Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

— Есть у тебя враги, морэ?

— Откуда мне знать? Нынешней ночью Нож со мной был. Заходил. Думаю… Много чего я думаю.

— Нож? — удивился Граф, набирая в подъезде код; щелкнул замок. — Ну, этот джентльмен — не проблема.

Они поднялись на лифте.

У Графа в доме была, как всегда, Земфира — худая, высокая, по-цыгански одетая. Бесшумно вышла из кухни, проинформировала:

— Раджо звонил два раза, ты ему нужен.

— Перебьется, — сказал на то Граф. — Еще позвонит. Сооруди, Земфирочка, натюрморт… А ты, морэ, не стой, как в гостях. Все будет шукар [13].

Граф любил щегольнуть цыганским словцом. Но получалось фальшиво. У Кнута слух абсолютный — фальшь ловит сразу. Давно Граф отвык от родной речи.

Земфира вкатила столик с номенклатурной жратвой из валютного магазина.

— Угощайся, морэ!

— Да ничего не хочу, — ответил Кнут. — Не идет.

— Здорово, чявалэ [14], — сказал вдруг Раджо, войдя из коридора, будто его нанесло сквозняком.

Глаза его искрились.

Он пожал руку Графа. Сказал ему:

— Я рассчитал, что ты уже дома, и — точно. Как жив-здоров? А с Кнутом мы виделись, похмелились… Что невеселый, морэ? Не допил?

— Раджо, — ответил Кнут, глядя ему в глаза, — пропали камни, их кто-то взял этой ночью.

Раджо сорвало с кресла, он встал.

— Не дури. Я тебе дал на притырку [15], ты взял. Не так? Горбатого лепишь, Кнут?

— Да ты сядь, — сказал Граф. — Кнут не темнит. Похоже, он облажался ^[16]. Подумаем вместе, как выйти из этого, чья работа.

— Я и не видел, их толком, — сказал Кнут. — Поставил сумку за тахту, потом мы сюда поехали. Ночью меня, бухого, подбросила Минта. Не поднималась ко мне. И вроде Нож еще был, обнимал-целовал, вел по лестнице. Уложил, ботинки с меня снимал, и я отключился. Не ты ли, Раджо, приставил его ко мне?..

— Плетешь, — насупился Раджо, брови его сошлись. — Так и так, ты в ответе. Камушки с кровью достались, морэ. Я тебе дал их как человеку. И сам за них отвечаю перед людьми. Они с меня спросят, что я скажу? Мне не простят.

— Помоги в таком случае разобраться, куда они делись.

— Я помогу, — сказал Раджо с угрозой. — Но я тебе в оперы не нанимался. И срок — неделя. Выбор такой: камни вернешь или баксы с тебя. Пятьдесят штук, ты знаешь. А нет — поставим на счетчик.

— Откуда мне взять, ты сбесился?

— Твое дело, морэ. Ты на виду. Думай сам.

— Вот невезуха, — огорчился Граф. — Ты вправду влип. Да глупостей не сотвори. Помозгуем, найдем вариант. Иди, друг, я позвоню тебе, время — деньги.

Кнут ушел, не прощаясь, со смутным чувством, что Граф и Раджо сыграли в четыре руки. Во всем какая-то фальшь.

Жаль, — сказал Граф. — Морока выходит.

— Пеняй на себя, — сказал Раджо. — Тебе приспичило. Мне — камни, тебе — гитара, а Кнуту — хрен с повидлом. Хочет не хочет, отдаст инструмент, что ему делать, нищему… А мне Бог, может, простит. Снимет с крючка и меня. Бог добрый, не так?..

— Позычим ^[17]. — Граф потянулся, зевнул, закинул холеные руки за голову. — Так ли, иначе ли, без гитары этой мне жизни нет. Царская вещь. А Кнут не продаст ее. Никогда. Нипочем. Он говорил лично мне… С камнями, конечно, это комедия. Лучше бы Нож гитару увел.

— Ага. И ты бы играл на краденой?.. Ты битый фраер ^[18], морэ. А делаешь из себя целку. Кнута тебе жалко, но инструмент из коллекции — требуешь. Дай, мол, сюда любовь свою, бедный цыган-музыкант.

— Замнем, — сказал Граф. — Хорош базарить. Ты вот что скажи: как попала эта гитара в его руки? Это же батовский инструмент.

