Тайна Красного Дома

Алан А. Милн

Тайна Красного Дома

ВВЕДЕНИЕ

Когда несколько лет назад я сообщил моему литературному агенту, что собираюсь написать детективную историю, он совладал с собой настолько быстро, насколько можно было ожидать, но дал мне ясно понять (как череда редакторов и издателей позднее втолковала ему), что от известного юмориста Панча страна ждет юмористическую историю. Тем не менее я твердо остановил свой выбор на жизни, отданной преступлениям. В результате, когда два года спустя я объявил, что пишу сборник детских стишков, мой агент и мой издатель оказались равно убеждены, что англоязычные нации больше всего жаждут нового детектива. Миновало еще два года, и аппетит читающей публики опять изменился; и теперь очевидно, что новый детектив, написанный вопреки этой неуклонной всеземной потребности в книгах для детей, будет проявлением самого дурного вкуса. А потому в данный момент я удовлетворюсь этим введением к новому изданию «Тайны Красного Дома».

Я питаю страсть к детективам. Некий восторженный поклонник пива сказал, что плохим оно быть не может, однако некоторые сорта бывают лучше других. В том же самом хмельном духе (если мне будет дозволено употребить такое выражение) я беру в руки каждый новый детектив. Это вовсе не означает, что я не взыскателен. Напротив, у меня есть всякие своеобразные предпочтения, и автор должен удовлетворить меня по многим закавыкам, прежде чем я смогу присудить ему почетную степень. К примеру, я предпочитаю, чтобы детектив был написан нормальным языком. Помнится, я читал один, в котором убийство было особо завлекательным, и строились всяческие предположения, каким способом преступник пробрался в библиотеку убитого. Сыщик, однако, (говорит автор) «был куда более озабочен тем, чтобы обнаружить, каким способом убийца осуществил свой уход». По-моему, очень огорчительно, что в девяти десятых детективов в мире убийцы постоянно осуществляют свои уходы, вместо того чтобы просто взять и уйти. Ищейка, герой, многие подозреваемые — все употребляют этот странный воляпюк. И как тут не почувствовать, что ни естественное возбуждение, если прикончили того, кого следовало, ни напряжение, если подозревают не того, кого следует, не могут послужить достаточным извинением столь постоянным потокам дурного языка.

О великом вопросе Любви мнения могут разделяться, но я ее не терплю. Читатель изнемогает от нетерпения узнать, была ли белая субстанция на тартинке мышьяком или пудрой, и его нельзя держать в неизвестности, пока Роланд сжимает руку Анджелы «на мгновение дольше, чем дозволяет требование общества». За это мгновение, потраченное надлежащим образом, могло бы произойти многое: следы отпечатались или были бы обнаружены, сигаретные окурки подобраны и положены в конверт. Бога ради, предоставьте Роланду целую книгу сжимать все, что ему нравится, но в детективе он должен заниматься исключительно делом.

Что до сыщика, я, во-первых, требую, чтобы он был любителем. В реальной жизни, без сомнения, наилучшие сыщики — это профессиональные полицейские, но ведь в реальной жизни наилучшие преступники — это профессиональные преступники. В наилучших детективных историях злодей — дилетант, один из нас. Мы общаемся с ним в гостиной убитого, и против него бессильны любые досье, любая индексация, любая систематизация отпечатков пальцев. Только сыщик-любитель, только он один способен обличить виновного светом строгих индуктивных построений и логикой суровых беспощадных фактов. Да, этот свет и эту логику я ему позволю. Долой ученого сыщика с микроскопом! Какое удовлетворение получим мы с вами, пока знаменитый профессор изучает крохотную пылинку, оставленную убийцей, и приходит к выводу, что он живет между пивоварней и мельницей? Какой трепет волнения испытаем мы, если пятно крови на носовом платке пропавшего человека докажет, что его недавно укусил верблюд? Лично я — ни малейшего. Слишком уж просто для автора, слишком уж сложно для его читателей.

