Мертвецы выходят на берег. Министр и смерть. Паршивая овца

Мебель тоже была из другого времени — первой половины прошлого века, и я был только рад, что он не предложил мне сесть.

Но и сам он не стал садиться, а остался стоять, как бы лишний раз подчеркивая, что наш разговор будет коротким. Он стал спиной к окну — спиной к традиции. Как раз над его головой я видел большие, если не сказать патетические, виллы на Калфарсиден: памятники исчезнувшему величию, в которых сейчас большей частью жили дряхлые вдовы, ищущие и не находящие смысла жизни их отпрыски и фирмы, которым были необходимы скромные вычеты налогов из годовых финансовых отчетов.

Грива Бернера вполне была бы к лицу и адвокату Верховного суда, да и по голосу было ясно, что он собирается, в лучших традициях адвокатуры, поставить сейчас точку в этой убийственной процедуре.

— Ну так что? Что вам угодно?

— Меня зовут Веум.

— У меня хороший слух.

— И это именно я нашел вашего сына. Вероятнее всего, я также был одним из последних, с кем он разговаривал, прежде чем покинул нас. — Я пожалел о последних словах в ту же секунду, как произнес их. Иоахим Бернер не принадлежал к числу людей, которые любят иносказательные описания. Он всегда выражался предельно четко.

— И о чем же вы говорили?

— Мы договорились встретиться. Но когда я пришел на место встречи, он уже был мертв.

Он следил за мной глазами хищной птицы, покачиваясь с пятки на мысок, наклонив тело вперед и заложив руки за спину. Затем одной рукой уперся в полированную темную столешницу письменного стола. Подобное красное дерево всегда значило силу.

— И что вам известно о его смерти?

— Не так уж и много. Я надеялся…

— А кто вы по профессии, Веум?

Я решил ограничиться образованием и сказал:

— Социолог.

На секунду на лице Бернера выступила волчья улыбка, показавшая его истинную сущность, но тут же пропала.

— Так, может, мой сын был вашим клиентом? Ведь ему наверняка требовалась помощь таких, как вы, с его-то ужасным прошлым.

— Именно о его прошлом я и хотел бы узнать. Мне совсем не нравится, когда люди умирают почти у меня на руках.

— Тогда вам стоит подумать о другой профессии.

— Это слишком плохая реклама для моей сегодняшней работы.

— А чем именно вы все-таки занимаетесь, Веум? Кормите людей баснями? Разве удивительно, что все летит в тартарары, когда на каждом углу сутки напролет открыта забегаловка?

— О чем вы говорите?

— О своем сыне.

Я посмотрел на него. Выглядел он величественно, что и говорить. На лице написана решимость и характер, хотя благополучная жизнь и обильные обеды оставили свой след на шее, так что сейчас его львиная голова отдыхала на подушке красного жира.

— Как хорошо вы знали моего сына, Веум?

— Не очень хорошо. По правде говоря, я встречал его всего дважды. В первый раз он даже не успел представиться, как меня огрели по голове, а второй — был уже просто не в состоянии это сделать. Во вторую нашу встречу он плавал вниз головой в бассейне Аквариума.

— Так, значит, он не был вашим клиентом?

— Нет.

— И все-таки вы хотите узнать… Он не всегда был таким, как в последнее время.

— Нет. Но ведь он не стал таким за одну ночь.

— Я часто задаю вопрос: куда, черт меня подери, катится наше общество? Но никто никогда мне не ответил. Потому что ни у кого нет сил признать, что именно происходит.

— Но вы-то знаете, в чем дело?

Вместо ответа он внезапно показал мне свои ладони. Его пальцы могли не только подписывать контракт. Их железной хватке позавидовал бы любой.

— Посмотрите на мои руки, Веум. Я не родился с шелковой подушкой под задом. Я сделал себя сам. Я прошел путь из района Скютевика до Калфартоппена, в прямом смысле. И это многого мне стоило. Я работал до изнеможения. И у меня бывали неудачи. Но я достиг всего. Сейчас я на вершине.

Я согласился с ним:

— Да, на двенадцатом этаже.

