Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

— Не серчай, — сказал Кнут. — Настроение не позволяет. Да и некогда.

— Я просто тащусь от тебя, — тихо сказала Вика.

— Нельзя мне, — сказал Кнут, хмелея. — Кроме того, имей в виду: цыгане не делят ни с кем ни женщину, ни свободу, ни лошадь.

— Брось это, морэ, — внезапно молвила Вика, и от этого «морэ» Кнут отрезвел. — Я знаю цыган. Вы такие же. Ваш один ром покоя мне не дает. Слова говорит, сорит баксами. Угорел от меня. А ты что, особый?

— Как его звать? — спросил Кнут.

— Раджо, — вздохнула женщина. — Атасный мужик, горячий. В любви объяснялся мне. Я, говорит, тебя на руках носить буду, только живи, говорит, со мной одним. А я — нет. Я его не полюбила.

— Зря. Полюби! А то зарежет. Я его знаю, — сказал Кнут, поднимаясь. — Может, когда увидимся. Будь.

Не ожидая ответа, он пошагал по аллейке, а Вика, щурясь от дыма, смотрела вслед.

В ресторане веселье было в разгаре. Люди с деньгами гуляли напропалую. Денег они не считают, деньги для них — пустой звук.

Кнут прошел в артистическую со служебного входа, переоделся, открыл сейфовый шкаф своим ключом и взял гитару.

— Ты что это, морэ? — спросил скрипач. — Ты ж выходной?

— Ножа сегодня не видел? — спросил в свою очередь Кнут.

— Мелькал. Собирался зайти еще. На что он тебе?

— Соскучился я по этому подонку, — сказал Кнут. — Вот как нужен! Хочу поглядеть ему в очи. Пойду поработаю, что ли…

Он вышел к микрофону. В зале стало потише. Кое-кто сюда приезжал слушать Кнута. Люди узнали его семиструнку. Любители передавали друг другу легенды о нем. Из зала на авансцену пошел в своей красной рубахе и лаковых сапогах тенор Цыно, оставив за столиком общих знакомых лабухов.

— «Красный тюльпан», — сказал Кнут в микрофон, и кто-то зааплодировал: «Просим!» Пара аккордов, и Цыно вступил:

Кнут поддержал его, вторя, и оба голоса слились:

Гитара взвила мелодию.

— Цыно! Кнут! — взорвался зал. — Браво, чявалэ! Еще!

Цыно успокаивающе раскинул руки, сбежал по ступенькам в зал. Его хватали за рукава, тянули за столики.

— Нет, не могу! — кричал он, прижимая руки к груди, и прорвался к своей компании. К нему потянулись с рюмками.

Кнут сказал в микрофон:

— Пою сам! По заявке души.

— Тишина, тишина, мужики! — заорал некто. — Делаем тихо! Ша!

Кнут, оборвав аккорд, прижал струны мокрой от внезапного пота ладонью. Из зала справа раздалось рыдание, женщина крикнула:

— Душу мне рвешь!

На сцену вылетел из-за кулис ансамбль, взвилась плясовая. Уходя, Кнут увидел Ножа, появившегося из стеклянных дверей. Он буксировал незнакомую девку, едва перебирающую ногами.

Кнут спрыгнул в зал, пошел навстречу. Увидев его, Нож отодвинул хмельную биксу к служебному столику. Она плюхнулась на стул, а Нож отступил на шаг перед набегающим Кнутом.

— Выйдем-ка, морэ! Есть разговор, — бросил Кнут с ходу и потеснил Ножа в вестибюль, к гардеробу.

— Да ты что, да ты что… — противился Нож, — не видишь, морэ, я с дамой…

Кнута трясло.

— …Твою мать, твоих дам в бога-душу… — сказал он сквозь зубы, а Нож сунул руку в карман, собрался.

К ним развернулись оба охранника. На бритых рожах амбалов было написано любопытство. Переглянулись. Разборки им не впервой. Ножа они знали. Но знали и Кнута. Свой гитарист, его трогать нельзя. Он вроде имущества здесь… И Нож оценил ситуацию. Ему не светило.

Впрочем, он испугался. Никто еще Кнута не видел таким.

— Где сумка, Нож? — спросил Кнут, глядя ему в глаза. — Кому сдал?

— Морэ, какая сумка? Да я… Мэ мэрав! ^[24]— Ночью ты был в моем доме, паршивец.

— Да вот те крест! — Нож рванул рубаху под курткой. На его впалой груди блеснул рыжий крестик.

— Где сумка, Нож? Вещички там не мои. Я ведь на крис тебя выведу, голову потеряешь, ворюга.

— Да за такие слова… — Нож снова полез в карман.

Он не ходит без пушки и знает, что все это знают. Глаза его бегали. Поглядывал на охранников. Брал на понт… ^[25]Кнут ударил его в лицо, и он рухнул. Охранники улыбнулись:

— Кончайте, ребята…

Они подняли Ножа на ноги, как ребенка, один у него из кармана выдернул пушку, приговаривая:

— Не дергайся, ром…

— Дэвлалэ! ^[26] — размазывая кровь из опухавшего носа, придуривался Нож. — Что я сделал этому психу?

Охранники отпустили его.

— Раджо тебя подослал? — спросил Кнут, остывая. — Скажешь не мне, так крису. Я тебя, морэ, похороню. Ты меня плохо знаешь… Кто, говори… Сделаю тебе встречу с Раджо — и запоешь. Сумку Раджо притырил. Его эти вещи.

Нож, успокаиваясь, оглянулся:

— Ребята, все в норме, дуру ^[27] отдайте.

Старший охранник извлек обойму и положил пистолет на пол. Нож поднял ствол, сунул за пазуху и бросил Кнуту:

— Иди, морэ, к Графу. Его наводка, ты понял? Вмажь и Графу, боксер долбаный.

Кнут плюнул ему под ноги и пошел в зал.

На эстраде пел хор. Кнут вспомнил Блока: «…A монисто бренчало, цыганка плясала и визжала заре о любви».