Капкан для призрака

— Знаете, — воскликнула Марион, которую этот монолог наверняка заворожил и ошеломил, но вместе с тем заставил смягчиться, — я начинаю думать, что это в самом деле были не вы.

— Бетти, — мягко произнес Гарт.

— Не прикасайся ко мне! — крикнула Бетти и отдернула руку. — После того, что случилось сегодня, ты все равно больше не захочешь прикасаться ко мне. Ты ничего не понимаешь.

— Бетти, не сходи с ума! Я догадываюсь, что Марион видела одну из твоих сестер, если она вообще кого-нибудь видела.

Винс Боствик, который открывал серебряный портсигар, закрыл его, щелкнув крышкой. Бетти наконец перевела взгляд на Гарта и запинаясь сказала:

— Как ты догадался?

— После того что рассказал Твигг, это было не очень трудно. Садись сюда, — он показал на коричневый плюшевый диван, стоящий в правом углу возле пустого камина, — и давай проясним более непонятные вещи.

— Но…

— Марион, вы тоже садитесь. На противоположный конец этого дивана.

— Как вам угодно, — сказала Марион и театрально пожала плечами. — Я из всего этого не понимаю ни единого слова, но если вам угодно, пожалуйста.

— Оставьте, Марион. Ведь эта танцовщица-шантажистка из «Мулен Руж» вам знакома.

— Я не имею ни малейшего понятия!..

— Садитесь обе. Мы попали в дьявольски неприятное положение, и у нас не слишком много времени, чтобы из него выпутаться, — Гарт подождал и, когда женщины сели, продолжил, — ну вот, так будет лучше. Бетти, когда сегодня вечером на Харли-стрит появился инспектор Твигг и заявил, что хочет поговорить со мной о человеке, который ведет двойную жизнь, тебя охватила паника и ты убежала. Тебя можно понять, и никто не имеет права упрекать тебя за это. Но что привело тебя в хэмпстедскую полицию, а потом сюда? Как ты узнала о Марион и Винсе? Не помню, чтобы я при тебе упоминал о них.

— Это неважно. Мне следовало раньше рассказать тебе о Глайнис.

— Это твоя сестра?

— Да.

Трудно было ожидать, что эти две женщины будут сидеть рядом, как терпеливые Гризельды, хотя Марион теперь выглядела полюбезнее, проявляла искреннее любопытство и, очевидно, уже не испытывала никакого отвращения к Бетти.

Однако Бетти к этому времени потеряла свою решимость. Теперь было ясно, что она начала смотреть на все это не только как на свое личное дело. Она начала взвешивать свои слова перед чужими людьми. Бетти встала. Нерешительно, сделав извинительный жест рукой в перчатке, она подошла к стене и повернулась лицом к присутствующим. Она не была красивой, но обладала свежей прелестью и очарованием, а идущий ей матросский костюмчик из синей саржи и белая блузка подчеркивали ее женственность.

— Я…

— У тебя есть три сестры, — сказал Гарт, перехватив ее взгляд, — которые родились «где-то в Германии», как выразился Твигг, чем, вероятно, хотел подчеркнуть, что они незнатного происхождения и которые стали танцовщицами.

— Да. Однако речь сейчас идет только об одной из них, Глайнис. Она на год старше меня. Она не была бы столь похожа на меня, если бы с тех пор, как я вышла замуж за Горация Калдера, не начала нарочно одеваться точно так же, как я. Это одно из проявлений ее чувства юмора, если можно так выразиться. И это приводит ко всяким осложнениям. Глайнис всегда говорила, что я…

— Что?

— Слишком стыдлива. Тот образ жизни, который нам пришлось вести, я всегда ненавидела. Ненавидела! Это бесспорно. Около семи лет назад Глайнис получила первый ангажемент. Ее пригласили танцевать в «Мулен Руж». Через год она написала мне в Англию, будто бы у нее в «Мулен Руж» блестящее жалованье (эти деньги были, естественно, не оттуда), и если мои дела не очень хороши (это была правда), то она пристроит меня в случае моего приезда в Париж.

Это «пристроит» означало, что я была чем-то вроде приживалки и заменяла сестру, когда она не могла танцевать. О ее знакомствах с мужчинами я, естественно, все знала. Это не очень красивая история. Однако я совсем не знала, могу в этом поклясться, что каждая ее любовная афера заканчивалась шантажом или, по меньшей мере, попыткой шантажа.

Осенью 1902 года Глайнис ненадолго вернулась в Англию. Один банкир, его фамилия была Далримпл, пустил себе пулю в голову. У Глайнис сдали нервы, и когда ее допрашивали в полиции, она заявила, что ее зовут Элизабет Стакли. Возможно, вы не поверите мне, но обо всем этом я узнала гораздо позднее.

Глайнис может быть очень милой, если захочет. Ее отношение ко мне начало меняться только через год. В Париже меня увидел сэр Гораций Калдер, губернатор Ямайки, и попросил выйти за него замуж. Я не могла поверить, что он говорит серьезно, однако это было действительно так. Ну и… Я приняла его предложение. Ему было почти семьдесят три, но я приняла его предложение. Я ведь сказала вам, что это не очень красивая история. Глайнис смеялась, но от зависти едва не сошла с ума.

Бетти говорила без истерики, даже негромко, но с тем особенным, безучастным выражением, которое иногда было ей присуще.

— Я приняла его предложение, — сказала она. — А вы бы приняли его, миссис Боствик?

Марион рассмеялась. Звонким смехом, от которого Гарт ощутил каждый нерв в своем теле.

— Ну, я… миссис… ах, вы ведь леди Калдер, да? — ответила Марион, прежде чем Гарт успел вмешаться. — Если говорить серьезно, не знаю. Возможно, я бы тоже приняла его, но… нет, сомневаюсь. Понимаете, он был уже слишком стар. Мне больше нравятся молодые мужчины. Да, решительно, молодые!

Винс Боствик достал из серебряного портсигара сигарету, разломил ее на две части и бросил на пол.

— Только без эмоций! — сказал Гарт. — Бетти, время уходить. Ты говорила, что…

— Думаю, то самоубийство немного перепугало Глайнис. Когда я жила на Ямайке, она переехала в Трувиль…

— В Трувиль?

— В Нормандию.

— Я знаю, где это, Бетти. Продолжай.

— Глайнис оставалась там вплоть до позапрошлого года. Мой… мой муж умер. У «Мулен Руж» сменился владелец, а состав исполнительниц там меняется постоянно. Глайнис вернулась туда; сказала, что теперь она леди Калдер и что снова хочет работать. Французы испытывают слабость к титулам, но одно это ей бы не помогло, если бы она действительно не была хорошей, смелой танцовщицей (ты понимаешь меня, Дэвид?), какая им нужна. Я в прошлом году тоже была в Париже, но по-прежнему ничего не знала. Обо всем я узнала только…

— Когда?

— Две недели назад. Глайнис неожиданно явилась ко мне в домик на берегу моря и все рассказала.

Бетти повернулась к Гарту.

— Ее уволили из-за пьянства. Ей нужны были деньги, и я дала ей их. Я отдала бы ей все на свете. Я могла бы доказать, что никогда не была шантажисткой или… или тем другим, однако Глайнис смеялась и утверждала, что я никогда не смогу этого доказать. И разве это привело бы к чему-нибудь хорошему? Я ведь танцевала в том заведении. Еще две недели назад я думала, что предпочла бы умереть, лишь бы ты не узнал об этом. Вот и все.

— Нет, Бетти, это не все. Как ты узнала о существовании Винса и Марион?

— Неужели ты думаешь, что меня не интересует все, имеющее к тебе какое-либо отношение? Я должна этим интересоваться. А ведь они твои самые близкие друзья. Мне сказал это Хэл Ормистон.

— Снова мой племянник, гм. Значит, об этом тебе сказал он?

— Да. Он сказал, что очень хорошо знает миссис Боствик.

Четыре лампочки в люстре бросали такой же мертвенно бледный свет, как в приемной Гарта. Бетти стояла, прислонившись к стене. Марион, выпрямившись, сидела на кожаном диване.

— Нет ничего удивительного, — сказала с вызовом Марион, — в том, что я и Винс знакомы с племянником Дэвида.

— Верно, — сказал Гарт и посмотрел на Бетти. — Когда сегодня вечером ты уехала на автомобиле с Харли-стрит, куда ты направилась?

— В Гайд-Парк-Гарденз, 38б. Хэл сказал, что они живут по этому адресу.

— А зачем ты поехала к Боствикам?

— Может быть, достаточно, доктор! У меня… у меня были на то свои причины.

— Я и пытаюсь это выяснить. Бетти, эта «хорошая» Глайнис шантажировала тебя. Она шантажирует еще кого-нибудь?