Приятное и уединенное место

— Чем поделился? Ты же ничего мне не сообщил!

— Ну, пока что мы двигаемся ощупью — мы не можем предпринять решительные меры без санкции окружного прокурора. Которого, кстати, очень заинтересует то, о чем ты только что рассказал мне. Это отлично укладывается в картину.

— В какую?

Но инспектор только покачал головой, и никакие льстивые уговоры сына не могли побудить старого сыщика к откровенности.

Эта осень мучила Эллери неудовлетворенностью. Девятки преследовали его и во сне, и за едой. Он продолжал изучать все девять анонимных посланий, ища в них тайный смысл, как обезьяна-мать ищет блох у детенышей, и размышляя, не следует ли ему проконсультироваться у специалиста-криптографа.

Здесь Эллери застревал, и не только из-за секретности, предписываемой Сентр-стрит. Сама мысль о подобной глупости, считал он, свидетельствует о степени его отчаяния.

Иногда Эллери испытывал сквозь пронесшиеся тысячелетия сочувствие к легендарному сыну Эгея и Эфры, пробиравшемуся ощупью по лабиринту под дворцом Миноса в Кноссосе навстречу лишь смутно представляемому чудовищу. «Беда в том, — думал Эллери, — что я не Тесей и у меня нет возлюбленной Ариадны, которая помогла бы мне найти Минотавра». Число «девять», в отличие от нити Ариадны, с любого места двигалось по кругу, не приводя никуда.

Эллери был уверен в одном: это число что-то означает. Ему казалось непостижимым, что они не могут понять его смысл. Выбор девятки в качестве символа являлся фактом, чреватым чём-то важным.

Чреватым? Беременным?

Это слово не выходило у него из головы. Он не понимал причину, но она существовала где-то, вне пределов досягаемости.

Если все дело походит на беременность, то не родится ли в итоге мертвый плод? Или у матери произойдет выкидыш? Или же она выдержит срок, но родит маленького монстра, которому врачи по молчаливой договоренности позволят умереть?

Девятимесячный монстр…

Девять…

Или 99?.. 999?.. 9,999?.. 99,999?.. Эта дорога вела к безумию.

Тем временем на Сентр-стрит расследование продвигалось, хотя и крайне медленно. Некоторые линии были отброшены, и это также считалось прогрессом, правда, не комиссаром и другими высшими чинами.

Анонимные послания, к досаде Эллери, были официально отвергнуты. Тщательная проверка внушительного списка деловых конкурентов Нино Импортуны лишь утомила следователей. По-прежнему нигде не было никаких следов загадочного мистера Э., как будто он сгинул в каком-то природном катаклизме. Эта линия оставалась открытой, но лишь как рутинная предосторожность.

Однажды в конце октября инспектор Квин объявил Эллери:

— Время пришло, сынок.

— Для чего? — проворчал Эллери. В эти дни он ворчал постоянно.

— Помнишь тот напыщенный замысловатый вздор, который ты нагородил после убийства Джулио Импортуны? Насчет передвинутого стола, убийцы-левши, клеветы на Марко и еще бог знает чего? Это звучало великолепно, но оказалось полной чушью. Когда Марко признался в убийстве Джулио, покончив с собой, все твои фантастические дедукции отправились прямиком в унитаз.

— Спасибо, папа, — поблагодарил его сын. — Визит в твой офис необычайно ободряет.

— И прекрати сосать палец. На сей раз не понадобятся никакие умственные сальто-мортале. Мы позволили увести себя от того, что с самого начала лежало у нас под носом.

— Должно быть, я слепну. Что именно лежало у нас под носом?

— Прежде всего, мотив.

— Мотив?

— Мотив убийства Импортуны, — раздраженно уточнил инспектор. — Что с тобой сегодня, Эллери? Ты как-то говорил мне что-то насчет куи…

— Cui bono.

— Вот-вот. Кому выгодно? Ну, ответ на это до обидного прост. Выгодно только Вирджинии Уайт Импортуна, которая получила полмиллиарда баксов.

