Помолвка мсье Гира

“А вдруг она не достала такси?” И он принимался высчитывать, сколько требуется времени, чтобы добраться сюда на трамвае из Вильжюифа.

Нетерпение спустилось с груди и желудка к мочевому пузырю, и ему пришлось на время уединиться, а потом обегать весь вокзал — ведь Алиса за это время могла прийти.

В половине седьмого в Париже погасили все фонари. Рассвело. Ветер мчал обрывки бумаги по пустым тротуарам, на которых подсыхали лужи.

Мсье Гир вошел в бар. Он выбрал самый маленький, обшарпанный, со стенами, облицованными фаянсовыми плитками. Опершись локтем о стойку, выпил кофе, попытался съесть рогалик, но оставил его, едва надкусив. Собираясь выйти, заметил двух мужчин, стоявших на краю тротуара. Пройдя сотню метров, обернулся и увидел, что оба идут за ним.

Он шел быстро, сам не зная зачем; встречные оборачивались на него. Это было головокружительное, паническое бегство. Он нырнул в первый попавшийся на пути спуск в метро, и оба преследователя вошли туда за ним.

Письмо было отправлено. В полдень оно придет к адресату. Раз Алиса не пришла, она, должно быть, разносит бутылки молока, ставит их под дверями квартир. По утрам она ходит в сабо, но оставляет их под лестницей, чтобы не стучать, и поднимается по лестнице в носках из зеленой шерсти. Она еще не умывалась. К восьми она вернется к себе, после того как подаст хозяевам завтрак, и тогда уж приведет себя в порядок. Но днем ее и не разглядишь через грязные стекла, ведь во дворе всегда полутемно.

Поезд останавливался, потом шел дальше. Мсье Гир забывал поглядеть, какие станции он проезжает. Однако на Порт д'Итали он по привычке вышел.

Пока он был под землей, в Париже возродилась дневная жизнь. Грузовики и легковушки тянулись друг за другом бесконечными вереницами навстречу городу, из трамваев выгружались толпы рабочих и служащих, в особенности рабочих, так как служащие едут на работу несколько позже.

Что ему теперь делать? Алиса не пришла! Он даже не задавался вопросом, любит она его или нет. Такой вопрос никогда у него не возникал. Вопрос был только один — будет ли она с ним. И он показал ей восемьдесят тысяч франков. Это не было цинизмом. Это было смирением со своей участью. А она все-таки не пришла, несмотря на казначейские билеты, и теперь он уж вовсе ничего не понимал, почва уходила из-под ног, и он, сам не зная почему, все вспоминал ту девчонку в полосатом красно-синем джемпере, которая смотрела на него так недоверчиво, а потом даже злобно. Но почему?

Он ждал трамвая, идущего в Вильжюиф, и все время видел двух своих преследователей. Он уже не чувствовал прежнего нетерпения, его охватила печаль, горячая и тайная, как слезы. Некогда в этот самый час он развешивал на металлические плечики готовое платье и зазывал прохожих, а в тюрьме, где встают спозаранку, это уже был час прогулки по двору, где арестанты молча брели друг за другом, прислушиваясь к гулу Парижа, зарождавшемуся в это время за стеной.

Плечи его пальто, пропитавшиеся водой, все не просыхали, и он совсем замерз. Подошел трамвай, пустой, как всегда бывают пусты ранним утром трамваи, идущие в предместье. Кондуктор узнал мсье Гира, потом взглянул на тех двоих, что уселись чуть подальше.

Мимо бежали знакомые места: слева фармакологическая фирма, за ней — гигантская реклама мыла, потом начинался подъем, где нескончаемо велись дорожные работы.

Мсье Гир чувствовал, что бледнеет. Веки пощипывало, но он не решался закрыть глаза, из страха заснуть, И несмотря на то, что он ничего не ел, ему казалось, что его вот-вот стошнит.

Он увидел ту самую улицу, по которой не раз шел в большой, облицованный плитками дом с коридорами, затуманенными банными парами. Но это не вызвало у него никакого желания. Напротив, он почувствовал что-то вроде отвращения.

— Билетик, пожалуйста.

У него всегда в кармане была наготове книжечка трамвайных билетов, так же как и билетная книжечка для метро. Он знал, сколько стоит каждый маршрут.

