Трагедия Зет

— Странно, — пробормотал отец.

— Не так ли? Чертовски странно, инспектор… Прошу прощения, мисс Тамм.

— Не за что, — отозвалась я.

Меня утомляли извинения за каждое чертыхание.

— Я называю это странным, — продолжал Магнус, — потому что за многие годы работы в тюрьме я никогда не встречал заключенного более отрезанного от внешнего мира, чем Доу. Казалось, за пределами этих стен нет ни одного человека, которого бы заботило, жив он или умер. Даже у самых злобных и кровожадных личностей находится кто-то, заботящийся о них, — мать, сестра, возлюбленная. Доу не только никогда не связывался с внешним миром, но, за исключением первого года, когда он, как и все новые заключенные, участвовал в дорожно-строительных работах, ни разу не покидал эти стены до вчерашнего дня! А ведь Доу неоднократно мог это сделать — многих наших доверенных заключенных отправляют наружу с поручениями. Но хорошее поведение Доу казалось не столько результатом желания реабилитироваться, сколько моральной инерцией. Он был слишком усталым, равнодушным или сломленным, чтобы вести себя плохо.

— Это не похоже на шантажиста, — пробормотал отец. — Как, впрочем, и на убийцу.

— Вот именно! — энергично подхватил отец Мьюр. — Я тоже так думаю, инспектор. Уверяю вас, джентльмены…

— Прошу прошения, — прервал окружной прокурор, — но так мы ни к чему не придем.

Я слушала их разговоры как во сне. Сидя в кабинете, где распоряжались судьбами сотен людей, я чувствовала, что вижу перед собой ослепительный свет. Теперь мне казалось, что пришло время сообщить то, что я знала и что диктовала логика. Я открыла рот, собираясь заговорить, но тут же его закрыла. А если эти мелкие детали означают не то, что я думаю? Я посмотрела на резкие мальчишеские черты лица Хьюма и подчинилась внутреннему голосу. Чтобы убедить его, нужно нечто большее, чем логика. Еще есть время…

— А теперь, — сказал начальник тюрьмы, бросив на стол голубую папку, — я расскажу вам маленькую историю, которая побудила меня просить вас приехать сюда.

— Отлично! — кивнул Хьюм. — Именно это мы бы хотели услышать.

— Пожалуйста, поймите, что мой интерес к Доу не прекратился из-за того, что он перестал быть заключенным. Мы часто наблюдаем за освобожденными, так как многие из них со временем возвращаются сюда — в наши дни около тридцати процентов, — а пенология все больше стремится предотвращать, чем исправлять. В то же время я не могу закрывать глаза на факты и сообщаю вам это, потому что таков мой долг.

Лицо отца Мьюра было смертельно бледным, а костяшки пальцев на черном требнике — ярко-красными.

— Три недели назад ко мне пришел сенатор Фосетт и стал осторожно расспрашивать об одном из наших заключенных.

— Матерь Божья! — простонал священник.

— Заключенным, разумеется, был Аарон Доу.

Глаза Хьюма сверкнули.

— Почему приходил Фосетт? Что он хотел знать о Доу?

Магнус вздохнул:

— Ну, сенатор просил показать ему досье на Доу и его тюремную фотографию. Как правило, я отказываю в таких просьбах, но, так как срок Доу истекал, а Фосетт, в конце концов, был важной персоной… — он поморщился, — я показал ему фото и досье. Снимок, конечно, был сделан двенадцать лет назад, когда Доу поступил к нам. Однако сенатор, похоже, узнал его, так как судорожно глотнул и сразу занервничал. В итоге он предъявил странное требование — чтобы я задержал Доу в тюрьме на несколько месяцев. Что вы об этом думаете?

Хьюм потер руки, что подействовало на меня весьма неприятно.

— Наводит на размышления, господин начальник!

— Несмотря на наглость человека, сделавшего такое невероятное предложение, — продолжал Магнус, — я чувствовал, что ситуация требует деликатного обращения. Я считал себя обязанным расследовать любую связь между заключенным и человеком со столь дурной репутацией, как у Фосетта. Поэтому я спросил о причине такого желания.

— И он ответил? — осведомился отец.

— Не сразу. Он потел, дрожал как осиновый лист, а потом сказал, что Доу его шантажирует!

— Это мы знаем, — кивнул Хьюм.

