Чисто альпийское убийство

— Ну хорошо. А чем пробавлялся другой? — поинтересовался Еннервайн.

— Этот великан? Содержимое его желудка гораздо интереснее. Я сделала подробнейший анализ. Все, что там было, перечислено в отчете, потом прочитаете. Список длинный, его открывают ноль целых одна сотая миллиграмма гиперицина, а завершают два целых семьдесят пять сотых микрограмма цинка.

— И что это дает в итоге?

— Айершеке.

— Простите, не понял…

— Айершеке — это традиционное блюдо саксонской кухни: снизу дрожжевое тесто, сверху суфле. На мой вкус, в него надо класть поменьше сахара. Сорок граммов — это однозначно много.

13

Вид у девушки был отталкивающий. Впечатление от ее внешности сильнее всего портил перекосившийся парик. Ее щеки имели желтоватый оттенок, крупная картофелина носа придавала лицу глуповатое выражение, а в близко посаженных глазах стояло тупое безразличие. Из рукавов старомодного платья выглядывали неуклюжие грязные руки. Ее туфли тоже когда-то были модными — до нашей эры. Стоя у парапета балкона, она раскачивалась взад-вперед, как больные аутизмом, и человек со стороны наверняка принял бы ее за сумасшедшую. Платье с нее слегка сползло, обнажая безобразные синюшные пятна на теле.

— Гизела!..

Из-за спины дурочки выглянул какой-то мужчина. Та почти не отреагировала на его появление, однако хотя бы прекратила навязчивые раскачивания из стороны в сторону.

— Гизи-беби!

Мужчина приобнял Гизелу за бедра левой рукой, и тут же откуда-то вынырнул второй, сделав то же самое, но правой рукой.

— Похоже, пора, Гизела.

Руки сообщников были в стерильных резиновых перчатках. Эти люди не хотели оставлять следов. Крепко ухватив несчастную за бедра, они приподняли ее — и сбросили с балкона.

Гизела не кричала. Пролетев весь путь от балкона до пола, она хлопнулась между рядами кресел концертного зала, оказавшись точно в середине четвертого ряда — на том самом месте, где вчера обнаружили столь контрастную пару, гнома и великана. Именно это и нужно было ее мучителям. Гизела лежала, растопырив руки и ноги, и ни один человек из собравшихся вокруг даже не подумал посочувствовать ей.

— Неплохо сработано, Гизи, — похвалил куклу Ханс-Йохен Беккер, руководитель экспертно-криминалистической службы. — Сколько нужно времени на описание результатов?

— Несколько минут, шеф, — отозвался молодой компьютерный маньяк, не отрывая взгляда от экрана. Его коллеги подняли чучело с пола.

— Несите ее снова наверх, — распорядился Беккер. — Для получения достоверных результатов нам нужно сделать три-четыре попытки.

Тем временем в зал вошли Еннервайн с Марией Шмальфус. Дипломированный психолог все еще была очень бледной. Гаупткомиссар поздоровался с Хансом-Йохеном Беккером:

— Ну, как дела?

— Во-первых, теоретически очень даже возможно, что человек спрыгивает с балкона и приземляется на этом месте. Однако сразу скажу: Евгений Либшер не мог этого сделать. Никаких следов его присутствия на балконе не обнаружено.

— Хм, это укладывается в общую картину свидетельских показаний, — кивнул Еннервайн. — Никто из сидевших на балконе не видел, чтобы кто-нибудь прыгал оттуда. При всей увлеченности концертом зрители все равно заметили бы человека, влезающего на ограждение и с воплем: «Прощай, прекрасный мир земной!» — сигающего вниз.

— А теперь во-вторых, — прищурился Беккер. — Сейчас начинается самое интересное. Сегодня судмедэксперт прислала мне по электронной почте заключение. Так вот, телесные повреждения на трупах гораздо обширнее, чем те, которые получила Гизела.

— Что вы имеете в виду?

— Гизела, судя по результатам нашего эксперимента, получила куда меньше ушибов и переломов, чем Либшер. Значит, удар при его падении был гораздо более сильным. Капельдинер слетел явно не с балкона — как я уже пояснил, он оттуда не прыгал и никто его не сталкивал. Либшер упал с большей высоты. Конечно, мы еще раз все просчитаем, тщательно и не спеша, затем предоставим вам данные. С точностью до сантиметра. Впрочем, я уже сейчас могу сказать: высота была не менее шести метров. И он падал прямо, солдатиком, ниоткуда не отталкиваясь.

Гаупткомиссар поглядел вверх, на то место у бортика балкона, где стоял вчера, проводя вниз воображаемую линию. Выходит, ему придется распрощаться с версией полета с галерки, как до того Марии Шмальфус — с версией драки в зрительном зале. Больше ярусов не было, так что оставалось загадкой, откуда тут еще можно упасть. Непосредственно над местом происшествия, то есть над двенадцатым сиденьем в четвертом ряду, тоже не имелось никаких сооружений, с которых можно было бы спрыгнуть. Еннервайн мысленно провел еще одну пунктирную линию — от опоры для размещения осветительных приборов, закрепленной на потолке между первым рядом и рампой, к точке обнаружения тел. Мария и Ханс-Йохен проследили за оценивающими взглядами коллеги.

— Как вы думаете, мог Либшер залезть на эту опору и стремительно, как обезьяна, переместиться в центр зала? — спросил Еннервайн.

— Если он был чемпионом мира по гимнастике и в придачу занимался экстремальным скалолазанием, то да, — ответил Беккер.

Все трое подошли к четвертому ряду и посмотрели наверх.

— В таком случае ему нужно было оттолкнуться и преодолеть семь или восемь метров перед собой, — заметил Беккер. — Между прочим, действующий мировой рекорд по прыжкам в длину — восемь целых девяносто пять сотых метра.

— С разбега, — уточнила Мария Шмальфус. — Чего Либшер точно не делал.

Должно быть, Либшер свалился с потолка. Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Евгений Либшер обнаружил, что он в своей постели превратился в страшное насекомое. Поглотив немереное количество айершеке с генно-модифицированными компонентами, сотрудник культурного учреждения обернулся громадной мухой, которая взлетела к потолку и вскоре сверзилась оттуда, не выдержав трудностей лазания по осветительным приборам при усыпляющей музыке.

Еннервайн с сомнением покачал головой. Затем попросил у коллег фонарик и посветил на потолок, отделанный квадратами, как будто бы деревянными. По его прикидкам, высота помещения составляла от двенадцати до четырнадцати метров. Методично обследуя лучом фонарика поверхность потолка, гаупткомиссар заметил, что один из декоративных квадратов слегка отошел. И не где-нибудь, а как раз над двенадцатым местом четвертого ряда.

Позвали рабочего по зданию. Петер Шмидингер явился незамедлительно.

— Что у вас там, наверху?

— Где именно?

— Ну вон там, где же еще.

— Там, наверху? Ничего…

— В самом деле ничего? Над залом есть еще одно помещение?

— Вы имеете в виду чердак? Да, есть, но он не используется. А этот потолок очень непрочный, он лишь для красоты…

— Значит, по чердаку нельзя ходить?

— Это с какой стороны поглядеть. Передвигаться там можно лишь по балкам перекрытия. На такие подвиги я не способен: у меня запросто закружится голова.

— Хорошо, сейчас мы сами во всем убедимся, — решил Еннервайн.

14

Вру-у-ум! Вру-у-ум! И снова: вру-у-ум! На обочине автобана, на самом севере Северной Италии, где-то между Випитено и Колле-Изарко, стоял худощавый человек лет тридцати с небольшим. Его взгляд, казалось, бесцельно блуждал от одной точки к другой, в глазах мужчины чувствовалось что-то бродяжнически-ненадежное, и это первое впечатление лишь усиливалось при виде смело выпирающего подбородка и странно подергивающейся головы. Жидкие волосы субъекта, наперекор всем модам, были подстрижены в стиле пятидесятых годов прошлого века, лицо покрыто пятнышками, уши оттопырены и слегка заострены. Его массивную нижнюю челюсть украшала жидкая козлиная бородка, выглядевшая наклеенной. Она и в самом деле была наклеена.

Карл Свобода еле слышно выругался — на итальянском, на австрийском немецком и всех прочих языках, которыми владел. Он знал, например, жутко непристойные словенские ругательства, мог побогохульничать на иврите и воспроизвести весьма неаппетитное словцо на суахили. Уже несколько часов полиглот переминался с ноги на ногу, а в его машине томился чувствительный груз, и поскольку он был нелегальный, рассчитывать на помощь Всеобщего германского автомобильного клуба не приходилось: слишком велик риск разоблачения. Поэтому Свобода позвонил Игнацу Гразеггеру и попросил приехать за ним. Собственно, он рассчитывал добраться до известной похоронной фирмы не спеша, к вечеру, а под покровом ночи спокойно извлек бы из машины свой заветный багаж. Но та ни с того ни с сего заглохла, нарушив все его планы. В бешенстве Карл пинал шины, и его проклятия тонули в очередном нарастающем «вру-у-ум!». Всему виной была современная электроника. Раньше водитель, как правило, мог собственноручно подлатать забарахлившего железного коня, купив или в крайнем случае стащив у кого-нибудь нужную запчасть. Но сейчас, с этими современными тачками, донельзя напичканными байтами, битами и прочей электронной запредельщиной, обойтись своими силами было решительно невозможно. Свободе пришлось глотать пыль автобана, дожидаясь, когда его выручит Игнац. Он ненавидел ждать. Потоптавшись еще немного, Карл снова сел в машину и отчасти от скуки, отчасти по старой привычке стал стирать отпечатки пальцев в салоне. Протер руль, приборную доску, вещевой ящик, ручки дверей, внутреннюю сторону лобового стекла. Вру-у-ум! Вру-у-ум! Провел салфеткой по рычагам, кнопкам, тумблерам, дисплею автомобильного радио. Вру-у-ум! Удивительно, что за несколько часов, прошедших с начала рассвета, еще ни один итальянский полицейский патруль не обратил на него внимания. И как раз в тот момент, когда Свобода перестал удивляться этому факту, в поле его зрения появился автомобиль дорожной полиции — «Polizia Stradale». «Сакра», — мысленно ругнулся Свобода и машинально коснулся кобуры на своем бедре, в которой ощущался легкий «Глок-17». Ствол был еще теплым — некоторое время назад Карл застрелил дикого кролика и зажарил его прямо здесь, на обочине, не удовлетворенный качеством еды в придорожных кафе.