Последняя женщина в его жизни

— Эл сразу рассказал мне, что в начальной и средней школе — разумеется, частных, о которых он вспоминал с горечью, — что ему пришлось отдубасить всех соучеников, чтобы приучить называть его Эл. Кстати, это не сокращение от Элберта, Элфреда или Элоизиуса — просто Эл, и точка.

— Должно быть, его знатные предки ворочаются в могилах.

— Ко времени поступления в Гарвард Эл был уже слишком силен, чтобы с ним связываться. Он был защитником в университетской футбольной команде и чемпионом по боксу в своем весе. Сомневаюсь, что кто-нибудь, кроме ближайших друзей, знал, что его настоящее имя Обри, а нам хватало ума об этом помалкивать. Но я мало знаю о его семье — Эл об этом не распространялся.

Инспектор заглянул в рапорт:

— В предках его отца целая вереница международных банкиров и великосветских джентльменов. Девичья фамилия его матери Рашингтон. Марш Старший разбился в своем самолете вскоре после рождения Эла.

— Это кое-что объясняет, — сказал Эллери. — Он говорил только о матери и не упоминал об отце.

— Миссис Марш вторично не выходила замуж, хотя была еще молодой во время смерти мужа, и посвятила остаток активной жизни Обри. Когда она стала инвалидом, сын вернул ей долг — ухаживал за ней, как сиделка. Друзья считают, что именно потому он так и не женился. Когда мать умерла, Эл был уже убежденным холостяком.

— Разумеется, мать все завещала ему?

— А кому же еще?

— И много?

— Достаточно. Марш не так богат, как был Бенедикт, но после первых нескольких миллионов разница становится незаметной.

— Значит, Эл в финансовом отношении твердо стоит на ногах?

— Как Национальный банк Чейса. [41]

— Никаких неприятностей с игрой, неудачными инвестициями и тому подобным?

— Нет. Марш очень консервативен в том, что касается денег. И он никогда не играет.

— Выходит, мотива у него нет?

— Никакого. Марш ничего не получает ни по одному из завещаний Бенедикта, а если бы получал, то не нуждался бы в этом. Согласно всем источникам, он пользуется репутацией адвоката с богатой клиентурой, в высшей степени компетентного и безукоризненно честного.

— Такие выводы зависят от надежности источников, — отозвался Эллери. — Ты смог выяснить, как он вел дела Джонни?

— Да, вроде бы там все абсолютно безупречно. Да и чего мог добиться Марш махинациями с капиталами Бенедикта? Только финансовой прибыли, а он никогда не нуждался в деньгах. К тому же основной частью состояния Бенедикта управляет не Марш, а старинная адвокатская фирма «Браун, Браун, Мэттауэн, Браун и Лоринг».

— Как насчет женщин?

— В каком смысле?

— Я имею в виду возможное романтическое соперничество.

— Ничего подобного. Вся наша информация свидетельствует, что Марш был связан с хит-парадом Бенедикта только в качестве юриста, когда Бенедикт, устав от очередной девицы, хотел откупиться от нее или заключить с ней какое-нибудь соглашение.

— А бывшие жены?

Инспектор Квин покачал головой:

— Тоже ничего. Марш знакомился с ними через Бенедикта, за исключением Марши Кемп, и контактировал с женами Джонни-Би только в качестве друга, а со временем и адвоката. К тому же он предпочитает женщин совсем иного типа, нежели Бенедикт, — маленьких и женственных.

Эллери усмехнулся:

— Эл однажды показывал мне фото матери. Она была маленькой и женственной.

Старик нахмурился:

— Может, ты наконец уберешься из моего офиса и дашь мне немного поработать? — Он был старомоден, и намеки на возможные нездоровые отношения между матерью и сыном его не забавляли. — Куда ты теперь? — спросил инспектор, когда Эллери открыл дверь.

— Хочу задать Элу пару вопросов о Джонни. Потом расскажу тебе об этом.

Мисс Смит сказала, что мистер Марш занят с клиентом и его нельзя беспокоить ни при каких обстоятельствах, да и в любом случае он принимает только по предварительной договоренности. Если, конечно, говорил ее враждебный взгляд, речь не идет о детективном бизнесе, который, как подсказывал ей опыт, постоянно ассоциируется с присутствием некоего Эллери Квина. Судя по мимике, мисс Смит, будь она босоногой и неопрятной, с удовольствием бросила бы ему в лицо слово «свинья», но, будучи леди и, несомненно, дочерью викторианской мамаши, она могла выразить свое отвращение лишь посредством тона и взгляда.

Мистер Квин, всегда остававшийся джентльменом в присутствии леди, нацарапал несколько слов на листке бумаги и с предельной politesse [42] осведомился, не передаст ли мисс Смит в качестве секретаря записку мистеру Маршу, невзирая на клиента.

— Я не могу этого сделать, — заявила мисс Смит.

— Вы меня удивляете. Я бы поверил, если бы вы сказали, что не хотите этого сделать, но поскольку вы выглядите вполне здоровой и не утратившей способности передвигаться…

— Считаете себя умником? Всегда готовы смеяться над другими.

— Ничего подобного. Просто я вижу свой долг перед семантической гигиеной в том, чтобы не оставлять без внимания речевую неряшливость.

— Должно быть, вам приходится нелегко, когда вы слушаете, как радио- и телереклама засоряют английский язык.

— Как чудесно, мисс Смит! У вас есть чувство юмора! Так вы передайте эту записку Элу?

— Вы тоже ошиблись! Сказали «передайте» вместо «передадите»!

— Увы! Это доказывает, что даже чистейшие из пуристов способны ошибаться. Как насчет записки, мисс Смит?

— Вы ошиблись нарочно! Вы просто морочите мне голову!

— Могу добавить, что восхищаюсь вашей головкой с первого взгляда… Ага, вы улыбаетесь! Это уже прогресс.

В этот момент из кабинета вышел Эл Марш и озадаченно посмотрел на секретаршу.

— Мисс Смит сама не своя, Эллери. Это результат твоего шарма или что-то случилось?

— Едва ли первое и, безусловно, не второе. Просто я хотел спросить у тебя кое-что о Джонни. Это не займет и минуты…

— Сейчас у меня даже минуты свободной нет. Старик в моем кабинете и так относится ко мне скептически. Он считает уголовным преступлением заставлять ждать человека его возраста — ему девяносто. Как насчет того, чтобы встретиться у меня дома около семи? Пообедаешь, если у тебя нет других планов. Луи раньше работал поваром в «Павильоне». Мисс Смит даст мой адрес, если у тебя его нет.

Марш жил в двойной квартире в пентхаусе на Саттон-Плейс. Оказавшись высоко над мрачным городом, откуда, несмотря на дату, еще не вполне ушла зима и где еще не совсем обосновалась весна, Эллери купался в роскоши. Слуга по имени Эстебан проводил его в обширную холостяцкую гостиную, полную феодального дуба, испанской стали, бархата, латуни, бронзы, увешанную вплоть до высокого потолка охотничьими трофеями и оружием. В ожидании Марша Эллери бродил по комнате, размышляя, в какую сумму все это могло обойтись.

В помещении не было ни следа модернизма — его антураж навевал воспоминания об эксклюзивном мужском клубе девяностых годов прошлого века. В маленьком спортзале, смежном с гостиной (дверь была открыта), виднелись гири, штанги, тренажеры, параллельные брусья, боксерская груша и другие атрибуты атлета не первой молодости. Но имелись и сюрпризы.

Половину короткой стены занимал музыкальный центр, предназначенный для высококачественного воспроизведения долгоиграющих пластинок и кассет, среди которых превалировали Чайковский и Бетховен, — подобные романтические пристрастия не ассоциировались у Эллери с Маршем. В данный момент звучала ария князя Гремина из «Евгения Онегина». Эллери узнал голос Шаляпина, в чьем великолепном басе он нередко искал ободрения.

Особенно очаровал его застекленный книжный шкаф, где стояли редкие американские, французские и английские издания Мелвилла, Рембо, Вердена, Генри Джеймса, Пруста, Уайльда, Уолта Уитмена, Жида, Кристофера Марло и многих других литературных гигантов, при виде которых Эллери ощутил зуд в бумажнике. Столь же редкие художественные альбомы в основном содержали репродукции картин и фотографии скульптур да Винчи и Микеланджело. Ряд ниш в дубовых стенах занимали бюсты исторических личностей, очевидно восхищавших Марша, — Сократа, Платона, Александра Македонского, Юлия Цезаря, Вергилия, Горация, Катулла, Фридриха Великого, лорда Китченера, Лоренса Аравийского и Вильгельма фон Гумбольдта.