Veritas

Странно, что Мелани в разговоре с неизвестным приписал свое вчерашнее недомогание не известию о болезни императора, а – двум чашкам шоколада. Это наверняка не было отговоркой: никому не придется стыдиться, если ему станет дурно из-за печального известия, которое потрясло всю Вену. Однако если это был всего лишь расстройство желудка, то невольное признание своей вины Мелани становилось важным.

– Я все еще испытываю сильную головную боль, мне кажется, что мне необходим покой и я не должен так утомляться, как делал это до сегодняшнего дня. Месяц март всегда был для меня роковым, и я допустил неосторожность, отправившись в путешествие именно теперь, особенно же в такое место, где царит холод, в то время как во всем остальном мире уже наступила весна!

Под грузом своих восьмидесяти пяти весен Атто проклинал долгую венскую зиму.

– Bon, [73]моя дорогая, я очень рад, что вы приняли мое предложение. Лишенный драгоценного зрения, с прикованным из-за жесточайшей простуды к постели Доменико, вы – мое единственное спасение.

– Это мне в радость, господин аббат, и я еще раз благодарю вас за щедрое вознаграждение.

Я застыл от изумления. То был голос моей жены.

Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы разобраться в ситуации. Племянник Атто заболел, и старый кастрат внезапно оказался беспомощен. Он был на чужбине, инкогнито, более того, во вражеской стране – к кому ему еще обратиться, если не к моей надежной супруге? Кроме того, по счастливой случайности Клоридия как раз завершила свою службу во дворце принца Евгения. Моя супруга, конечно же, с радостью приняла предложение аббата Мелани, поскольку, как я сам слышал, тот собирался расплатиться с ней по-княжески.

«Прощай, привычное уединение с женой!» – пробормотал я про себя. