Чисто альпийское убийство

— Вот, посмотрите, господин инспектор, ключ так и висит на своем месте, на доске.

— Когда вы пользовались им в последний раз?

— Наверное, несколько лет назад.

— Вы уверены в этом?

— Ах ну да, конечно… Я брал его сегодня, чтобы отпереть ту дверь для вас.

Еннервайн внимательно осмотрел дверной замок — примитивный, квадратный, ключ к которому можно подобрать в любом строительном супермаркете. Наверное, сейчас на дне одного из чистейших горных озер, какими богаты окрестности курорта, и покоится ключик от этого замка. Теперь Еннервайн почти не сомневался, что в смерти Либшера замешан еще кто-то. Без постороннего вмешательства тут не обошлось. Этот случай совсем не из разряда несчастных! Дверь на чердак была лишь притворена, Еннервайн потянул ее на себя, вошел внутрь и приблизился к зияющей дыре. Тут он снова посмотрел на часы: весь путь пройден за две минуты, причем неспешным шагом. Надо еще раз проделать то же самое, но в ускоренном темпе.

В очередной раз Еннервайн стал спускаться по лестнице, но едва сделал несколько шагов, как его вдруг прошибло холодным потом. Гаупткомиссар ухватился за перила, замедлил шаг и наконец остановился. Совершенно неожиданно он почувствовал себя так плохо, что вынужден был сесть на ступеньку. Все вокруг него кружилось, дергалось… Он закрыл глаза, однако лучше ему не стало, гнетущее чувство головокружения не проходило. Еннервайн потряс головой, будто зверь, стряхивающий с себя надоедливую муху. Затем снова открыл глаза, зафиксировал взгляд в определенной точке пола и попытался выровнять дыхание. Снова эти окаянные приступы! «Надо же, ты ведь так надеялся, что они больше не повторятся! И ты никогда уже не будешь сидеть на полу в полуобморочном состоянии!» Припадки одолевали Еннервайна довольно редко, эпизодически, однако если уж это случалось, то только держись. За последние полгода он пережил четыре мощнейших атаки и… ни разу не обратился к врачу. Еннервайн, страж законности и правопорядка, с виду неприметный, однако могучий борец с преступностью, имел одно слабое место. Об этой ахиллесовой пяте не знал никто, и уж тем более его секрет не должен был вылезти в ходе текущего расследования. С того момента, как с ним случилась беда, прошло уже несколько месяцев, и болезнь проявлялась у гаупткомиссара не слишком-то часто. Однако каждый раз он опасался, что недуг засосет его основательно и будет терзать до конца жизни. И хотя неприятные ощущения были очень сильными, они обычно проходили в считанные минуты — именно этого и дожидался Еннервайн, сидя на лестнице. Никто не должен догадаться, как ему сейчас плохо. Искренне надеясь, что в ближайшее время никому не взбредет в голову обращаться к нему с вопросами, он попытался выдать свою судорожную скрюченность за одну из разновидностей сосредоточенной позы мыслителя.

И все-таки Людвиг Штенгеле, стоявший внизу, в фойе, заметил неладное и взбежал по лестнице, перескакивая через несколько ступеней:

— Эй, шеф, все в порядке?

Еннервайн собрал волю в кулак. Это он мог, этому он специально учился. Его сильными сторонами были дисциплина, концентрация на существенном, игнорирование помех. Со стороны должно выглядеть, что он перекатывает в голове тяжелые камни важных решений. Нужно держаться спокойно и естественно, чтобы Штенгеле, решив, будто шеф сосредоточенно думает, отрешенный от всего, исчез как можно скорее. Однако коллега вежливо ждал ответа на свой вопрос.

— Да, все нормально. Я просто немного не выспался.

— Может, принести вам воды, господин гаупткомиссар?

— Нет-нет, спасибо, ничего не нужно. Меня как раз осенила одна занятная идея, Штенгеле.

Действовать на опережение он тоже умел.

— Да, я слушаю.

— Пианистка. Она нам нужна.

— Пе Файнингер? Я ей позвоню.

— Пусть приедет как можно скорее. Также нам нужен свидетель, способный ответить, на какой именно минуте концерта в зал вошла эта троица — опоздавшие и капельдинер. В идеале из тех, кто сидел в четвертом ряду. Если у вас получится разыскать гардеробщицу, эту госпожу Пробст, тоже будет неплохо. И без рабочего по зданию нам не обойтись — пусть включит свет точно так же, как было в момент происшествия.

Штенгеле скривил лицо в заговорщической мине.

— Мне кажется, шеф, я понимаю, что вы задумали.

Коллега повернулся, чтобы уйти, и Еннервайн слегка возгордился собой. Во-первых, отвлекающий маневр удался. Во-вторых, даже в таком ужасном состоянии он оказался способен придумать нечто стоящее. Он снова владел собой, адекватно воспринимал окружающий мир — недавний приступ был одним из самых коротких. Еннервайн встал и, еще немного покачиваясь, побрел вниз по лестнице. В какой-то момент ему все-таки пришлось ухватиться за перила и остановиться.

— Гаупткомиссар хочет еще раз смоделировать ход событий! — объявил Штенгеле Николь Шваттке, встретившей его в фойе.

Еннервайн наблюдал за ними с лестницы. Никто не должен знать о его болезни. Ни одна живая душа. До тех пор, пока он не поставит точку в расследовании этого дела.

16

— Канино, Канино! Вы что думаете, я так сразу вспомню это название? — с отчаянием в голосе воскликнула Урзель.

— Канино?.. — рассеянно переспросил Игнац.

— Нет, как-то по-другому. Я в этом абсолютно уверена.

— Слушайте, может быть, хватит, а? — прошипел Свобода, осторожно отлепляя фальшивую бородку. — Просто сил больше нет терпеть. Вам что, фён выдул все мозги? Варитесь годами в этом дурацком котле, я имею в виду вашу долину, и вот результат. Или все люди после стольких лет супружества так откровенно тупеют?

Они ехали по автобану через перевал Бреннер, спускаясь с горы. Урзель все еще сидела за рулем катафалка, Игнац — рядом с ней на пассажирском сиденье. Карл Свобода с удобством расположился в задней части салона — там, где обычно транспортируют едва остывшие трупы. Он устроился возле пустого букового гроба улучшенного класса, с богатой инкрустацией — последнее пристанище тех, кто при жизни уже позволял себе некоторые излишества, однако до истинного нувориша еще недотягивал. Свобода любовался затейливой отделкой и изящной фурнитурой, которая так выгодно поблескивает на полуденном солнце, что присутствующие на похоронах снова и снова убеждаются: здесь хоронят не бедняка. Это лакированное последнее пристанище класса «Тополь с медными ручками» предназначалось усопшему владельцу одной местной строительной фирмы, чьи наследники желали продемонстрировать окружающим, что с самим бизнесом все в порядке.

— Не гроб, а конфетка, — похвалил Свобода, срывая накладную бровь. — Чего только в нем не протащишь! Кому из нормальных полицейских придет в голову заглянуть под крышку?

— Нет, полагаться на это было бы слишком наивным, — покачал головой Игнац. — Наверняка идея с гробом приходила в голову не нам одним.

— В виде исключения, ты прав, — поддержала его супруга. — На месте всяких спецслужб, гоняющихся за контрабандистами, наркодилерами и террористами, я бы первым делом потребовала открыть этот гроб.

— Ну, не знаю, — возразил Игнац. — Думаю, спецслужбы прекрасно понимают, что террористы, контрабандисты и наркодилеры ничего не прячут в гробах, поскольку такие вещи якобы проверяются в первую очередь. Поэтому и не заглядывают внутрь, ведь там все равно ничего не найдешь. И поскольку наркотеррористические дилеры контрабанды, в свою очередь, прекрасно понимают эту психологию копов, они спокойно могут прятать в гробах самую махровую нелегальщину.

Урзель с улыбкой кивнула.

— И поскольку представители спецслужб опять же прекрасно знают об этом, то…

— …и так далее, и тому подобное, — перебил Свобода, избавляясь от парика.

С правой стороны промелькнули поселки Оберелльбёген и Иннерелльбёген, и перед сидящими в автомобиле раскинулась Штубайская долина. Свобода был рад снова оказаться в Австрии. Если немцев испокон веков по необъяснимым причинам тянет в Италию, то австрийцы, наоборот, с той же страстью шарахаются от своего южного соседа. Если уж австриец глядит на сторону, то обращает свой взор скорее на восток — с каким-нибудь бравым «-крициком» или «-тесеком» он снюхается гораздо быстрее, чем с таким, казалось бы, романтичным «-ини» или «-аджи». В случае с пифке [7] все как раз наоборот: всякие «-зиковские» вызывают у него ассоциации со сжимающими мозолистые кулаки шахтерами Рура, «-онола» нашептывают адриатические мотивы.