— Говорит, наткнулся на барахолке в Чите. Был там с ансамблем, увидел издали чудака. Тот мордовал эту вещь, не понимая, что у него в руках. Терзал при народе. Все дело случая. Повезло. Кнут взял ее за бесценок, как табуретку.

— Задаром, значит, досталась. — Граф усмехнулся. — Так и уйдет от него.

— Для тебя, Граф, стараюсь.

Граф глянул, будто ударил шилом.

Раджо осекся: с Графом не пошутишь. Вроде цыган по рождению, но у него свои шутки. Бывало, зажжет за столом в кабаке бумагу весом сто долларов и пригнется с ней, скатерть поднимет. «Морэ, ты что?» — «Беда, хассиям ^[19]! Рубль потерялся, ищу…» Цыгане смеялись. А это он так гуляет, с такими причудами. Если ж по-трезвому — сторонись его. Говорили, Граф держит общак ^[20]. Свой банк у него, своя агентура и вилла не то на Кипре, не то в Америке. Ну, и любит ваньку валять; а если что, из любого делает клоуна.

— Короче, — сказал, отводя глаза, Раджо, — будет тебе гитара. Кнут сам ее принесет.

— Душа болит, морэ. Жалко мне этого рома. Может, оставим, как есть?

— Кончай. Карусель завертелась, — выговорил Раджо. — Пойду я.

— Нет, брат, поедем со мной, полегчает. Я приглашаю.

Кнут сидел в сквере у памятника Грибоедову и смолил сигарету за сигаретой. Время к вечеру, надо куда-то идти, а все обрыдло. «Раджо и Граф, Граф и Раджо…» — вертелось в мозгах, как припев неведомого шлягера. Оба знают, что нет у него ни камней, ни ловэ. Снюхались, видно. И что-то им нужно. Какой еще «вариант»? Граф зря ни слова не говорит. «Вариант»? Кнуту вспомнилось: Граф приставал, гитару хотел купить, помахивал пачкой долларов. Он сам бренчит мало-мало… Два-три аккорда — его потолок, «цыганочка с выходом» в теплых компаниях. Отдать ему батовский инструмент — все равно что невесту послать на панель. Или продать в бордель дочку.

— Мэрав ман! [21] — вырвалось вслух у Кнута.

Мысли пошли дальше сами. Надо найти барона. Барон Графу вправит мозги. Только он, а больше никто. Это — раз. Второе: Раджо. Что с Раджо? Тут темное дело. Он другом был. Цыгане не подставляют друзей. Но Раджо — чер ^[22], а вору закон не писан. И все-таки он закоренный ром, так?

— Не помешаю? — Черноволосая женщина, лет тридцати, с макияжем, как для кино, смотрела в упор, вынимая из сумочки сигареты.

— Свободно…

— Я на минуту, — сказала она с хрипотцой. — Выкурю сигаретку. Не возражаете?

— Сиди сколько надо, — резко ответил Кнут.

— Зачем так грубо, мы незнакомы.

— Я же сказал — свободно. Кури, твое дело.

Женщина сбила мысль, ведущую к истине. Надо уйти самому. Она не отстанет… Она прикурила от зажигалки и, щурясь, спросила по-свойски:

— Не в духе, молодой человек? Чем помочь?.. Я не кусаюсь, ты не беги.

Вокруг были люди. Парны смотрела сочувственно.

— Я бы с тобой пошел, — сказал медленно Кнут, желая отшить ее наконец, — да зелененьких нет. Или берешь деревянными?..

А ей — что с гуся вода. Усмехнулась:

— Ты мне понравился. Я тебе дам за красивые глазки. Ты не цыган ли, парень? Я от цыган без ума.

— Обойдусь, дорогая… — Кнута развлек разговор.

— Есть женщина? — поинтересовалась она матерински. — Может, ты голубой?

Кнут засмеялся:

— Цыгане обходятся, знаешь ли, без чужих. Нет своей — лучше потерпеть. С улицы не берем.

Глаза биксы [23] расширились от деланного ужаса.

— Как это можно терпеть?

— Секрет, — веселясь, сказал Кнут. — Большой секрет для маленькой компании.

Вот так баба!

— Как тебя звать, красавец? — спросила она, чуть придвинувшись.

— Роман. А ты, белолицая?

— Вика. Годится? — Она невзначай положила теплую руку ему на бедро. — Пошли со мной, — подмигнула она.