— И я, черт побери, не единственный! Я принадлежу к поколению трудяг. В годы разрухи мы поставили эту страну на ноги. — Он с вызовом посмотрел на меня, приглашая к дискуссии. Но я не стал даже открывать рта, и он продолжил: — Но какие у нас выросли дети? Бесхребетные создания, с которыми носились и возились с самого их рождения. Как только они встречаются с трудностями, то тут же хватаются за первую попавшуюся соску. А какие у них друзья? Кто их окружает? Оборванцы и бомжи. Ленивые дегенераты, которые только и знают, что ходить в контору социального страхования и получать пособие по безработице, чтобы тут же использовать его на наркотики.

Преступления и проституция — все позволено. Никто не возражает. Я отвечу тебе, Веум, что происходит с нашим обществом. Мы слишком расслабились! Нам нужна железная рука. — И он тут же посмотрел на свои руки, как будто именно о них и думал. — Посмотри, кому, мы разрешили приехать к нам в страну! Черномазым и всякому прочему отребью! И что они нам дают? СПИД! Из Африки! И от голубых! — добавил он задумчиво. — Понятно, что наши дети видят, как черномазые приезжают на все готовенькое. Трудолюбивому студенту из Море гораздо труднее устроиться в городе, чем какому-нибудь поганому эмигранту из Чили, где ему и место! Но тут мы все молчим. The permissive society, вот как это называется в Америке, и черт побери, если в скором времени мы и сами не уйдем навсегда на вечный покой.

— Я понимаю, что Хенрика воспитывали в строгих правилах.

— Да, можете мне поверить. И его, и брата, но одно из яблок было гнилым с рождения. Другое же выросло вполне приличным.

— Яблоко от яблони далеко не падает, так кажется говорят?

— Что вы еще хотите узнать, Веум?

— Ну… — Собственно, это и было целью моего прихода сюда. — Это так, просто к слову. То, что касается иностранных рабочих.

— Вежливое начало, Веум.

— Я вежлив от природы. Дурная черта моего характера. Одного из моих клиентов зовут Александр Латор.

— Ну и что? — ядовито вопросил он.

— Он работал у вас какое-то время.

Он задумался.

— Латор? Да, припоминаю. Но нам пришлось отказаться от его услуг.

— Почему?

— Пошли разговоры. Клиенты были недовольны. Мы не могли позволить такому посыльному бегать по городу.

— Нет.

— Но мы тоже поступили по-человечески, Веум. Мы нашли ему другую, более подходящую работу.

— Да уж. На задворках отеля вашего сына?

— Это лучше, чем ничего, вам не кажется?

— И не было других причин, кроме цвета его кожи, — почему вы выставили его отсюда?

— Для меня и это достаточно веская причина.

Наши взгляды скрестились, и я понял, что эта дуэль мной проиграна. Я быстро спросил:

— Сирен, подруга вашего сына. Вы встречали ее?

— Сирен? — Было очевидно, что это имя пришлось ему не по вкусу. — Я никогда не встречал никого из окружения Хенрика, к счастью, я думаю. Почему вы спрашиваете об этом?

— Ну… Просто у меня промелькнула мысль.

— Сейчас, я полагаю, вам самое время промелькнуть сквозь эту дверь со скоростью звука.

— Мне не стоит промелькнуть сквозь окно, ведь так будет еще быстрее?

— Вон, — указал мне Иоахим Бернер.

Я послушался совета, открыл врата Соломонова царства, и сразу за ними, на светло-песочном ковре, столкнулся нос к носу с Данкертом Мюусом.

19

Нашу встречу никоим образом нельзя было назвать радостной. Мы не обменялись ни одним теплым словом и даже не поцеловали друг друга.

Глаза на гранитной маске лица Данкерта Мюуса превратились в узенькие щелки.

— Ведь я тебя… предупреждал, Веум.

— Успокойся, Мюус. Я пришел за получением займа.

— Не смеши меня. Единственное место, где тебе дадут в кредит, — это похоронное бюро. Я больше не собираюсь тебя предупреждать. В другой раз я просто тебя арестую.

— Будет день, и будет пища, Мюус.

— Ты хочешь сказать, что надо арестовать тебя сегодня?

Он посмотрел по сторонам, как будто действительно решился на это.

— Я предупрежу Бернера. Я могу войти? — обратился он к Кари К.