Вот, в сущности, то, к чему мы пришли: сыщику не следует иметь больше специальных знаний, чем среднему читателю. Читатель должен ощущать, что прибегни и он к свету строгих индуктивных построений и логике суровых беспощадных фактов (на что с благословения Небес вполне способны мы все), то и он тоже установил бы, кто виноват. Конечно, автор не может представлять улики гак, чтобы они были равноценными для читателя в его библиотеке и сыщика возле трупа. Шрам на носу одного из гостей может ничего не подсказать сыщику, но самое упоминание его автором тут же придает ему непомерную важность. Не стоит ни обижаться, ни удивляться, если автор, сознавая это, для уравновешивания легонько пробегает по носам других гостей, возможно, с большей щедростью на улики. Мы не имеем права жаловаться при условии, что и автор, и сыщик оставили свои микроскопы дома.

Ну, а как насчет Ватсона? Нужен ли нам Ватсон? Да, нужен. Смерть автору, который приберегает распутывание целиком до последней главы, превращая все предыдущие главы всего лишь в пролог к пятиминутной драме. Так вообще детективные истории не пишутся. Разрешите нам от главы к главе знать, что думает сыщик. Для этого он должен либо ватсониться, либо произносить монологи. Первое — всего лишь диалогизированная форма второго, и благодаря этому более надежная. Итак, Ватсон. Но вовсе не обязательно дурак Ватсон. Ну, пусть он будет немного тугодум, подобно столь многим из нас, но благожелательный, человечный, симпатичный. Теперь вы поймете, как возникла «Тайна Красного Дома». До сих пор, написав что-либо, я находил лишь одно извинение: мне хотелось это написать; и мне следовало бы столь же гордиться, разрешившись «Телефонной книгой» con amore, [1]как следовало бы стыдиться, сотвори я трагедию белым стихом по требованию других. И все же я много раз предпочел бы этой книги не писать, так как чувствую, что с точки зрения поклонника жанра она почти приближается к идеалу детективного романа. Хотя я никогда этого поклонника не видел, я знаю его так близко! Я точно знаю, что именно он хотел бы найти в ней, а чего не хотел бы. Я сверялся с его желаниями, с его предубеждениями на каждом шагу… Грустно думать, что это теперь единственная детективная история в мире, которую он никогда не сможет прочесть.

Глава I

МИССИС СТИВЕНС ПЕРЕПУГАНА

В сонной жаре летнего дня Красный Дом предавался сиесте. Пчелы лениво жужжали в цветочных бордюрах, голуби томно ворковали на вершинах вязов. С дальней лужайки доносился рокот газонокосилки, самый отдохновительный из всех сельских звуков, делающий отдых еще слаще, потому что другие работают.

Был час, когда даже тем, чья обязанность — обслуживать потребности других, открывается возможность улучить минуту-другую для себя. В комнате экономки миловидная горничная Одри Стивенс подновляла свою лучшую шляпку и болтала о том о сем со своей тетей — экономкой и поварихой в холостом доме Марка Эблетта.

— Для Джо? — благодушно спросила миссис Стивенс, глядя на шляпку.

Одри кивнула. Она вынула булавку изо рта, отыскала для нее местечко на шляпке и сказала:

— Ему нравится розовый цвет.

— Да мне и самой розовый цвет по вкусу, — сказала ее тетя. — Джо Тернер не один такой.

— Розовый всем к лицу, — сообщила Одри, вытянув руку со шляпкой и придирчиво глядя па нее. — Модно, правда?

— Она тебе к лицу, и мне была бы в твои годы. Слишком шикарна для меня теперь-то, хотя, думается, она все равно пошла бы мне больше, чем некоторым. Я никогда не изображала из себя, кем не была. Коли мне пятьдесят пять, так мне пятьдесят пять, и дело с концом.

— Пятьдесят восемь, верно, тетечка?

— Я же это просто в пример привела, — сказала миссис Стивенс с великим достоинством.

Одри вдела нитку в иголку, повернула руку и критически оглядела свои ногти, а затем принялась шить.