Пылай, огонь (Сборник)

Холмс посмотрел на нее, затем перевел взгляд на инструмент, который держал в руках. Его полированная дека блестела лаком в огне газовых светильников. Он провел пальцами по струнам, слегка вздрогнув при их звуках. Прижав скрипку подбородком, Холмс сделал несколько движений шеей, прилаживая инструмент, и попробовал извлечь первые звуки. Мы смотрели на него, затаив дыхание, словно присутствуя в концертном зале. Опустив смычок, он подрегулировал его натяжение,

— Хмм...

Сначала он медленно и осторожно сыграл какую-то музыкальную фразу, непохожую на его стиль исполнения, когда мелодии и фиоритуры стремительно сменяли друг друга. По лицу его расплылась нерешительная улыбка — в первый раз за долгое время я увидел его поистине счастливое выражение, которое, казалось, никогда больше не появится.

А затем он углубился в игру.

Я не раз высоко оценивал музыкальное дарование своего друга, но никогда еще он не играл с такой отдачей, никогда еще его слушатели не были так зачарованы, как в этот вечер. Перед моими глазами развертывалось настоящее чудо, по мере того как инструмент возвращал к жизни его хозяина, а он — его.

Не замечая своих действий, Холмс отодвинул стул и встал, Продолжая играть, и чувствовалось, что с каждым движением смычка к нему возвращалась радость жизни. Я забыл, какую вещь он играл, — я не особенно сведущ в музыке, о чем должно быть известно моим читателям, — но, мне кажется, это были его собственные композиции.

Следующая вещь оказалась мне знакома. Холмс испытывал тягу к вещам, пронизанным сильными чувствами, и, кроме того, он понимал, где и почему находится.

Он играл вальсы Штрауса. О, как он играл! Богатые, сочные, веселые ритмы заполнили помещение и были настолько зажигательны, что Фрейд, обхватив свою жену за талию, стал вальсировать по столовой, направляясь в гостиную, куда последовали Холмс, Анна, Паула и я. Я был настолько захвачен этим зрелищем, видя улыбку на лице своего друга, что не сразу обратил внимание на маленькую ручонку, дергавшую меня за рукав. Опустив глаза, я увидел Анну, которая протягивала мне руки.

Я никогда не считал себя хорошим танцором, тем более что легкая хромота усугубляла отсутствие способностей в этой области, — но я стал танцевать. Все мы были преисполнены энергии и самыми добрыми чувствами.

«Сказки Венского леса», «Венский вальс», «Голубой Дунай», «Вино, женщины и песни» — Холмс играл эти вещи одну за другой, а мы, смеясь и веселясь, кружились по комнате! Затем мы с Фрейдом поменялись партнершами, и я стал вальсировать с его женой, пока доктор который, насколько я заметил, танцевал не лучше меня, — кружил свою дочку. Охваченный безудержной радостью, я даже попробовал покружить Паулу, несмотря на ее смущение и слабые протесты.

Когда наконец музыка смолкла, мы все, задыхаясь, повалились в кресла. На лицах наших по-прежнему Сияли улыбки, хотя вызвавшая их музыка смолкла. Холмс опустил скрипку и долго смотрел на нес. Затем он перевел взгляд на Фрейда.

— Я не перестаю изумляться вашим талантам, — сказал ему Фрейд.

— А я начинаю восхищаться вашими, — возразил Холмс, глядя ему прямо в глаза, и во взгляде Холмса, с удовольствием должен отметить, мелькнула знакомая искорка.

Эта ночь была заполнена очарованием музыки. Кажется, где-то у Юлия Цезаря есть описание, как власть музыки смиряет ярость диких животных и успокаивает страсти, но мне никогда ранее не доводилось быть свидетелем такого чуда.

И после того как весь дом отошел ко сну, сквозь тонкую стенку, отделявшую комнату Холмса от моей, я слышал, как он едва ли не до рассвета тихонько водил смычком по струнам. Предоставленный сам себе в выборе репертуара, он обратился к тихой мечтательной мелодии собственного сочинения. Они были пронизаны печалью, и под их звуки я мягко погрузился в глубокий сон. Засыпая, я пытался угадать, возгорится ли искра, вспыхнувшая было в окоченевшей душе моего друга, или же погаснет в свете наступающего дня. Эпизод со скрипкой свидетельствовал, что душа его еще не выжжена дотла, но я не мог отделаться от интуитивных сомнений, хватит ли одной музыки, чтобы вернуть его к жизни. Сквозь сонное забытье передо мной опять всплыла дьявольская физиономия с уродливым белым шрамом на щеке.

