала самолюбие.

«Нет, отсоспетрович я им здесь сидеть буду! — все больше распалялся вахтенный. — Не нанялся! Ничего с лагерем не случится. Пойду хоть на город погляжу, а то был в Севастополе и ничего не видел, Нахимов не простит… Хоть бы файфик оставили — пивком бы побаловался, в баньку сходил. Так нет, Джексон, благодетель, еще и издевается: „Ты у меня живешь почти что при коммунизме — работаешь по способности, а ее-то у тебя к работе, как я вижу, нет, а получаешь по потребности: кормлю сытно, вовремя, а что еще надо человеку, возмужавшему на задворках общепита. Какие-то копейки в твоем кармане — это баловство одно, ненужная роскошь — они плохо влияют на твою нравственность…“ Ишь, моралист выискался, плевать я хотел… Все, решено, собираюсь! Красть тут в лагере родимом пока что и нечего — миллионов не нарыли, разве что радиотелефоны получше припрятать. А, положу в тайник…»