Смерть под парусом (пер. Гольдберга)

До нелепости мрачные мысли для полноватого пожилого мужчины, поздним вечером стоящего на палубе яхты, но я не оправдываю себя. Я действительно так думал, и привожу здесь свои размышления для того, чтобы показать, как я относился к своим друзьям до начала событий, так сильно повлиявших и на них, и на меня самого. Признаюсь, однако, что испытал легкий стыд, обнаружив, что задумываюсь над проблемами, которые следовало разрешить еще в двадцатилетием возрасте.

Закурив, я стал смотреть на отражение красного кончика сигареты в воде. От болота потянуло сыростью, и по спине пробежал озноб. Я услышал глухое уханье совы и тихий шелест ее крыльев. Камыши и небо поглотила тьма — луну скрывали облака, и единственным источником света были сверкающие полосы от иллюминаторов, протянувшиеся поперек реки. Ночь стояла очень тихая, и вода казалось неподвижной.

Глава 2

Роджер управляет яхтой один

Я спустился в каюту и обнаружил, что Роджер сидит за столом, а перед ним лежит раскрытая книга, похожая на толстый гроссбух. Он писал, низко склонив голову, поскольку свет лампы был тусклым, и стены каюты тонули в тени. Когда я уселся на койку и принялся отстегивать воротничок, Роджер поднял голову.

— Остальные отправились спать, — сообщил он. — Заполняю судовой журнал. Прочту тебе, когда закончу.

— Хорошо, — ответил я, пытаясь скрыть недовольство.

На мой взгляд, чтение вслух собственных сочинений — одна из самых неприятных привычек человечества; как бы то ни было, это весьма распространенное увлечение, и противиться ему опасно. В свое время я уже не раз страдал от него, хотя всегда старался быть снисходительным к авторам. Если мучений не избежать, то их можно хотя бы перенести с достоинством. Мне нравится доставлять радость людям, и поэтому я не только слушаю романы, стихи и письма, сочиненные друзьями, но иногда даже прошу прочесть их. В минуты откровенности с самим собой мне кажется, что репутацией человека с утонченным вкусом я скорее всего обязан именно этой моей привычке.

Таким образом, не имея особого желания выслушивать отчет Роджера о сегодняшнем дне плавания, я постарался изобразить живой интерес.

— Получишь удовольствие, — пророкотал он, услышав мое «хорошо», и снова склонил голову над столом. — Всем всегда нравится слушать судовой журнал, — прибавил он и принялся писать своим нервным, неразборчивым почерком.

— Да, — ответил я и окинул взглядом стену над моей койкой, надеясь найти место, куда можно пристроить воротничок.

Обнаружив полку, я разложил на ней часы, запонки и галстук — с методичностью, которая во мне глубоко укоренилась. Сомневаюсь, смогу ли я заснуть, не выполнив простой ритуал укладывания наручных часов слева от запонок.

Роджер кашлянул, чтобы привлечь мое внимание, и принялся читать вслух:

— «Первое сентября. Выходим из Экла. „Сирена“ снялась с якоря около восьми часов утра, согласно привычке капитана». Это я, — пояснил Роджер.

— Разумеется.

— «В духе самопожертвования, — продолжил чтение Роджер, — который он проявлял во время всего путешествия, капитан до самого завтрака управлял яхтой один. Завтрак отложили до половины одиннадцатого из-за слабостей женской части экипажа, которая настолько увлеклась разнообразными методами украшения самих себя, что не обращала внимания на физические потребности своих господ и повелителей». — Роджер посмотрел на меня и весело рассмеялся: — Неплохо, правда?

Несмотря на богатый опыт выслушивания опусов моих друзей, меня по-прежнему иногда удивляет, в каких именно местах они ожидают аплодисментов. Оставалось предположить, что существуют причины, по которым слова, абсолютно ничего не значащие для меня, должны казаться Роджеру очень смешными. Он громко хохотал над мыслями, нашедшими отражение в его последней фразе, в то время как я с трудом выдавил слабую улыбку.

Продолжая смеяться, Роджер стал читать дальше:

— «После завтрака Кристофер и Филипп по очереди вели яхту к Бьюру. Ветер был слабым, и капитан посчитал возможным доверить судьбу команды новичкам. Он с удовольствием отмечал, что Кристофер делает успехи в навигационной науке, чего никак не скажешь о Филиппе, самом неопытном из всей команды. Попрактиковавшись несколько дней, Кристофер будет управляться с судном не хуже Уильяма. Тоня все утро принимала солнечные ванны на носу яхты, вызывая огромный интерес всех молодых людей, живущих у реки». Вот удачный кусок.

