Семейное дело

Оплаченный Харви Г. Бассеттом ужин, который состоялся в пятницу вечером, восемнадцатого октября, наверху, в отдельном кабинете ресторана «Рустерман», представлял собой чисто мужскую вечеринку. На нем присутствовали:

Алберт О. Джадд, адвокат.

Франсис Акерман, адвокат.

Роуман Вилар из фирмы «Вилар ассошиейтс», специалист по вопросам безопасности промышленных предприятий.

Эрнест Эркарт, лоббист.

Уиллард К. Хан, банкир.

Бенджамин Айго, инженер-электронщик.

Приводя здесь эти фамилии, я конечно же несколько забегаю вперед, но мне ужасно не нравится составлять различные списки и хотелось как можно быстрее разделаться с этой неприятной обязанностью. Напечатав указанный выше перечень в среду, я, прежде чем положить его на письменный стол Вулфа, внимательно перечитал, пытаясь решить, нет ли среди этих лиц разыскиваемого нами злодея и кто из них мог бы претендовать на эту роль. Если охота, вы тоже можете поломать голову над этой шарадой. Разумеется, вовсе не обязательно, чтобы это был один из участников вечеринки. Сам факт присутствия в тот момент, когда Бассетт оставил на подносе записку, еще не делает их более вероятными кандидатами на роль убийцы, ибо любой мог спустя неделю оказаться с ним в полночь в украденном автомобиле на Западной Девяносто третьей улице, вооруженный пистолетом. Но нам нужно было где-то начинать, а эти люди по крайней мере знали Бассетта. Не исключено, что один из них передал ему пресловутую записку.

Во вторник я добрался до кровати лишь в двадцать минут второго, почти точно через двадцать четыре часа с тех пор, когда взрыв бомбы помешал мне снять брюки. Я был готов держать пари, что мой сон вновь нарушат еще до того, как я успею их Натянуть утром в среду, прислав приглашение явиться в окружную прокуратуру, — и позорно проиграл бы. Никто меня не потревожил, и я проспал положенные восемь часов, которые мне были так необходимы. Стрелки показывали без десяти минут десять, когда я спустился в кухню, подошел к холодильнику за апельсиновым соком, пожелал Фрицу доброго утра и поинтересовался, позавтракал ли уже Вулф.

— Как обычно, в четверть девятого, — ответил Фриц.

— И он был уже одет?

— Само собой, как всегда.

— Вовсе не само собой. Он вчера утверждал, что окончательно выбился из сил. Он сейчас наверху, в оранжерее?

— Разумеется.

— Ладно, раз ты не хочешь разговаривать, пусть будет по-твоему. Какие-нибудь поручения для меня?

— Никаких. Я тоже, Арчи, окончательно выбился из сил. Целый день звонил телефон, толпились незнакомые люди. И мистер Вулф куда-то запропастился.

Я уселся за маленький стол и повернулся к специальной подставке с газетой «Таймс». Происшествию были посвящены два столбца на первой полосе с продолжением на девятнадцатой странице, где поместили мою и Вулфа фотографии. Мне, конечно, оказали столь большую честь только потому, что я обнаружил труп. Я внимательно прочитал каждое слово, а некоторые — дважды, но не открыл для себя ничего нового, кроме того, мои мысли постоянно ускользали в сторону. Почему, черт возьми, Вулф не сказал Фрицу, чтобы я поднялся к нему в оранжерею? Я как раз принялся за третью сосиску и за вторую гречневую оладью, когда зазвонил телефон. Нахмурившись, я снял трубку, ожидая приглашения к окружному прокурору, и снова ошибся. Звонил Лон Коэн из «Газетт».

— Контора Ниро Вулфа, говорит Арчи…

— Где, черт побери, ты прошлялся вчера весь день и почему ты еще не за решеткой?

— Послушай, Лон, я…

— Ты явишься сам ко мне или я должен прийти к тебе?

— Сейчас невозможно ни то ни другое и перестань меня перебивать. Признаю: я мог бы сообщить тебе не менее двадцати семи фактов, которые твои читатели вправе знать, но мы живем в свободной стране, и я хочу оставаться на свободе. Как только буду готов о чем-то рассказать, я тебя найду. А теперь я ожидаю важный звонок и поэтому кладу трубку.

И я прервал разговор.

Наверное, я так никогда и не узнаю — с гречневыми ли оладьями было что-то не в порядке или со мной. Если с оладьями, то Фриц в самом деле переутомился. Я заставил себя съесть обычных четыре штуки, чтобы лишить Фрица возможности задавать вопросы, а самому тем временем постараться выяснить, чего не хватало в оладьях или что в них было лишнее.

В кабинете я сделал вид, что этот день — самый обыкновенный, и занялся своими обычными делами. Стер пыль, опорожнил корзины для бумаг, сменил воду в цветочной вазе, распечатал почту и т. д. Затем я взял с полки, где мы храним в течение двух недель «Таймс» и «Газетт», экземпляры газет за последние четыре дня и разложил их на своем письменном столе. Я, разумеется, уже читал репортажи об убийстве Харви Г. Бассетта, но теперь они уже не были для меня просто информацией о текущих событиях. Труп обнаружил в автомашине «додж-коронет», стоявшей на Западной Девяносто третьей улице, близ Риверсайд-Драйв, патрульный полицейский, совершавший обход ночью в пятницу. Одна-единственная пуля 38-го калибра пробила навылет сердце бедняги. Ее нашли застрявшей в правой передней дверце. Значит, на спусковой крючок нажал водитель, если, конечно, в Себя не стрелял сам Бассетт. Однако уже в понедельник «Таймс» абсолютно однозначно утверждала, что это было убийство.

Я читал «Газетт» за вторник, когда послышался характерный шум спускавшегося лифта. Мои часы показывали одиннадцать часов и одну минуту. Вулф, как всегда, придерживался заведенного порядка. Я развернулся на стуле и, как только Вулф вошел, бодро и весело проговорил:

— Доброе утро. Знакомлюсь с сообщениями относительно смерти Харви Г. Бассетта. Если вас интересует… «Таймс» я уже закончил.

Вулф поставил несколько орхидей — их сорт я даже не трудился определять — в вазу на своем столе и, усевшись в кресло, заявил:

— Ты хандришь, а это совершенно ни к чему. После вчерашнего дня и сегодняшней ночи тебе следовало бы спать до полудня. Спешить некуда. Что же касается информации про мистера Бассетта, то, как тебе известно, я храню «Таймс» в своей комнате в течение месяца и постарался…

В дверь позвонили. Я вышел в коридор справиться и, вернувшись, доложил: