Суд присяжных

А тем временем Луи ломал себе голову, почему его все не допрашивают. И отчего его не спросили, признает ли он себя убийцей Констанс Ропике.

К пребыванию в тюрьме он относился с философским спокойствием, даже добродушно, и не проходило дня, чтобы он не пошутил с тюремщиками.

Иногда по утрам он ложился ничком на пол, где солнечный луч очерчивал треугольник всегда на одном и том же месте, и, закрыв глаза, вспоминал виллу Карно, пение Нюты, мужчину с каменным лицом в доме напротив и его канарейку.

О Поркероле у него тоже сохранились, как о празднике, светлые и веселые воспоминания.

В остальные часы он размышлял над тем, что будет говорить на суде, и старался привести в порядок свои мысли.

Его арестовали 13 сентября. 13-го же вечером допрашивали в кабинете начальника уголовной полиции в присутствии инспектора Плюга, а 16-го его вызвал судебный следователь де Моннервиль.

И вот лишь 15 октября, месяц спустя, в день, когда дождь лил как из ведра, за ним приехали на тюремной машине и отвезли во Дворец правосудия. Он так и не понял, почему его провели через маленькую дверь, почему четверо полицейских сопровождали его по пустынным лестницам и коридорам, а потом без всякого промедления ввели в кабинет следователя.

Он не знал, что в центральном коридоре усиленная охрана с трудом сдерживала журналистов и фотографов и на улицах, по которым, предположительно, его должны были везти, в течение двух часов сотни любопытных мокли под дождем.

В пути Малыш Луи пыжился, подбадривал себя, чтобы спокойно держаться перед следователем. Он вошел в кабинет с видом боксера, поднимающегося на ринг. В комнате был полумрак, она плохо освещалась. Луи заметил высокого молодого человека в мантии и, поняв, что это его адвокат, окинул незнакомца критическим взглядом.

Ясно. Невелика птица. Конечно, для защиты по назначению корпорации не пригласят кого-либо из светил адвокатуры. Можно даже побиться об заклад, что молодой человек робеет перед своим подзащитным.

— Ваш адвокат мэтр Бутейль будет теперь присутствовать при допросах и сможет ознакомиться с делом.

Луи нахмурился, глядя на педантичного, чопорного следователя, который перебирал бумаги в папке, содержащей не менее сотни документов.

А через десять минут Малыш Луи уже сомневался, он ли находится в этой комнате и о его ли жизни, воспроизводимой с такой сбивавшей с толку точностью, идет речь.

— В возрасте девяти лет, — бесстрастным голосом излагал следователь, — вас исключили из школы в Ле-Фарле, и только по просьбе мэра вы были впоследствии! восстановлены.

Можно было предвидеть все, кроме этого, и Луи застыл, устремив глаза на де Моннервиля, которого как бы гипнотизировал белый лист бумаги.

— Вы прочтете показания, данные по этому поводу Эрнестом Сесальди, вашим бывшим воспитателем, полицейскому комиссару Мерлену, который по поручению следствия…

Малыш Луи был вынужден утереть лицо. От изумления и страха его прошиб пот.

— С другой стороны, — продолжал голос, — господин Гримо, торговец скобяным товаром, показывает: «Я никогда не доверял молодому Луи Берту. Когда ему было тринадцать лет, я задержал его на площади с двумя украденными у меня неделей раньше шарами. Я не подал в суд лишь потому, что подумал о его матери и…»

Внезапно следователь переменил тон:

— Признаете кражу тех двух шаров?

Сквозь зубы Малыш Луи процедил:

— Ну силен!

— Что вы сказали?

— Ничего, господин следователь, продолжайте. Все это мне интересно.

Он иронизировал, насмешливо скривив рот, дожидался самых высокопарных слов, чтобы достойно оценить их.

А следователь продолжал читать, откладывая прочитанные листки в сторону. Папка его постепенно пустела.

Он изучил ее, как прилежный ученик изучает программу экзамена на бакалавра. И ни разу, хотя бы из любопытства, не посмотрел, какова реакция обвиняемого.

Адвокат, стоя лицом к окну, делал позолоченным карандашом какие-то пометки в маленькой записной книжке.