— Спасибо.

Чего-то ему не хватало. Он опустил глаза и понял, что при нем нет его черного кожаного портфеля. Это его смутило. Еще больше смутило его то, что, несмотря на свою поразительную память, он никак не мог вспомнить, где его оставил.

Это не имело значения. В портфеле не было ничего важного. Но он направил по его следу все свои мысли, напряг память, как только мог. Где он мог оставить портфель? Как случилось, что портфель не лежит, как всегда, у него на коленях?

Сперва ему потребовалось известное усилие, чтобы сосредоточиться на этом, но вскоре он уже горел как в лихорадке. Он хотел вспомнить! Он морщил лоб. Он хмурил брови. Он поджимал губы и свирепым взглядом смотрел в одну точку!

Алиса спустилась первой и помогла хозяйке перелить в бутылки молоко из трех коробок, а потом закрыть эти бутылки кружочками синей бумаги. В это время молочная лавка стояла запертой, с закрытыми ставнями, и наполовину была залита дождевой водой.

— Поторопитесь, чтоб все было прибрано к семи часам.

Снаружи дежурили двое полицейских, а бистро на углу, то, что справа, было уже освещено. Алиса издали увидела возле стойки Эмиля — он, должно быть, вовсе не ложился спать, — рядом с его чашкой кофе стоял стаканчик рома.

Платье Алисы так со вчерашнего дня и не просохло, и намокший, жесткий подол бил ее по ногам.

Пустые грузовики возвращались с рынка. Вблизи пригорода сырость чувствовалась сильнее, чем вблизи Парижа, потому что земля подсыхает медленней, а с деревьев после дождя еще часами срываются капли.

Когда Алиса поднялась на второй этаж и поставила под дверь квартиры литр молока, дверь открылась и какой-то мужчина с бритвой в руке спросил:

— Арестовали его?

— Нет еще.

Консьержка окликнула Алису, когда та спускалась. Она провела ужасную ночь, каждую минуту ей казалось, что дочка уже не дышит, и она зажигала свет и видела набрякшее лицо девочки, ее раздутые ноздри. Консьержка гасила свет, прислушивалась к дыханию ребенка, потом внезапно просыпалась и опять вслушивалась в тишину.

Она была бледной и причесалась кое-как, наспех.

— Они еще здесь? — спросила она, показывая на верхний этаж.

— Я видела там свет.

— Дождь идет?

— Перестал. Но будет сильный ветер.

И Алиса занялась соседними домами, принося оттуда пустые бутылки в молочную, где хозяйка уже открывала ставни.

Инспектор только что спустился и смотрел на нее через окно молочной, будто поджидал.

— Они еще здесь! — сказала хозяйка, в точь-в-точь как консьержка.

Инспектор улыбался, делал какие-то знаки, служанка их не понимала. Он пытался этими знаками объяснить ей, что не сумел прийти к ней в комнату, но что это дело поправимое. На лице его отросла серая щетина. Внезапно к нему подошел хозяин бистро в синем утреннем фартуке и увел в свое заведение.

— Можешь погасить! — крикнула хозяйка из задней комнаты молочной лавки.

Было уже почти что светло. Только в бистро да в трамваях еще горел свет.

Эмиль, должно быть, видел Алису из-за витрины бистро, да и она, в свою очередь, смотрела, как он там заказывает вторую чашку кофе с ромом.

И тут вдруг инспектор выскочил стремглав из бистро и, увидев на пороге служанку, мимоходом бросил:

— Идет!

— Что там еще такое? — заорала хозяйка молочной.

— Мсье Гир сейчас придет!

Консьержка стояла на пороге, встревоженными глазами искала Алису.

— Сейчас его арестуют! А я ведь жду доктора! В доме двери то открывались, то захлопывались. Жилец со второго этажа выглянул на улицу, посмотрев направо-налево.

— Это верно, что он сейчас явится?

— Подожди меня, Жорж! — крикнул кто-то сверху. Мясник вышел из бистро, заговорил с кем-то, и тот угостил его сигаретой, потом оба подошли к дому и в несколько шагах от него остановились. Консьержка с беспокойством смотрела на них.

— Что случилось?

— Его сейчас арестуют!

Мясник остановил проезжавший мимо фургончик, — за рулем сидел его приятель.