Убийство на дуэли

В своей повести я не касался истории, только что изложенной. Повесть моя представляла ряд зарисовок людей, окружавших меня в детстве, детских впечатлений от знакомств с соседями по имению и описание детского восприятия тех разговоров, которые со мной вел князь Захаров. Все запечатленное в этой небольшой повести было мне дорого и мило. Я думал, что все, читавшие мою повесть, точно так же воспримут описанное мной. Однако с удивлением, а потом с негодованием узнал я, что успехом обязан совершенно иному восприятию повести. Оказалось, во мне увидели сатирика, выставившего на посмеяние провинциальных уродцев. Один из критиков назвал героев моей повести «паноптикумом идиотов» и восторгался умением автора с помощью точных деталей показать «кретинизм современной российской жизни».

Я растерялся и попытался возражать, а потом дело дошло до того, что я вызвал на дуэль редактора журнала, в котором публиковалась повесть. Получив отказ редактора стреляться и устроив несколько неловких скандалов в литературных салонах, я порвал с тем, что тогда называлось литературной средой.

Писать после всего, что произошло, я уже не мог. Каждая фраза казалась мне карикатурной, во всякой самой безобидной мысли виделись безобразные ужимки и гримасы.

Спустя полтора года, оставшись без средств к существованию, я устроился в одну из петербургских газет.

Работать мне пришлось в отделе криминальных новостей. Работал я исключительно ради куска хлеба, не испытывая к газетной деятельности ни интереса, ни влечения. Один из наших сотрудников запоем читал небольшие книжонки о сыщиках Нате Пинкертоне и Нике Картере. Трудно вообразить себе более убогую писанину. Сотрудник, приносивший в газету эти книжонки, был удивлен моим отказом прочесть очередной выпуск и предложил мне рассказы о Шерлоке Холмсе Конан Дойла. Чтение этих рассказов и натолкнуло меня на мысль написать роман о приключениях сыщика. Однако весь тот криминальный материал, который «переваривала» наша газета, не годился для этой цели. Узнав о возникшем у меня затруднении, любитель книжек о Пинкертоне пришел мне на помощь.

— Конечно, боже мой, — говорил он, — какой уж тут роман: пьяный дворник убил в драке своего соседа-сапожника. Если вы решитесь приняться за такое дело, то вам бы сподручнее всего описать расследования Бакунина. Ему и Шерлок Холмс и Пинкертон позавидовали бы.

Узнав, что я не слыхал о Бакунине, мой доброхот сначала не поверил мне, а потом нашел в подшивках старых газет несколько десятков статей о знаменитых делах Бакунина. Прочитав их, я согласился, что Шерлоку Холмсу и впрямь далеко до петербургской знаменитости. Но описывать расследования Бакунина по газетным статьям у меня тоже не получилось. Я не умею описывать то, чего не видел, то, что не ощутил и не прочувствовал сам. Признаюсь, мне это даже неинтересно. Не припомню, как у меня возникла мысль обратиться к самому Бакунину с просьбой о некотором содействии. Все, о чем я хотел попросить, это дать мне возможность поучаствовать в его очередном расследовании, чтобы самому шаг за шагом постигнуть ход мысли сыщика, ознакомиться с деталями и подробностями его работы.

Глава двадцать девятая

ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ

И вот однажды, раздобыв адрес, я взял извозчика и отправился на Таврическую улицу, чтобы побеседовать со знаменитым сыщиком. Помнится, был холодный осенний вечер. Добравшись до особняка Бакунина, я отпустил извозчика, поднялся на крыльцо и в первый раз увидел статуэтку Наполеона, служившую дверным звонком. Я вспомнил, что где-то слышал о таких звонках, вошедших в употребление после событий войны 1812 года. Я снял медную треуголку и несколько раз стукнул ею по голове французского императора. Дверь приоткрылась, и в щель осторожно выглянул пожилой швейцар.

— К господину Бакунину, — сказал я ему и, вспомнив, какое действие производит титул, добавил: — Князь Захаров.

Как я узнал и понял впоследствии, каждый раз открывая дверь незнакомому человеку, Никифор — так звали швейцара — пытался решить одну и ту же, но самую главную для себя задачу — понравится или нет гость Василию. Так как, по представлению Никифора, я не был похож на служащего сыскной части, присланного приставом Полуяровым отвлекать барина от работы над его сочинениями, то впустить меня было можно.

Однако любой незнакомец мог помешать барину, и поэтому лучше всего было бы спросить самого Василия, но Василий как раз отсутствовал. Правда, и барин тоже уже второй день как не появлялся дома, следовательно, помешать ему работать незнакомец тоже не мог. Задача оказалась сложной, Никифор не знал, как поступить, и не будь я обладателем княжеского титула, пришлось бы уехать ни с чем.

Но судьба много лет назад, неловко раскладывая свои пасьянсы, наделила меня титулом — и не барона или даже графа, а князя, и чаша весов в руках Никифора дрогнула. Он отворил дверь и впустил меня в прихожую, принял из моих рук шляпу, помог снять пальто и только после этого раскрыл рот, чтобы сказать: «Барина нет дома», — но сказать не успел.

На верхних ступеньках лестницы появился немолодой человек — присмотревшись ближе, его можно было назвать стариком. Одет он был в роскошный красный халат, смотрел исподлобья, глаза его казались злыми и колючими. Увидев его, Никифор, так ничего и не промолвив, замер с открытым ртом. Человек спустился по ступенькам и подошел к нам.

— Закрой, болван, рот, прежде чем что-либо сказать, нужно спросить разрешения у Василия. — Он улыбнулся своим словам и обратился ко мне: — Чего изволите, молодой человек?

— Я бы хотел поговорить с вами. У меня к вам… — я запнулся. — У меня к вам дело. Я прошу вас выслушать меня.

— Прекрасно. Пройдемте в гостиную.

Мы поднялись по парадной лестнице и вошли в гостиную. Это была большая светлая комната с камином. На стенах висели две картины, по-видимому копии, но очень хорошей работы — «Грачи прилетели» Саврасова и пейзаж неизвестного мне художника. Обращали на себя внимание четыре кресла — большие, обитые коричневой кожей. Мог ли я подумать, что через неделю здесь появится такое же пятое, предназначенное мне? Хозяин указал мне на стул у стола и сам сел на такой же стул напротив.

— Право, я не знаю, как объяснить… — проговорил я.

— Не волнуйтесь, в моем лице вы найдете самого благожелательного собеседника, — сказал хозяин.

Я посмотрел на него и как-то не поверил в его благожелательность. Глаза, выражение лица, движения выдавали человека желчного и язвительного. «А впрочем, сыщик именно таким и должен быть», — подумал я и все-таки решился начать.

— Я — князь Захаров, — сказал я.

— Вот как? — Мой собеседник слегка прищурил глаза и наклонил голову. — Прошу простить меня, не имел чести быть знакомым с представителями этой, надеюсь, славной в истории нашего бедного отечества фамилии.

Мне показалось, что в данном случае мой титул произвел обратный эффект. Но назвал я его просто из неловкости — мне показалось, что я должен как-то представиться хозяину.

— Род Захаровых очень древний, но угасший и давно забытый. Мой отец, то есть, я хотел сказать, мой приемный отец, был последним в роду Захаровых.

— Приемный отец? — переспросил хозяин. — Так значит, вы вовсе не князь?

— Фактически, по рождению — нет. Я простой дворянин. Но мой приемный отец как бы усыновил меня… — Я уже проклинал себя за то, что ни с того ни с сего забрался в дебри собственного непростого происхождения.

— Что значит «как бы»? — опять задал вопрос мой собеседник. — Он оформил соответствующие бумаги?

— Нет… — начал я.

— Следовательно, вы носите титул не вполне официально или, проще сказать, вполне неофициально?

— Титул я ношу вполне официально, хотя он не принадлежит мне по рождению. Никаких бумаг оформлять было не нужно. Князь Захаров был мужем моей матери. — Я покраснел, весь этот разговор начал раздражать меня, впрочем, в том, что разговор сложился так неловко, виноват был вроде бы я сам, но я чувствовал, что меня сбивал с толку язвительный тон хозяина.