— Как установлено, вашим первым хозяином был столяр Морзанти. Не скажете ли, почему вы от него ушли?

Луи молчал.

— Повторяю вопрос. Не скажете ли…

— А вы сами мне про это скажите, — дерзко ответил Луи. — У вас все, поди, записано.

— Морзанти показывает: «Луи работал у меня полгода, у него довольно ловкие руки. Но он плохо влиял на моего сына, таскал его на все праздники в округе. Когда я заметил, что у меня из дома пропадают мелкие деньги…»

И так тянулось битых три часа. Из прошлого возникала вереница лиц, гримасничающих и непременно обвиняющих. Можно было подумать, что на земле они знали одного Малыша Луи — так подробно припоминали малейшие его проступки.

Находились и такие, кто спустя восемь лет указывал даты и даже часы того или иного происшествия.

— В шестнадцать лет вы стали любовником замужней женщины, которую заставили забыть о ее долге.

Тут Малыша Луи прорвало. Было непонятно, плачет он или смеется.

— Господин следователь… — произнес он умоляющим голосом, каким увещевают человека, явно потерявшего чувство меры.

— Вы отрицаете?

— Но, господин следователь, этой курортнице, которая всегда снимала одну и ту же квартиру в ста метрах От нашего дома, было тогда тридцать пять.

— Не вижу, какое это имеет…

— Мне же, вы сами сказали, только минуло шестнадцать. Скорее уж следовало бы привлечь ее за совращение несовершеннолетнего.

— Оставьте при себе ваши замечания!

— Позвольте… — начал было адвокат.

— Мэтр, — оборвал его следователь тоном, не терпящим возражений, — должен просить вас не мешать мне вести допрос так, как я считаю нужным. Вам будет предоставлена возможность выступить перед судом присяжных, и я не сомневаюсь, что это выступление будет, как всегда, иметь успех.

Мэтр Бутейль поперхнулся от смущения. Он отлично понял причины этого выпада: два дня назад его подзащитного приговорили к смертной казни.

— Госпожа Патрель, — продолжал невозмутимый голос, — подруга вашей матери…

— Вы что, издеваетесь?!

Старуха Патрель! Самая кляузная баба в Ле-Фарле, которая всю жизнь только тем и занималась, что рассылала анонимные письма.

— Молчать! Госпожа Патрель, повторяю, показывает следующее: «Бедная мадам Берт, у нее и так хватало горя из-за того, что она беженка. Так вот, она часто повторяла мне, как тяжело иметь такого непутевого сына и что она его побаивается. Однажды она даже добавила, что когда-нибудь он еще натворит дел».

Комната, казалось, уже не могла вместить столько людей. Это походило на шутовской спектакль, в котором участвовал весь поселок: старые, молодые и даже один придурковатый парень, с которым Луи, когда им обоим было по семнадцать, ездил в Тулон к девочкам.

— Батистен Ланж свидетельствует: «Луи один согрешил там и вел себя как завсегдатай, всем женщинам говорил „ты“, а они называли его по имени. Пока он был в номере, я дожидался в зале».

Вот как оно оборачивалось. Он жил так же, как и другие, но никогда не думал, что все это снова всплывет.

А теперь его заставляют заново прожить всю жизнь. Но не так, как было в действительности. И все, что он делал в жизни, обсуждали посторонние люди.

Да еще эта несносная формулировка: «По поручению де Моннервиля, кавалера ордена Почетного легиона, судебного следователя при прокуратуре Ниццы, мы, Огюстен Грегуар, комиссар полиции в Авиньоне…»

Похоже, фараоны по предписанию следователя с трудом собирали, где можно, клочки и обрывки его жизни, чтобы включить их в официальные донесения.

Конца подробностям не предвиделось, но чиновник не решался пропустить даже самую малость и читал все подряд, вплоть до того, что подписи дающих показания засвидетельствованы согласно закону.

Подумать только, целый месяц следователь, как муравей, по крохам собирал весь этот урожай, а он, Луи, сидя в тюрьме, об этом даже не догадывался! Он-то думал, что они разыскивают труп Констанс, и больше всего боялся услышать заданный в упор вопрос: «Зачем вы бросили части тела, в воду?»