Помолвка мсье Гира

Комиссар стоял среди зевак, но не видел их. Полицейский делал ему знаки сверху, а шеф семафорил тому снизу руками — мол, не надо.

Полицейский не мог вылезти из окошка, не повиснув, в свою очередь, на карнизе, который уж наверняка тогда обрушится.

В доме слышалась беготня. Одна кучка людей теснилась у старухи в мансарде, другая — на пустыре.

Какая-то проезжающая мимо машина остановилась, завидев черную фигуру, висящую в пустоте. Притормозили и другие.

— Вызови пожарных, — приказал комиссар. Над головой мсье Гира открылось окно, и он, должно быть, увидел человека в двух метрах от себя, но человек этот помочь ему не мог и только сказал на всякий случай:

— Держитесь крепче!

Где-то разыскали канат. Полицейский, с помощью слесаря, понемногу спускал этот канат с крыши. Комиссар издали знаками подавал команду:

— Левей! Еще левей! Чересчур! Вот так! И канат, извиваясь, как живой, добрался до карниза, закачался перед лицом мсье Гира — но тот не схватился за него. Может быть, не решался отпустить руку? Боялся, что не удержится на одной руке даже на секунду?

Жизнь на перекрестке замерла. Остановившиеся машины не давали ни пройти, ни проехать. Регулировщик смотрел вверх вместе со всеми, и иногда доносились гудки потерявших терпение водителей.

Сверху все это выглядело как несколько черных пятен — тесно сгрудившиеся кучки людей и отдельные фигурки, перебегающие между ними в пустом пространстве.

— Скоро там пожарные?

— Три минуты!

На тротуаре, под мсье Гиром, не было никого. Врач, подошедший недавно, остановился на углу, к нему подбежала консьержка.

— Ну разве можно было вообразить такое? Алиса стояла на пустыре в двух метрах от инспектора, который время от времени улыбался ей.

— Ах! — выдыхала толпа, когда пальто месье Гира налезало ему повыше на затылок. Казалось, он вот-вот сорвется. Видно было, как он вздрагивает, съеживается, вытягивается. Иногда он разводил ноги пошире, потом колени его судорожно сжимались, а канат все болтался в нескольких сантиметрах от его носа.

Эмиль стоял рядом с Алисой, он выглядел больным и замерзшим. Девушка смотрела на него, но он ее не видел. Глаза его блестели как в лихорадке. У него разболелась шея, до того упорно смотрел он вверх, Алиса же глядела на окружающих.

Кто-то производил расчеты: “Высота дома — двадцать три метра”…

И никогда еще стены не казались такими голыми, высокими, гладкими, а тротуар таким твердым.

Массу скопившихся машин вдруг прорезал какой-то звон — нет, то еще были не пожарные, а “скорая помощь”, прибывшая раньше, чем они, и остановившаяся у подъезда, примерно в пяти метрах от места, куда мог упасть мсье Гир.

Наконец послышался колокол пожарной машины, и все почувствовали облегчение, смешанное с какой-то досадой, — стало ясно, что это уже конец. А может быть, иным втайне хотелось, чтобы все-таки разыгралась ожидаемая драма?

Пожарные принялись хозяйничать на перекрестке, не обращая внимания ни на полицию, ни на зевак. Их было человек двадцать, а то и тридцать, они окружили большую красную машину, и оттуда вылезла лестница и поднялась вверх, становясь все длинней, подбираясь к четвертому, пятому этажу.

Эмиль, побледнев еще больше, все глядел вверх, и рука его дрожала в кармане, сжимая зажигалку.

Алиса смотрела то на него, то на инспектора, а иногда решалась бросить взгляд на зеленоватое небо, такое чистое, что резало глаз, и на кирпичный фасад.

Один из пожарных в медной каске быстро полез вверх по лестнице, до того еще, как она окончательно развернулась. Она сгибалась под его тяжестью, это напоминало цирковой номер. Наконец вытянулся последний отрезок лестницы, а ноги мсье Гира опять раздвинулись, потом сошлись, и он повернул голову, так что стал виден один ус.

Все молча застыли, только какая-то большая машина упорно пробиралась вперед между другими. Тем, кто находился у чердачного окошка, ничего не было видно, и они жестами спрашивали, что происходит.

Пожарник подбирался все ближе. Два метра. Один. Три перекладинки. Две. Одна.

Он обхватил рукой мсье Гира за талию, и все поняли, что он с трудом отрывает его руки от карниза. Когда он спускался с первых верхних перекладин, мсье Гир еще двигался, словно сопротивляясь, потом обмяк.

Чем ниже, тем устойчивее была лестница. Внизу она стояла совсем неподвижно, и все одновременно бросились к ней, а полицейские пытались встать цепью, чтобы помешать им. Две последние перекладины. Одна. Пожарник спрыгнул наземь со своей ношей.

Голова мсье Гира свесилась вниз. Алиса, стоя в толпе, нащупала руку Эмиля. Зеваки перешептывались, потом заговорили громче. Потом загомонили.

— Тише!

Безжизненное тело месье Гира опустили на тротуар, и тотчас же туда пробрался через толпу врач, пришедший к консьержке. Лицо месье Гира было восковым, жилет задрался, открыв полосатую рубашку и подтяжки.

Слышен был только звук лебедки, сворачивающий составную лестницу.

— Умер. Паралич сердца, — сказал врач, выпрямляясь. Его услышал только комиссар. Люди наклонялись посмотреть. Это уже не был мсье Гир, это был покойник, которому сейчас закрыли глаза. На раскрытых его ладонях еще виднелись кровавые следы.

— Расходитесь! Дайте подъехать “Скорой”!

“Скорая” мыкалась позади всех, не зная, что делать, и осторожно маневрировала за спинами зевак, опасаясь двинуться ближе.

А Эмиль, напротив, подходил уже к третьему, ко второму ряду теснившихся людей, и его маленькие, живые глазки были похожи на буравчики.

Иногда пальцы Алисы сжимали его руку. Но он никак не отзывался на это. Он смотрел. Он хотел видеть все. Тело уложили на носилки, два человека подняли их.

— Эмиль! — едва слышно шепнула служанка. Он пристально, холодно взглянул на нее, словно удивившись, что она здесь.

— Что с тобой? Он отвернулся.

— Ты что, ревнуешь? Ты думаешь, что я… — И добавила с жаром:

— Этого не было! Мне ничего такого не пришлось делать, Эмиль, честное слово!

Она прижалась грудью к его плечу.

— Не веришь? Думаешь, я вру?

Он отстранился от нее, чтобы взять сигарету и закурить. Люди расступались. Машина “Скорой помощи” дала гудок перед тем, как тронуться. Поток машин снялся с места.

— Честное слово! — повторила служанка. В трех шагах от себя она видела витрину молочной лавки и хозяйку, ожидавшую ее. Инспектор шел впереди рассыпавшейся толпы, и Алиса прошла совсем рядом с ним, но он ей уже не улыбался. Лицо его было в испарине, брови нахмурены.

Все пристыженно разошлось. Консьержка семенила рядом с доктором, приговаривая:

— Я все думаю, не дифтерит ли это…

— Иду, иду! — крикнула Алиса, вбегая в лавку и убирая ведро и тряпку, брошенные ею на пороге. — Не могу же я быть сразу здесь и там!

В красной машине, несущейся к Парижу, пожарник рассказывал:

— Он так и обмяк у меня в руках, там, наверху, будто у него голова закружилась. Я тут же почувствовал — все, конец.

А в Вильжюифе суетился маленький человеческий мирок, на целых два часа опаздывая на работу.