Такая куча денег может ослепить, — философски заметил инспектор. — Подтверждением может служить то, что Импортуну прикончили только после того, как миссис Импортуна стала его единственной наследницей. Чернила на его новом завещании едва успели высохнуть. Правильно?

— Правильно, — ответил Эллери, — но…

— Никаких но. Это что касается мотива. Как насчет возможности? Ты всегда задаешь этот вопрос. Той ночью Вирджиния могла войти в спальню муженька. Кто мог проделать это легче или естественнее? О'кей?

— О'кей, — согласился Эллери, — но это не аргумент. Хочу напомнить…

— И наконец, оружие. Чугунная скульптура, принадлежащая ей.

— За которой убийца специально зашел — прошу прощения, зашла в гостиную, чтобы потом оставить возле трупа. Почему она не приколола к его пижаме подписанное признание? Это было бы еще остроумнее.

— Может быть, ты сначала правильно назвал пол убийцы, — сказал инспектор, проводя по носу указательным пальцем.

— Что ты имеешь в виду?

— Секретаря.

— Питера Энниса? Конечно, это возможно, особенно если окружной прокурор сможет предъявить доказательство, что у них была связь. С другой стороны, существует надежное свидетельство, что тем вечером он покинул «99 Ист» после утомительного обеда и вернулся в свою квартиру. Или есть какое-то доказательство, хотя бы косвенно связывающее Энниса с преступлением?

— Может быть.

— Ты что-то утаиваешь?

— Я вообще не должен был тебе это рассказывать. Предположим, у нас есть свидетель, который видел Энниса, отъезжающего от своего дома в автомобиле незадолго до девяти вечера, и другой свидетель, который видел, как он вернулся домой около половины четвертого ночи?

— А Энниса допрашивали по этому поводу?

— Да.

— И что он сказал?

— Что не покидал в тот вечер свою квартиру, вернувшись после обеда у Импортуны, — посмотрел телевизор и лег спать. Все участвующие в допросе сошлись во мнении, что это ложь. Врет он не слишком убедительно.

— Насколько надежны ваши свидетели?

— Окружной прокурор считает их достаточно надежными, чтобы предъявить обвинение в убийстве первой степени.

Эллери молчал.

— Значит, сговор? — спросил он наконец.

— Да.

— Прямых улик нет.

— А разве часто встречаются очевидцы убийства первой степени? — Инспектор пожал плечами. — Высокое начальство требует как можно скорее закрыть это дело. Оно может оказаться легче, чем выглядит. Эти двое с самого начала дурачили Импортуну, так что у них в любом случае нечиста совесть. Прокурор думает, что один из них может расколоться.

— А как насчет этих девяток? — спросил Эллери.

— Это работа психа. Или просто «копченые селедки». [72] В любом случае они не имеют значения.

— Что ты сказал?

— О чем?

— О «копченых селедках»?

— Ну и что?

— «Копченые селедки»… — как в бреду, повторил Эллери. Отец уставился на него. — Знаешь, папа, возможно, ты попал в точку. Это всего лишь «копченые селедки»!

— Именно это я и сказал.

— Но могут ли все они быть ими? — бормотал Эллери. — Так много? Каждая из них? — Он поднялся с кресла, обитого потрескавшейся черной кожей, которое занимал много лет во время аналогичных консультаций, и начал возбужденно жестикулировать. — Я когда-нибудь цитировал тебе стишок анонимного автора семнадцатого века?

Копченые селедки в лесу… Лес… Кажется, папа, я наткнулся на что-то стоящее.

— Я скажу тебе, на что ты наткнулся, — проворчал старик. — Ты наткнулся на стену, и в результате у тебя мозги съехали набекрень.

— Но послушай…

В этот момент в дверях возник сержант Томас Вели, держа за уголки знакомый конверт.

— Еще одно письмо от нашего психа! — объявил он. — На этот раз пришло экстренной почтой.

— Не может быть! — воскликнул Эллери.

Но это оказалось правдой. Текст гласил: