Суд присяжных

Малыш Луи был подавлен. В голове пустота. В глотке пересохло.

Но здесь нечего было и надеяться, что ему принесут кружку пива, как на допросе у начальника полиции.

Дождь не прекращался. Из коридора едва доносился приглушенный шум шагов. Должно быть, следователь распорядился не беспокоить его даже по телефону.

— Продолжаю. Установлено, что до двадцати двух лет вы были клиентом дома терпимости. У вас выявлена определенная склонность к подобного рода заведениям, и ваши постоянно менявшиеся хозяева показывают, что вы проводили там все свободное время.

— Подумаешь, я и не такое видел, — пробурчал Луи.

— Что вы сказали?

— Ничего, валяйте дальше.

Следователь, с трудом сдержав раздражение от такой выходки подсудимого, невозмутимо продолжал:

— В двадцать два года вас снова встречают в Авиньоне, и там, в одном заведении, вы знакомитесь с девицей по имени Леа.

Уму непостижимо! Правосудие представлялось теперь Малышу Луи какой-то чудовищной машиной для перемалывания костей. Даже Леа всплыла на поверхность! Леа, с которой он разыгрывал начинающего, робкого сутенера, потому что в ту пору он еще не работал, а Леа давала ему немного денег на карманные расходы за то, что Луи умел забавлять ее. Та самая Леа, добродушная, доверчивая и смешливая девушка, которой он часами рассказывал разные байки. А она была благодарной слушательницей: «Расскажи еще раз про Мариюса, который…»

— Привожу показания этой девицы, находящейся сейчас в Алжире, — сказал следователь.

У Луи чуть не вырвалось: «Ну и дерьмо!» Но он стиснул зубы. Его обуяла ярость и пронизывал страх.

У него уплывала почва из-под ног, все казалось шатким и зыбким, все теряло устойчивость: следователь, сидящий напротив него, стены этой камеры, адвокат по фамилии Бутейль… [6]

— Придя в гости к вышеупомянутой Леа, вы познакомились с девицей Луизой Мадзони и стали ее любовником. Женщины подрались, и Луиза Мадзони предпочла улизнуть в Марсель, где продолжала заниматься своим ремеслом.

Он ничего не мог поделать. Все было так — и совсем не так. Слова коробили, придавали реальным поступкам искаженный, превратный смысл.

— Вы стали любовником этой девицы…

Да ведь в жизни все это, черт побери, было совсем иначе. И уж никак не из-за оплеухи, которую Леа влепила ей при гостях в зале, Луиза улизнула в Марсель.

— Вы меня прервете, если будете с чем-нибудь не согласны.

— Ладно, ладно, господин следователь!

Допрос начался в самом начале третьего, а к пяти они добрались лишь до Йера и затем до Ниццы. Выходило, будто следователю хотелось говорить обо всем, кроме Констанс Ропике и ее смерти.

— В июле полиция находит вас уже в Ницце, поселившимся на квартире некоей госпожи Ропике, которая жила на ренту и часто посещала казино на молу, где выдавала себя за графиню д'Орваль.

Луи вздрогнул. Он хотел было что-то сказать, но смолчал. А вздрогнул потому, что почуял западню. Подозрительная перестановка событий, несомненно опасная, хотя бы потому, что внезапно оказались пропущенными несколько недель из его жизни.

— В июле полиция находит вас уже в Ницце…

Раз уж все время ищут, к чему придраться, и для этого копаются даже в его детстве, почему они не заикнулись о происшествии в Лаванду? А ведь полиция занималась этим делом. Его самого допрашивали, и замечательную папку господина следователя вполне можно было украсить протоколом того допроса! Но нет, никто и не подумал узнать, каким образом он повстречался с Констанс. Их встречу считали просто-напросто установленным фактом.

— Полиция находит вас поселившимся…

А между тем им особенно интересовался инспектор Плюга, зная что только через него можно добраться до банды «марсельцев».

— Вы забираете свою любовницу из заведения в Йере, где она работала. Вы заставляете госпожу Ропике согласиться на это унизительное сожительство. И некоторые соседи утверждают…

Малыш Луи усмехнулся. Стоит ли из-за этого портить себе кровь? Все это так глупо, к тому же заранее подтасовано. Это видно хотя бы потому, что о Парпене даже не заикнулась.

— Госпожа Ропике, рантьерша…

Что ж, отчасти, пожалуй, так. Но она ежемесячно получала субсидию от старого таможенника, ушедшего на пенсию. Выходит, промышляла тем же, чем и Луиза Мадзони.

Не может быть, чтобы консьержка не упомянула о посетителе по пятницам.

— В пятницу девятнадцатого августа госпожу Ропике последний раз видели с вами и вашей любовницей в ресторане «Регентство»…

— Позвольте!

Удивленный следователь поднял голову.

— Кто вам это сказал? — спросил Луи.

— Вот у меня перед глазами донесение инспектора.

— Инспектора Плюга?

— Не важно. Инспектор случайно находился в ресторане «Регентство» и видел вас.

— А больше он никого не видел?

Следователь притворился, что перечитывает донесение:

— Он никого больше не называет.

— А мне охота узнать, по какой такой причине тут не названо имя четвертого человека. Ведь нас-то за столом было четверо, когда мы справляли день рождения Констанс.

— Прошу вас называть потерпевшую «госпожа Ропике».

— Как хотите. Так вот, с нами обедал некий господин Парпен, который прежде был большим начальником…

— Прошу вас замолчать!

Адвокат поднялся с места. Стычка казалась неизбежной.

— Повезло же мне узнать этакое! — сокрушенно вздохнул Луи, усаживаясь на место. — Старый развратник.

— Еще раз повторяю: либо вы замолчите, либо я вызову конвой.

— Если вы думаете меня запугать… — закусил удила Луи.

Следователь промямлил:

— Я запишу, что с вами находилось четвертое лицо, и затем определю, необходимо ли заслушать его показания.

— Против правды не попрешь, — ехидно согласился Малыш Луи.

— Продолжаю допрос с того пункта, на котором остановился. В последний раз, когда…

Теперь Малыш Луи должен был напрягать всю силу воли, чтобы следить за тем, что говорит следователь.

Кровь стучала у него в висках, рубашка прилипла к спине.

— Итак, в ту ночь ваше присутствие нигде не обнаружено, на следующий день, в субботу утром, вы приходите к вашей матери, а точнее говоря, к господину Дютто, у которого она в услужении. Сейчас я оглашу показания госпожи Берт.

Луи задрожал и посмотрел на адвоката, словно хотел спросить, по закону ли все это делается.

«Вопрос. Вы ждали посещения вашего сына?

Ответ. Нет.

Вопрос. Часто он приезжал к вам неожиданно?

Ответ. Случалось, когда нуждался в деньгах.

Вопрос. Вы заметили сына на дороге, когда он шел к дому?

Ответ. Нет.

Вопрос. Где вы тогда находились — дома или на улице?

Ответ. Во дворе.

Вопрос. А мог ли ваш сын нарочно подойти к дому так, чтобы вы его не заметили?

Ответ. Это похоже на него.

Вопрос. Может, у него был тяжелый чемодан и он сначала хотел его спрятать?

Ответ. Чемодана я не видела.

Вопрос. Но вы же не заметили, как подходил к дому ваш сын? И вы сказали соседке, что приехал он сам не свой?

Ответ. Может, и говорила.

Вопрос. Что вы имели в виду? Не говорили ли вы о дурном деле? Подумайте. Помните, что и ваша соседка давала показания под присягой.

Ответ. Не припомню, что я ей говорила, может, и сказала: «Луи, наверно, опять задурил».

Вопрос. Простите, соседка с ваших слов сказала про «дурное дело». Что же все-таки было сказано: «дурное дело» или «задурил»?

Ответ. Так ведь это все одно.

Вопрос. Допустим. Сын попросил у вас денег?

Ответ. Не просил.

Вопрос. Короче говоря, вам неизвестно, для чего он приезжал в Ле-Фарле?

Ответ. Не знаю.

Вопрос. Мог ли он что-либо спрятать у вас так, чтобы вы про это не знали?

Ответ. Мог, но я в это не верю.

Вопрос. Почему?

Ответ. Потому что не верю, что он мог убить эту женщину. Если бы вы оставили меня с ним на пять минут… Теперь, когда Дютто умер, я могу поехать в Ниццу.