Последний свидетель

У входа в здание суда прибытия сэра Питера с супругой поджидали целые толпы фотографов и журналистов с длиннофокусными объективами камер и микрофонами.

Несмотря на все эти неприятности, поддержка премьер-министра позволила сэру Питеру остаться на своем посту куда дольше, чем предполагали его враги и друзья. Однако Питер прекрасно понимал, что не в силах будет и дальше противостоять политическому давлению, если процесс пойдет не так, как рассчитывала Грета. Все то, чего он достиг, держалось буквально на волоске, грозило исчезнуть, разрушиться бесповоротно и навеки. И кого следует благодарить за нынешнее печальное положение дел? Собственного сына Томаса. Его плоть и кровь.

Томас, который имел все, что только ни пожелает, отплатил ему черной неблагодарностью. Томас, этот жалкий сопляк, намеревался разрушить всю его жизнь только из-за того, что произошло с его матерью. Господь свидетель, он не единственный, кто скорбит о ее смерти.

Сэр Питер ощутил прилив гнева при мысли о сыне, он пронзил все его существо, точно электрическим током, и чисто инстинктивно он схватил жену за руку и сильно, до боли, сжал.

— Боже, Грета, извини, пожалуйста.

— Ничего. Ты ведь не нарочно, — ответила она, прекрасно понимая, чем продиктован этот его жест. На нежном белом запястье осталась красная отметина.

— Мерзкий маленький крысеныш, вот он кто. Крыса поганая.

Грета не ответила. Отвернулась и посмотрела в окно. Еще не пришло время показывать истинные свои чувства. Машина свернула к зданию суда, и ее тут же со всех сторон обступили репортеры, последние полтораста ярдов пришлось преодолевать с трудом. Грета подумала, что все эти люди выглядят сейчас, словно застигнутые наводнением, поднимают камеры высоко над головами, словно самый драгоценный предмет, который хотят спасти от бурлящих потоков воды.

Но все это, разумеется, совсем не так. Это она рискует утонуть. И все, как только что сказал муж, из-за этого мальчишки. «Мерзкого маленького крысеныша». Ее пасынка Томаса.

ГЛАВА 3

Отношения между Гретой и Томасом не всегда складывались так. Три года тому назад все было замечательно или почти замечательно. Тогда Томасу только что исполнилось тринадцать, а сама она начала работать секретаршей у Питера Робинсона.

Томас был мечтательным и нежным ребенком. Волосы у него были длинные, цвета соломы и спадали на лоб и плечи. У него выработалась привычка откидывать их со лба тыльной стороной ладони, прежде чем заговорить, привычка, которая осталась на всю жизнь. Казалось, каждый его жест, и этот в том числе, был продиктован застенчивостью, и говорил он всегда чуточку неуверенно, даже когда твердо знал, что именно хочет сказать. И, однако, под всей этой застенчивостью крылись упрямство и определенная твердость характера. Черты эти стали особенно очевидны после смерти матери.

От матери он унаследовал водянисто-голубые глаза и небольшой изящной формы рот, что придавало его лицу почти девичью привлекательность. И еще у него были длинные тонкие и нервные пальцы, предполагающие, что в будущем он должен стать художником или музыкантом. Но вовсе не такого будущего хотел для своего сына практично мыслящий отец.

Питер возлагал большие надежды на Томаса, когда тот был еще совсем маленьким ребенком. На шестилетие Питер презентовал сыну модели аэропланов, которые он мастерил еще со своим отцом, будучи в возрасте Томаса. Он любовно выстраивал их на полу детской и объяснял сыну, как называется каждая модель. Но Томас лишь изображал интерес. Едва успел отец выйти из комнаты, как он уткнулся в любимую свою книжку сказок, а «Ураганы» и «Спитфайеры» так и остались пылиться на полу.

Две недели спустя собака погналась за мячиком и сломала модель бомбардировщика, именно на таком летал дед Томаса над Германией полвека тому назад. В тот же вечер Питер собрал все модели, сложил в коробку и увез с собой в Лондон. Всю неделю он проводил в городе, работа позволяла вырываться только на уик-энды, а Энн и слышать не желала о продаже дома «Четырех ветров». Порой Питеру даже казалось, что жена по-настоящему любит только этот дом, а не его. Только дом и сына.

