Зловещий шепот

— Что — пока? — не выдержал Майлз паузы профессора Риго.

— Пока не приехала одна особа.

Профессор Риго снова замолк. Затем, глубоко вздохнув и передернув плечами, как бы стряхивая с себя всякую ответственность, продолжал:

— Я приехал в Шартрез в мае тридцать девятого. Только что закончил свою книгу «Жизнь Калиостро» и желал одного — тишины и покоя. Мой добрый приятель, фотограф Коко Легран, как-то представил мне в «Отель де Виль» Говарда Брука. Мы — люди очень разные, но друг другу понравились. Он подтрунивал над моими французскими замашками, я — над его английскими фокусами, и оба были довольны. Брук был седоволос и худощав, неразговорчив, но дружелюбен; очень много времени отдавал своему кожевенному делу. Он носил штаны для гольфа, которые в Шартрезе производили такое же дикое впечатление, как сутана священника в Ньюкастле. Говард Брук ценил юмор, был гостеприимен, но до такой степени подчинен условностям, что не составляло труда предугадать, как он поступит и что скажет в той или иной ситуации. Его жена, симпатичная розовощекая толстушка, очень на него походила. Но их сын Гарри… О! Этот юноша весьма отличался от родителей!

Парень меня заинтересовал. Я видел, что он обладает чувствительным сердцем и поэтическим воображением. Рост, фигуру и походку он унаследовал от отца, но под благообразной внешностью скрывалась мятущаяся, нервная натура. Лицом Гарри тоже был недурен: правильные черты, прямой нос, большие карие глаза, белокурые волосы, которые, думалось мне, скоро поредеют и поседеют, как у отца, если он не научится владеть своими нервами. Родители на него молились. Я вам скажу, что много видел отцов и матерей, влюбленных в своих отпрысков, но таких, как эти, не встречал! Играя в гольф, Гарри мог бросить мяч на двести ярдов, на двести миль, черт знает куда, Брук лишь засияет от гордости; Гарри мог лупить в теннис, как маньяк, день и ночь, добывая несметное число серебряных кубков, — отец был на седьмом небе. В глаза он не хвалил сына, только приговаривал: «Неплохо, неплохо». Но зато превозносил его до небес перед первым встречным и на каждом углу.

Гарри изучал кожевенное производство, ибо когда-нибудь должен был заменить на предприятии отца и тоже стать богатым человеком. Парень понимал свою выгоду и к работе относился добросовестно. Тем не менее он только и мечтал о том, чтобы отправиться в Париж и заняться живописью, только живописью… Боже мой, как он этого хотел! И потому пребывал в полной растерянности. Брук мягко, но твердо высказался против его идиотского намерения всецело посвятить себя живописи. Отец заявил, что допускает «эту мазню» лишь в качестве приятного времяпрепровождения для сына, но не как его серьезное занятие, ни в коем случае! Их бурные споры чуть не доводили до обморока миссис Брук, так как ей представлялось, что Гарри станет жить в холодной мансарде и непременно в окружении красивых обнаженных дев. «Мальчик, — говорил ему отец, — я прекрасно понимаю твои желания. В твоем возрасте я пережил нечто подобное. Но через десять лет ты сам будешь смеяться над собой». «Кроме того, — говорила мать, — почему бы тебе не остаться дома и не рисовать телят и овечек? Они ведь прелестны!..» После таких разговоров Гарри бежал на корты и так лупил по теннисному мячу, что запускал его неведомо куда, или сидел на траве, бледный и подавленный. Все они были так честны, так благонамеренны, так искренни… Мне, однако, не удалось понять, говорю я себе теперь, относился ли Гарри всерьез к своей работе на фабрике. Никогда мы не говорили на эту тему.

В конце мая того же года личная секретарша Брука, женщина средних лет с невыразительным лицом, некая мистрис Макшейн, испугавшись обострения политической обстановки в Европе, вернулась в Англию. Брук оказался в сложном положении. У него была такая обширная и активная переписка с личными корреспондентами, что свою секретаршу он освободил от всех дел предприятия. Уф! У меня голова шла кругом, когда я видел, сколько писем приходилось сочинять этому человеку по поводу своих капиталовложений и благотворительных пожертвований своим друзьям и редакторам английских газет. Приглаживая седые волосы и потирая впалые щеки, он с весьма озабоченным, даже суровым видом день напролет диктовал секретарше свои послания. Ему очень была нужна опытная, профессиональная помощница. Он написал в Англию с просьбой прислать самую лучшую претендентку на это место. И вот в Борегар — Бруки так называли свое владение (что-то вроде «Прелестного местечка»), — в Борегар приехала мисс Фэй Сетон. Мисс Фэй Сетон…

Под вечер тринадцатого мая, как мне помнится, я был приглашен к Брукам на чай. Как сейчас вижу Борегар, серый приземистый дом начала восемнадцатого века с фасадом из шлифованного камня и с белыми оконными рамами, охватывающий боковыми флигелями, как рак клешнями, внутренний двор. Мы расположились на зеленом газоне теннисного корта и собрались приступить к чаепитию в тени дома. Прямо напротив нас возвышались массивные железные решетчатые ворота. Они были настежь распахнуты, и за ними проходила дорога, а за дорогой берег, поросший густой травой, круто спускался к реке с плакучими ивами.

Папа Брук сидел в плетеном кресле и блаженно улыбался, угощая бисквитом собаку. В английских домах не могут обойтись без собаки. Для англичан неиссякаемым источником восхищения и умиления служит тот факт, что у собак достает ума сидеть по приказу и клянчить еду… Итак, папа Брук, надев очки, занимался своим темно-серым скотч-терьером, походившим на живую щетку из проволоки. По другую сторону стола мама Брук, обходительная и румяная, наливала себе уже пятую чашку чаю. Неподалеку Гарри в спортивной рубашке и фланелевых штанах рассекал со свистом воздух клюшкой для гольфа, имитируя удары по мячу. Листва на деревьях едва шевелилась. Да, прекрасная пора — лето во Франции! Шелест листьев, солнечные блики на зелени, запах луговых цветов и общая умиротворенность вызывали желание закрыть глаза и погрузиться в нирвану…

Спокойствие идиллической картины нарушило такси: у ворот остановился «ситроен». Из машины вышла девушка и так щедро расплатилась с шофером, что он поднес к дому ее чемоданы. Она непринужденно подошла к нам и представилась: Фэй Сетон, новая секретарша. Привлекательна ли она была? О небо! Я с радостью вспоминаю — но не забудьте мой предостерегающий перст! — да, я вспоминаю, что в первый момент не обратил внимания на ее несомненную привлекательность. Не заметил ничего особенного. Ибо ее очарование не бросалось в глаза.

Я вспоминаю ее в тот, первый день, когда она стояла у стола, а папа Брук по всем правилам этикета представлял ей всех, включая собаку, а мама Брук спрашивала, не желает ли она пойти умыться с дороги. Она была достаточно высока, стройна и мягка в обращении, на ней был скромный английский костюм; волосы цвета темной бронзы — волнисты и густы; большие голубые глаза то светились улыбкой, то глядели серьезно, но, замечу, почти никогда — в лицо собеседника. Гарри Брук ничего не сказал, только снова размахнулся и ударил по воображаемому мячу с такой силой, что срезал клюшкой траву до самой земли.

Я, как обычно, куря сигару и с интересом наблюдая за окружающими, сказал себе: «Эге!»

Девушка все больше и больше нравилась всем нам. Это был удивительный процесс, немного даже неестественный. Но она решительно всех обворожила своей деликатностью, любезностью и прежде всего умением сохранять дистанцию… Фэй Сетон была дамой в полном смысле слова, хотя, казалось, не хотела или боялась это демонстрировать. Она происходила из очень хорошей семьи, из старого шотландского обедневшего рода, что произвело на старого Брука сильное впечатление. Она не была предназначена для секретарской работы, нет, она была создана для иной, лучшей жизни. — Профессор Риго усмехнулся, взглянув на слушателей. — Но она была деловита и смекалиста в работе, приятна в обществе. Если требовался четвертый партнер для партии в бридж или хотелось послушать игру на фортепиано в вечерние сумерки, Фэй Сетон никогда не отказывалась. Можно сказать, что она была общительна, хотя порой в ней замечалась какая-то робость, желание уединиться: она, например, любила сидеть и смотреть куда-то вдаль. Бывало, с удивлением спросишь себя: о чем так крепко задумалась эта странная малышка?..