Когда людоед очнется

Доминик Сильвен

Когда людоед очнется

*

Пряный аромат магнолий напоил Хармони-стрит благоуханием, но девушка чувствовала только запах перегара, которым разило от паршивого коротышки, притиснувшего ее к стенке фургона.

— Ты, больной, отвали!

— Куда ж мне без сиделочки вроде тебя!

Она не верила своим ушам. На что рассчитывает средь бела дня вонючий хорек в гавайке, да еще и росточком с Микки-Мауса? На севере зловещей горой клубились лиловые грозовые тучи, но прямо над Гарден-Дистрикт солнечный столб, пробив свинцовое небо, припекал белые виллы. Из-за оград доносились обрывки музыки, голоса ребятишек, матерей семейств и нянек.

— Пойди проспись, не то я весь квартал переполошу.

Справа от нее шевельнулась чья-то тень:

— Детка, ты всерьез думаешь, что в этом квартале богатеев кому-то есть до тебя дело?

Она обернулась. Второй был заметно выше первого: не моложе сорока, в мятом костюме и черной рубашке со светлым жестким воротничком, как у проповедника, он смахивал на служителя дьявола. Она вспомнила, как ее приятель Ронни отметелил типа, пытавшегося стырить его куртку. Нацелившись хорьку прямо в лоб, она изо всех сил боднула его. И удрала, чувствуя, как из глаз снопом сыплются искры.

— Езекия! Она меня башкой ударила!

— Хорош ныть, лови ее. Я подгоню тачку, и мы ее заарканим.

Ноги несли ее сами. Сердце колотилось как бешеное, горло перехватило так, что она ощутила привкус собственной крови. И тут впереди возникла темная громадина. Девушка едва в нее не врезалась. Откуда ни возьмись, перед ней встал великан с рожей и грудью гризли. И каким-то воющим орудием в руках.

Гром прокатился над озером Понтчартрейн.

Это конец, подумала она, я еще могу наподдать хорьку, но куда мне против гризли, к тому же с бензопилой. Гарден-Дистрикт — вовсе не шикарный и безопасный жилой квартал. Это последний круг ада, которым заправляет троица демонов.

Человек-гризли бросился на нее с ревом, заглушившим вой пилы. Она лишь застонала, когда он поравнялся с ней. Но он погнался за хорьком, поспешно отступавшим к обшарпанной открытой машине. Проповедник прямо с места запрыгнул внутрь и попытался завести мотор. Вдали сверкнула молния. Карлик нырнул в машину рыбкой, что-то промычал, засучил ногами в зеленоватых штанах и застыл, словно пучок лука-порея, приложившись головой о стенку. Пила впилась в шину. Проповедник рванул было из машины, но двуногая зверюга, которую так и распирало от жира и мускулов, оказалась слишком близко. Визг пилы оборвал нечеловеческий вопль проповедника.

— Черт, так не бывает, — выговорила девушка.

Теперь она видела только спину гризли, подрагивающую в такт пиле. До нее доносились завывания лезвия, кромсавшего плоть, слишком податливую для этого жестокого мира.

Окончив резню, гризли обернулся к ней, подмигнул и спросил, как она. И тут она обнаружила, что проповедник все еще жив, но его вырвало прямо на жилет. Великан воспользовался телефонной будкой, чтобы вызвать полицию и пояснить, что он прихватил двух отморозков, пытавшихся изнасиловать девушку, — одного недомерка и зверя покрупнее.

— Я Брэд Арсено, — представился он, вешая трубку. — А тебя как звать?

— Ингрид.

— Ингрид, а дальше как?

— Ингрид Дизель.

— Не похоже на французскую фамилию.

— Я родилась в Калифорнии.

— А живешь в Новом Орлеане?

— Мы с родителями только что переехали.

— Здесь не каждый день такое творится.

— И на том спасибо.

Первая капля дождя упала ей на плечо. Вторая шлепнулась на нос. Она стерла ее пальцем и посмотрела на небо, готовое прорваться ливнем.

— Ну, сейчас хлынет, пойдем спрячемся от дождя до приезда легавых, — решил Брэд Арсено, показывая на автобусную остановку. И обращаясь к проповеднику: — Ты, не вздумай рыпаться, а не то сделаю из тебя бифштекс по-татарски. Усек?

