Друг детства Мегрэ

Повсюду плюш, шелк, салфеточки, вышивные или кружевные накидки на креслах, имитирующих стиль Людовика XVI.

Возле окна обитый бархатом диван со множеством смятых подушек, словно кто-то еще недавно сидел на них. Круглый столик на одной ножке. Лампа под розовым абажуром на позолоченной ножке.

Наверняка излюбленный уголок хозяйки. Под рукой проигрыватель, конфеты, иллюстрированные журналы и несколько душещипательных романов. Прямо напротив, в противоположном конце комнаты, — телевизор.

На стенах, оклеенных обоями в цветочек, несколько прилежно выписанных пейзажей.

Флорантен, следивший за взглядом Мегрэ, подтвердил:

— Здесь она проводила большую часть времени.

— А ты?

Антиквар указал на старое кожаное кресло, контрастировавшее с остальной обстановкой.

— Это я его сюда принес.

Такой же старообразной, безликой и удушливой была и столовая с тяжелыми задрапированными бархатными занавесками и цветочными горшками на обоих подоконниках.

Дверь в спальню была приоткрыта. Флорантен не решался переступить ее порог. Мегрэ вошел первым и меньше чем в двух метрах от себя увидел распластанное на ковре тело.

Как это часто случается, рана на шее, казалось, не соответствовала отверстию, которое могла проделать пуля.

Жертва потеряла много крови, однако на лице ее не было написано ничего, кроме удивления.

Насколько можно было судить, женщина была невысокой, пышной и по натуре мягкой, одной из тех, что наводят на мысль о томящемся на огне блюде, о любовно сваренном и разложенном по горшочкам варенье.

Взгляд Мегрэ шарил вокруг.

— Оружия я не обнаружил, — сказал Флорантен, вновь догадавшись, что нужно Мегрэ. — Если только она не лежит на нем, что кажется маловероятным.

Телефон был в гостиной. Мегрэ предпочитал скорее покончить с неизбежными формальностями.

— Жанвье, свяжись с местным комиссаром. Пусть привезет с собой врача. Затем поставь в известность прокуратуру.

С минуты на минуту нагрянут эксперты Мерса; Мегрэ захотелось в течение оставшегося до их появления времени спокойно освоиться на месте преступления. В ванной висели розовые полотенца. Вообще в квартире было много розового. Открыв дверь стенного шкафа, представляющего собой никуда не ведущий коридор, он вновь наткнулся на розовое: леденцовую ночную кофту, ядовито-розовое летнее платье. Другие вещи также были выдержаны в пастельных тонах — приглушенно-зеленом, светло-голубом…

— Здесь нет твоих костюмов?

— Это было бы не очень удобно, — смущенно пробормотал Флорантен. — Для других-то она была одинокой.

Ну конечно! И это тоже было таким старомодным: все эти не подозревавшие друг о друге мужчины не первой молодости, каждый из которых раз или два в неделю навещал ее в полном убеждении, что она находится на его содержании.

Но все ли они пребывали в этом заблуждении?

Вернувшись в спальню, Мегрэ осмотрел ящики шкафов: счета, белье, шкатулка с безделушками.

Было шесть часов.

— Господин, приходивший по средам, уже должен был бы прийти, — заметил Мегрэ.

— Может быть, он и приходил, но ему не открыли и он ушел?

Жанвье доложил:

— Комиссар в пути. Помощник прокурора сейчас прибудет вместе с судебным следователем.

Приближался момент судебного следствия, который больше всего претил Мегрэ. Пять-шесть человек собираются вместе, переглядываются, осматривают тело, вокруг которого ползает врач.

Процедура эта — чистая формальность. Врач может лишь констатировать наступление смерти, необходимые сведения будут получены только после вскрытия. Помощник прокурора именем правительства тоже лишь констатирует факты.

Судебный следователь с вопрошающим видом посматривал на Мегрэ: что вы, мол, по поводу всего этого думаете? Мегрэ же ничего пока не думал. Комиссар из местного отделения полиции торопился поскорее вернуться к своим делам.

— Держите меня в курсе, — тихо попросил следователь.