— Я не поверил, но не показал этого. Говорите, это правда? Ну, я не понимал, каким образом такое возможно, и спросил сенатора, как Доу удалось связаться с ним. Вся наша почта и все контакты подвергаются строгой цензуре.

— Он прислал Фосетту письмо и отпиленный фрагмент игрушечного сундучка в ящике с изготовленными в тюрьме игрушками, — объяснил окружной прокурор.

— Вот как? — Магнус задумчиво поджал губы. — Эту дыру нам придется прикрыть. Конечно, это возможно… Но тогда я был очень заинтересован, так как контрабандная передача сообщений в тюрьму и из нее — одна из наших самых больших проблем, а я уже давно подозревал существование утечки. Но Фосетт отказался объяснить, как Доу связался с ним, и я не настаивал.

Я облизнула пересохшие губы.

— Сенатор Фосетт признал, что у Доу действительно имеется что-то, порочащее его?

— Едва ли. Он заявил, что история Доу — нелепая ложь. Естественно, я ему не поверил — он был слишком расстроен для невиновного. Сенатор попытался объяснить свою тревогу тем, что публикация даже ложных сведений подвергла бы серьезной опасности, если вовсе не уничтожила бы его шансы на переизбрание сенатором штата.

— Подвергла бы опасности его шансы? — мрачно переспросил Хьюм. — У него никогда не было никаких шансов. Но это к делу не относится. Держу пари, что Доу знал о нем чистую правду.

Начальник тюрьмы пожал плечами.

— Я тоже так думал. Но тогда я находился в весьма двусмысленном положении. На основании одних лишь слов Фосетта я не мог наказать Доу, что и сказал сенатору. Конечно, если бы он предъявил обвинение и объяснил, в чем состоит «ложь»… Но сенатор категорически отказался, заявив, что не хочет никакой огласки. А потом намекнул, что мог бы помочь мне «политически», если бы Доу отправили в одиночку на несколько месяцев. — Магнус продемонстрировал зубы в усмешке. — Разговор перешел в сцену из старомодной мелодрамы. Подкуп официального лица и так далее. Конечно, вы понимаете, что никакой политике нет места за этими сценами. Я напомнил Фосетту о моей репутации человека неподкупного. Он понял, что все бесполезно, и удалился.

— Испуганным? — спросил отец.

— Окаменевшим от страха. Как только Фосетт ушел, я вызвал к себе в кабинет Аарона Доу. Он изображал невиновного и отрицал попытку шантажировать сенатора. Поскольку отказ Фосетта предъявлять обвинение связывал мне руки, я всего лишь предупредил Доу, что, если история окажется правдивой, я позабочусь о том, чтобы ему отменили досрочное освобождение и лишили его всех привилегий.

— И это все? — спросил Хьюм.

— Почти все. Сегодня утром — мне следовало сказать вчера — Фосетт позвонил мне сюда и сказал, что предпочел «купить» молчание Доу, чем позволить «лжи» циркулировать, и попросил меня забыть об этом инциденте.

— Звучит сомнительно, — задумчиво промолвил отец. — Совсем не похоже на Фосетта. Вы уверены, что звонил именно он?

— Абсолютно. Звонок мне тоже показался странным. Я удивился, почему он вообще сообщает мне, что решил заплатить шантажисту.

Хьюм нахмурился:

— Вы сказали ему, что Доу вчера освободили?

— Нет. Он не спрашивал, и я не говорил.

— Знаете, — сказал отец, скрестив ноги с фацией колосса, — у меня есть идея насчет этого звонка. Сенатор Фосетт приготовил западню для бедного старого Аарона Доу.

— Что вы имеете в виду? — с интересом спросил Магнус.

Отец усмехнулся:

— Он прокладывал след, господин начальник. Готовил алиби. Бьюсь об заклад на все деньги, которые есть у вас в джинсах, Хьюм, вы обнаружите, что Фосетт снял со своего счета пятьдесят штук. Приятно и невинно! Он якобы собирался заплатить шантажисту, но тут кое-что произошло.

— Не понимаю, — сказал окружной прокурор.

— Фосетт намеревался убить Доу! А потом показания начальника тюрьмы и снятие им со счета денег подтвердили бы, что он хотел заплатить шантажисту, но Доу напал на него, и в потасовке ему пришлось его прикончить. Сенатор был в отчаянном положении, Хьюм. Он предпочел идти на страшный риск, лишь бы не допустить, чтобы Доу околачивался вокруг.