Красный шнур

— Да, она ясно это помнит.

— Если она это помнит, тогда больше нечего об этом говорить. Однако же согласитесь, Хопкинс, что это очень странно… Что? Вы не видите здесь ничего странного?! Ну ладно, пусть это очень просто и ясно. Конечно, то, что меня так поразило, — это простая случайность, и вам дело об убийстве сэра Юстеса кажется вполне выясненным. Дайте мне знать, когда будет арестован Рандл. Надеюсь, что скоро смогу поздравить вас с успешным окончанием дела. Пойдемте, Ватсон; мне кажется, что на Бэйкер-стрит мы можем с большей пользой употребить свое время.

Когда мы возвращались, я заметил по лицу Холмса, что он весь ушел в размышления о чем-то, им подмеченном. Временами он пытался отделаться от этой назойливой думы, но затем им снова овладевали какие-то сомнения, и по его нахмуренным бровям и отсутствующему взгляду я видел, что мысли его — в столовой Эбби-Грэндж. Наконец, когда наш поезд медленно отходил от одной из пригородных станций, Холмс, повинуясь непреодолимому влечению, соскочил на платформу, потащив вместе с собою также и меня.

— Простите, дорогой друг, — сказал он, когда мы смотрели, как исчезали за поворотом последние вагоны нашего поезда, — простите, что я так бесцеремонно делаю вас соучастником того, что может вам показаться пустым капризом, но клянусь вам, Ватсон, я не могу оставить это дело. Против этого восстают все мои инстинкты. Тут все ложь… с начала до конца, в этом я готов поклясться. А между тем леди Бракенстол дала очень обстоятельные показания, горничная Тереза Райт полностью их подтвердила. Что я могу этому противопоставить? Три рюмки и больше ничего. Сядем на эту скамейку, Ватсон. Мы будем ждать поезда в Чизлхерст, и тем временем я изложу вам все свои соображения.

Прежде всего, откажитесь от мысли, что леди Бракенстол и ее горничная говорили правду. В их рассказе есть много такого, что возбуждает подозрение. Эти воры две недели тому назад совершили крупную кражу в Сайденхэме. В газетах было помещено сообщение об этой краже и дано описание внешности воров. После этого, конечно, всякий мог при желании сочинить историю, героями которой были бы Рандлы. Но ведь ясно, что после удачного грабежа преступники не станут сразу пускаться в новое и весьма рискованное предприятие. Далее, — в такой ранний час воры не совершают нападений, воры не ударяют даму, чтобы помешать ей кричать, потому что этим они достигнут обратного и заставят ее звать на помощь, воры не убивают человека, когда их трое против одного, они не ограничиваются несколькими ложками, когда могут взять гораздо больше, и, наконец, таким молодцам совсем несвойственно оставлять бутылку недопитой. Ну, Ватсон, что вы скажете насчет всех этих несообразностей?

— Каждая из них в отдельности не поразила бы меня, но в совокупности они, конечно, производят странное впечатление. Всего более меня удивляет то, что дама оказалась привязанной к креслу.

— Ну, как раз это, Ватсон, вполне правдоподобно: ясно, что они должны были ее либо убить, либо лишить возможности послать за ними погоню. Но во всяком случае, я показал вам, что в рассказе леди Бракенстол есть много невероятного. А после этого странного рассказа мы наталкиваемся на инцидент с рюмками.

— С рюмками?

— Да, с тремя рюмками на буфете. Можете вы их припомнить?

— Я вижу их совершенно ясно перед собой.

— Так, так! Нам сказали, что из этих трех рюмок пили трое. Кажется вам это правдоподобным?

— Отчего же нет? Во всех трех рюмках были следы вина.

— Да, да! Но осадок был только в одной рюмке. Вы должны были это заметить. Как вы можете это объяснить?

— В рюмке, которую налили последней, оказался осадок.

— Нет, Ватсон, это не объяснение. Невероятно, чтобы в двух рюмках вино было совершенно прозрачным, а в третьей оказалось бы столько осадка. Тут возможны только два объяснения. Первое: после того как налили вторую рюмку, бутылку сильно встряхнули и потому в третью рюмку попал осадок. Это возможно, но невероятно. Нет, нет, правдоподобно только одно объяснение, и я уверен, что я прав.

— Но как же вы это объясняете?

— Очень просто. Пили только из двух рюмок, а в третью слили остатки, чтобы создать видимость, будто в комнате орудовали три вора, пившие вино. Я убежден, что это так. Но если я напал на правильное объяснение этого пустяшного факта с осадком в одной из трех рюмок, то дело из обыкновенного становится весьма интересным, так как приходится начать с того, что все показания леди и ее горничной — сплошная ложь; они солгали, потому что у них есть серьезная причина покрывать преступника. Значит, нам предстоит разыскать его без их помощи. А вот и чизлхерстский поезд!

Наше возвращение очень удивило леди Бракенстол. Холмс, узнав, что Хопкинс уехал с докладом в Лондон, завладел столовой. Он заперся и в течение двух часов занимался всевозможными исследованиями и измерениями. Сидя в углу, я следил за каждым его шагом. Он тщательно осмотрел дверь, портьеру, ковер, кресло, шнур. Тело сэра Юстеса было унесено, но в остальном комната была в том же виде, как утром. Под конец осмотра Холмс, к моему удивлению, вскарабкался на каминную доску. Высоко над его головой барахтался обрывок красного шнура, привязанного к проволоке звонка. Холмс долго смотрел на него; затем, пытаясь добраться до конца шнура, он уперся коленом о деревянный карниз, протянул руку и всего на несколько дюймов не достал до шнура. Но, казалось, что шнур его не так заинтересовал, как карниз. Наконец он спрыгнул с удовлетворенным видом.

— Все в порядке! — сказал он. — Дело сделано. Но ведь каким же я был ослом! Теперь мне не хватает всего нескольких звеньев.

— Вы нашли людей, которых искали?

— Не людей, а человека, Ватсон, одного человека, но страшного. Он силен, как лев: доказательством его силы может служить нанесенный им удар, от которого погнулась кочерга. Он на три дюйма выше меня, проворен, как белка, у него сильные, ловкие пальцы и необычайная сообразительность, так как весь слышанный нами рассказ придуман им. Да, Ватсон, это очень ловкий малый, и все же он оставил на этом шнуре след, по которому мы до него, несомненно, доберемся.

— Какой же может быть след?

— Если бы вы, Ватсон, дернули шнур звонка, в каком месте он скорее всего мог бы оборваться? Несомненно, там, где он привязан к проволоке. Почему бы шнур мог оборваться на три дюйма ниже, как случилось с этим шнуром?

— Потому что в этом месте он почему-либо потерт.

— Совершенно верно. Конец, привязанный к перекладине кресла, очень даже потерт. Преступник был настолько предусмотрителен, что разлохматил конец шнура. Но если бы вы могли забраться на каминную доску, как я это сделал, то вы увидели бы, что шнур просто-напросто обрезан ножом и нет никаких признаков того, что в этом месте он был потерт. Нетрудно восстановить то, что произошло. Человеку нужна была веревка. Он увидел этот шнур. Оборвать его он не рискнул, боясь поднять тревогу. Что же он сделал? Он вспрыгнул на каминную доску, не смог достать до верхнего конца шнура, оперся коленом о деревянный карниз (на пыльном карнизе сохранился отпечаток), подтянулся и отрезал ножом шнур. Я пробовал повторить это упражнение и не достал до конца обрывка дюйма на три, из чего заключаю, что этот субъект по крайней мере на три дюйма выше меня. Теперь посмотрите-ка на это пятно на дубовом кресле! Что это по-вашему?

— Кровь.

— Безусловно, кровь. Но ведь это одно делает рассказ нашей леди совершенно неправдоподобным. Если бы она была уже привязана к креслу в то время, как произошло убийство, откуда могло взяться это пятно? Нет, нет! Все это сказки. Ее усадили в кресло после того, как был убит ее муж. Держу пари, что на черном платье, в котором она, по-видимому, была вчера вечером, тоже окажется пятно крови. Мы еще не достигли нашего Ватерлоо, Ватсон, но это наше Маренго, потому что дело началось с полного поражения и заканчивается победой. Теперь мне хотелось бы побеседовать с кормилицей Терезой. Но если мы хотим добыть нужные нам сведения, мы должны действовать крайне осторожно.