 10

Изучение истерии

На следующее утро за завтраком Шерлок Холмс был тих и спокоен. По его поведению нельзя было понять, помогла ли музыка ему окончательно встать на путь выздоровления. Столкнувшись с бесстрастным поведением своего пациента, доктор Фрейд был столь же невозмутим. Он, как обычно, всего лишь осведомился, как Холмс спал и не хочет ли он еще кофе.

Последовавшие события навсегда лишили меня возможности с уверенностью утверждать, что только скрипка вернула моего друга в его прежнее состояние. Не зазвени колокольчик у дверей, то сумасшедшее приключение, участниками которого нам довелось стать, не имело бы места. И тем не менее я могу только порадоваться, что явился посыльный с запиской для доктора Фрейда.

Это был курьер из «Алгемайнес Кранкенхаус», той самой учебной клиники, где в свое время работал доктор Фрейд. Посыльный доставил записку от одного из врачей больницы с просьбой к доктору Фрейду зайти осмотреть пациентку, которую доставили прошлой ночью. В тексте записки, прочитанной Фрейдом вслух, мелькнули какие-то знакомые интонации.

«Я был бы весьма обрадован, если вы найдете время проконсультировать меня в связи с достаточно любопытным случаем. Пациентка не хочет или не может вымолвить ни слова, и хотя она очень худа, прочее ее здоровье, кажется, в отменном состоянии. Не найдете ли несколько минут хотя бы осмотреть ее? Ваши методы считаются сомнительными, но я лично всегда относился к ним с уважением».

Записка была подписана фамилией «Шульц».

— Вы видите, каким я считаюсь парией, — складывая записку, улыбнулся Фрейд. — Не согласитесь ли сопутствовать мне, джентльмены, и познакомиться с женщиной, упорствующей в молчании?

— Мне это было бы очень интересно, — с живостью ответил Холмс, складывая салфетку. Собираясь в дорогу, я не без юмора заметил, что вряд ли пациенты нашего доктора представят для него особый интерес.

— О, к пациентам у меня в самом деле не было интереса, — засмеялся Холмс, — но не кажется ли вам, что этот доктор Шульц напоминает нашего старого друга Лестрейда? [11] Поэтому я и решил пойти, чтобы выразить свое уважение и симпатию доктору Фрейду.

До больницы было недалеко, и по прибытии нам сообщили, что доктор Шульц со своей пациенткой находится в отделении психиатрии. Мы нашли его во внутреннем дворике, отделенном ОТ прочего пространства воротами, за которыми пациентам, находящимся под присмотром, разрешалось сидеть или гулять на солнце. В их распоряжении были также различные игры, и около полудюжины из них играли в крокет, хотя игра сопровождалась постоянными криками и обидами, требовавшими вмешательства санитаров.

Доктор Шульц оказался грузным самодовольным человеком лет пятидесяти, с тонкими усиками и внушительными бакенбардами.

Небрежно поздоровавшись с нами, он встретил доктора Фрейда с настороженной вежливостью. Поскольку больница была в равной степени предназначена как для лечения больных, так и для обучения медиков, он не возразил, когда Фрейд осведомился, можем ли мы сопровождать его.

— В сущности, это не мое дело, — объяснял Шульц, пока мы пересекали лужайку, — но, понимаете ли, мы должны с ней что-то делать. Ее доставили к нам после того, как она попыталась броситься в канал с моста Оугартен.

Прохожие остановили ее, но ей удалось вырваться, и она снова сделала попытку броситься, в воду. Явно чувствуется, что она недоедала, подумав, добавил он, — но, оказавшись в полиции, она почти ни к чему не притронулась. И вопрос состоит в том, что с ней делать дальше? Если вам удастся выяснить, кто она такая или что-то в этом роде, я буду у вас в вечном долгу.