— Ноу проблемо.

— Говори «да, сэр», дурья башка!

— Да, сэр.

— Так-то лучше, дурья башка.

Ингрид с Брэдом укрылись на автобусной остановке. Пила возле скамейки крутилась все медленнее.

— Лет-то тебе сколько?

— Скоро пятнадцать.

— У тебя ведь не будет психологической травмы, а? Было бы обидно.

— Я постараюсь.

— А чем ты вообще занимаешься? Небось учишься в школе?

— Ну да. А ты?

— Я садовник.

Тугие серебристые струи обрушились на крыши вилл, на навес, на исполосованную пилой машину. У проповедника волосы прилипли к лицу, костюм блестел, будто перья галки, штанины хорька стали бутылочно-зелеными. А человек-гризли улыбался, и пила урчала у его ног, словно кошка.

— Не вздумай работать без рукавиц. Виданное ли дело!

— Мне жарко, Брэд.

— Еще столбняк подцепишь.

— У меня прививка.

— Надень-ка эти рукавицы.

Ингрид послушалась и снова принялась наваливать в тачку ветки дуба, которые Брэд искусно обрезал своей верной пилой. Закончив, она вытерла лоб и залюбовалась Магнолия-холлом. В жизни она не видела такой старинной и красивой усадьбы. Брэд рассказывал ей, что усадьба построена в 1852 году по распоряжению достопочтенного Тревора Дешанеля, полковника, который, несмотря на свое грязное ремесло, обладал отменным вкусом и средствами. Белое здание из кипариса с дорическими колоннами, опоясанное балконами из кованой стали, красиво выделялось на фоне зеленого сада, который с любовью возделывал его штатный садовник.

Разумеется, здесь над всем царили полчища сочных магнолий, но божество природы словно посыпало парк волшебным порошком: в каждом его уголке на свет рвалась роскошная, хотя и несколько буйная растительность, которую приходилось укрощать, чтобы она не поглотила всю усадьбу. Пышные лиловые и беловато-кремовые клематисы обвивали высокую черную решетку ограды. Могучие лавры высились среди зарослей форситий и азалий. На широкой подстриженной лужайке, спускавшейся к окаймленному лысыми кипарисами пруду, где распускались кувшинки, ирисы, гиацинты и водяные лилии, то тут, то там росли пальмы.

Шерман Фрэзер купил усадьбу у одного кардиолога в 70-х годах, когда его фирма, «Фрэзер Реалити», приносила рекордные прибыли. Начав с маленького агентства по торговле недвижимостью, он создал одну из самых процветающих компаний в Новом Орлеане. Но в последнее время заметно сдал и все чаще уступал бразды правления своему единственному сыну. После смерти Элеонор Фрэзер, матери Бена, отец и сын жили в просторном доме вдвоем.

Брэд и Бен познакомились еще в ту пору, когда Шерман был простым служащим, а папаша Брэда — сержантом в полицейском участке того же рабочего квартала. Мальчики оставались друзьями с первых совместных рыбалок в протоке до последних вылазок в джаз-бары во Французском квартале. Само собой, Бен был в десять раз богаче Брэда, но он считал делом чести рекомендовать клиентам маленькое предприятие своего массивного товарища.

Со времени своего спасения Ингрид проводила в Магнолия-холле уик-энды, приобщаясь к законам растительного мира и пению попугаев.

— Идем перекусим под Великаном, — объявил Брэд, снимая рукавицы и затыкая их за пояс.

Ингрид не заставила себя просить. Она возилась в саду с раннего утра и успела проголодаться. Открыв рюкзачок, она достала картофельный салат с укропом и тыквенный пирог, приготовленные матерью, а напоследок — горсть вишен.

Великан, величественный кипарис весьма почтенного возраста, весь зарос испанским мхом и был населен целым племенем попугаев. Иной раз, когда садовнику взбредало в голову присоединиться к ним, он на удивление легко забирался на кипарис и мог сидеть там часами. Может, взгромоздившись на свое мифическое хвойное дерево, он беседовал с птицами, облаками или богами растительного мира? Ингрид никогда об этом не допытывалась: у нее были дела поважнее, чем приставать с расспросами к человеку-гризли, вольному, как душистый воздух, как маренгуен или уауарон. ^[2]