На вид лет сорок, должно быть, недавно переведен в Париж. Звали его Паж. Наверняка начал карьеру с субпрефектуры и неуклонно шел в гору, получая назначения во все более крупные города.

Эксперты во главе с Мерсом дожидались в гостиной, где один из них уже снимал на всякий случай отпечатки пальцев.

Когда официальные лица разошлись, Мегрэ позвал их:

— Ваша очередь, ребята. Начните с фотографий убитой, пока ее не увезли.

Когда он направился к двери, Флорантен двинулся было за ним.

— Нет, останься. Жанвье, опроси соседей по лестничной клетке и, если надо, жильцов с верхнего этажа, не слышали ли они чего-нибудь.

Мегрэ пешком спустился по лестнице на первый этаж.

Дом тоже был старообразный, но все еще весьма представительный. Малиновый ковер, устилавший лестницу, закреплялся на каждой ступеньке медной штангой. Большинство звонков на дверях было надраено, как и дощечка с надписью: «М-ль Виаль, изготовление корсетов и поясов по фигуре».

Мегрэ застал глыбообразную привратницу у себя — она раздвинула скрюченными пальцами шторку на двери. Он изъявил желание войти, и она словно монолит всей своей массой подалась назад.

Она смотрела на него с таким безразличием, словно перед ней был не человек, а предмет, и глазом не моргнула, когда он предъявил ей комиссарский значок.

— Вы, видимо, не в курсе дела?

Она даже рта не раскрыла, только глаза словно вопрошали: «Какого дела?»

Мегрэ огляделся: круглый стол посередине, канарейки в клетке, прибрано. К комнате прилегала кухня.

— Мадемуазель Папе умерла.

Только тогда она заговорила. Оказывается, у нее был голос — глуховатый, столь же безразличный, как и взгляд. А может, это вовсе и не безразличие, а враждебность? Взирая на мир из своей клетушки, она ненавидела его весь целиком.

— Вот почему такой гвалт на лестнице. Их там еще человек десять, не меньше, так ведь?

— Как вас зовут?

— Не понимаю, к чему вам моя фамилия.

— Поскольку я намереваюсь задать вам ряд вопросов, мне придется упомянуть в отчете ваше имя.

— Госпожа Блан.

— Вдова?

— Нет.

— Ваш муж живет здесь?

— Нет.

— Он ушел от вас?

— Девятнадцать лет назад.

Она наконец опустилась в широкое кресло ей под стать, присел и Мегрэ.

— Кто-нибудь поднимался к мадемуазель Папе между пятью тридцатью и шестью?

— Да, без двадцати шесть.

— Кто?

— Тот, что приходит по средам. Я их именами не интересовалась. Высокий, лысоватый, всегда в темном.

— Долго ли он оставался наверху?

— Нет.

— Спустившись, он с вами ни о чем не разговаривал?

— Он спросил, не выходила ли Папе из дому.

Вытаскивать из нее приходилось буквально каждое слово.

— Что вы ответили?

— Что не видела ее.

— Он был удивлен?

— Да.

Общаться с ней было делом крайне утомительным, тем более что взгляд ее оставался столь же неподвижен, как и обрюзгшее тело.

— А раньше его здесь сегодня не было?

— Нет.

— Ну, скажем, в половине четвертого никто не поднимался? Вы были здесь?

— Я была здесь, никто не поднимался.

— И никто не спускался? Часа в четыре?

— Только в двадцать минут пятого.

— Кто же?

— Тип один.

— Кого вы называете типом?

— Того, кто пришел с вами. Предпочитаю называть его так, а не иначе.

— Любовник Жозефины Папе?

Она усмехнулась.

— Он не говорил с вами?

— Я ему даже дверь не открыла бы.

— Вы уверены, что никто другой не поднимался и не спускался между половиной четвертого и половиной пятого?

Поскольку она уже ответила на этот вопрос, то на сей раз оставила его без внимания.

— Знакомы ли вам другие друзья Жозефины Папе?

— Вы называете это друзьями?

— Ну хорошо, другие господа, посещавшие ее. Сколько их?

Она как в церкви пошевелила губами и наконец выдавила из себя:

— Четверо. Плюс тип.

— Не было ли между ними каких-нибудь неприятных столкновений?

— На моей памяти, нет.