Я заметил, что его толстое лицо раскраснелось, а лоб покрылся капельками пота — в каюте было жарко.

Он снова стал читать:

— «Филипп же очень разволновался и посчитал необходимым сидеть рядом с ней, исполняя роль ширмы. Заметив этот первый признак преодоления Филиппом своей лени, вся компания разразилась одобрительными возгласами. Некоторые очень удивились, что он до такой степени считает Тоню своей собственностью и даже не позволяет другим смотреть на нее.

Мы позавтракали на ходу, поскольку капитан решил, что не стоит тратить время и ставить судно на якорь, если мы хотим к вечеру добраться до Солхауза. Там у нас была назначена встреча с нашим ветераном, и капитан не хотел подводить его. За всю неделю плавания это первый завтрак на ходу, но Уильям все равно ворчал».

Роджер поднял голову.

— Уильям тяжелый человек. Ему было бы полезно узнать, что я не одобряю его поведение. — После этого короткого замечания он продолжил: — «Полагая, что Кристофер, вероятно, хочет поговорить с Эвис, капитан до самого вечера управлял яхтой один, не уступая место Уильяму — в качестве наказания за бунт во время ленча. Кристофер и Эвис тактично удалились от Филиппа и Тони, но обе пары всю вторую половину дня так и просидели на носу яхты. Капитан был единственным человеком из всей компании, кто наслаждался созерцанием пейзажа этим пасмурным и ветреным вечером; остальные были поглощены друг другом или углубились в себя».

Роджер помолчал и широко улыбнулся:

— Мне самому нравится, как это написано, — и принялся читать дальше: — «В шестом часу „Сирена“ достигла места, где была назначена встреча с Йеном, и у нас возник спор по поводу ужина. После ленча на скорую руку все проголодались, и мы решили доплыть до Роксема, заказать ранний ужин в пабе и вернуться к тому времени, когда должен появиться наш ветеран. Что и было сделано. Мы плотно поужинали в Роксеме, вернулись и встали на якорь за полчаса до прибытия Йена в Солхауз. Разумеется, он опоздал; вечно у него что-то не так. Капитан простил его».

— Не перестаю удивляться вашей наглости, Роджер, — со смехом запротестовал я.

— «Капитан простил его, и мы провели вечер за коктейлями и беседой. Выпили за здоровье Кристофера (следует отметить, что по прибытии в Роксем на ужин он получил ждавшее его письмо, в котором сообщалось, что ему предоставляют работу в Малайе), а после того как Филипп и Тоня, следуя обыкновению, продемонстрировали вечную преданность друг другу, все отправились спать». Это все! — торжествующе воскликнул Роджер.

— Превосходно, — ответил я, нисколько не покривив душой, поскольку не ожидал, что рассказ о прошедшем дне окажется таким коротким.

— Вести судовой журнал — это так забавно, — пророкотал Роджер. — Очень забавно. Мне всегда нравилось.

— Не сомневаюсь.

— Пойду уберу журнал. Люблю, когда все лежит на своих местах. — Роджер снял резиновые туфли. — А потом — спать.

— Великолепно. Кстати, а где вы его держите?

— Там, где положено, — над кормовым люком. На специальной полочке.

Он тихо вышел из каюты.

Я поспешно разделся и к возвращению Роджера уже возился с одеялами, пытаясь завернуться в них.

— Ну вот! — с громким смехом воскликнул он. — Быстро же вы улеглись. Но этой ночью выспаться все равно не удастся. Койка кажется немного жестковатой, пока не привыкнешь.

— Спокойной ночи, — отвернувшись к стене, пробормотал я.

Несколько минут Роджер еще возился, потом послышалось глухое ворчание; устроившись на своем месте, он потушил лампу. Скоро мне стало ясно, что койка очень неудобная штука. У меня заболело бедро, но от попыток сменить позу стало еще хуже, а чем больше я двигался, тем жарче становилось в каюте — так по крайней мере мне казалось. В конце концов я приготовился терпеть неудобства, распрощался с надеждой быстро заснуть и погрузился в размышления.