Питер стал замечать, что сын ждет, дождаться не может отъезда отца в конце каждого уик-энда. Причем мальчишка научился тщательно это скрывать, что было особенно противно. И никаких причин к тому не было. Питер не сделал ничего, заслуживающего такого отношения. Сам он всю жизнь лез из кожи вон, чтоб заслужить уважение отца, шел на все, чтоб тот им гордился, и не было дня, чтоб старик не возносил благодарность всевышнему за то, что позволил дожить до того дня, когда сын его стал министром обороны. А Томасу, похоже, было плевать на то, что думает о нем отец. Он не гордился ни своим происхождением, ни достижениями отца. Сердце и мысли Томаса целиком принадлежали матери и дому, в котором прожили несколько поколений ее предков, Сэквиллей.

Шли годы, и отец с сыном отдалялись друг от друга все больше. Томас обожал разные истории и сказки, Питер же никогда не читал художественной литературы. Для него это было почти что делом принципа. Все мысли его были сосредоточены на конкретных делах, и он приходил в раздражение всякий раз, видя, как в дождливую погоду Томас часами лежит на диване и читает книжки. Иногда мальчик пристраивался на широком подоконнике в гостиной, обкладывался подушками и мог подолгу смотреть в окно, на дюны и Северное море, валы которого с грохотом разбивались о берег. И в воображении своем он рисовал такую картину: почтальон стучит в дверь и объявляет о прибытии Джона Сильвера и его пиратов, они явились, чтобы забрать свои сокровища у Билли Бонса. Или же, выгуливая собаку по вечерам, он искал глазами Хитклиффа, рыскающего по вересковым пустошам и жаждущего кровавой мести.

Томас знал все места на берегу, куда волны выбрасывали обломки от кораблекрушений. В спальне на стене у него висела карта, и он отмечал на ней черными крестиками местонахождение этих обломков. И еще он был готов поклясться на Библии, что как-то слышал на рассвете звон колоколов города Данвича, затонувшего в морской пучине. Все эти легенды мало волновали отца Томаса. Он видел их ценность лишь в том, что они привлекают в эти края туристов.

За несколько месяцев, после поступления на работу к сэру Питеру, Грета сумела сделаться просто незаменимой и даже стала сопровождать его в поездках за город на уик-энды, в дом «Четырех ветров». Правда, большую часть времени они и там проводили за работой, то в кабинете сэра Питера, то в гостиной с высокими окнами, откуда открывался вид на сад. А в саду неустанно трудилась леди Энн, сажала, пересаживала, пропалывала, окапывала растения, ухаживала за знаменитым своим розарием, которым так славилось последнее время поместье «Четырех ветров». И Томас всегда был рядом, то катил тележку, то тянул шланг. Всегда помогал матери. Эти двое были просто неразлучны.

Грета лезла вон из кожи, чтоб подружиться с Томасом, и в конце концов ей на какое-то время это удалось. Она умела слушать, прочла о Суффолке и его истории все, что только можно, и Томас начал обращаться к ней за информацией, она нужна была ему для сочинения разных историй, которые он записывал и читал матери по вечерам. Леди Энн лишь приподнимала бровь и удивленно посмеивалась, услышав, какую помощь оказывает ее сыну личная секретарша мужа, но не возражала против этого. Грета же начала ощущать неодобрение, исходящее от леди Энн. Похоже, хозяйка дома начала догадываться об истинных ее целях, что называется, раскусила ее, но в ход событий никак не вмешивалась.

Казалось, она говорила всем своим видом: «Знаю, кто ты такая. Знаю, что ты не одна из нас. И никогда ею не станешь, сколько бы ни старалась».

Грета занималась только мальчиком, не предпринимала попыток сблизиться с леди Энн. Иногда, когда леди Энн одолевал очередной приступ мигрени и она лежала наверху, в спальне, с компрессом из белой фланели на лбу и задернутыми белыми шторами на окнах, Томас с Гретой гуляли по пляжу, искали янтарь. О янтаре Грета знала практически все, специально прочла толстую книгу.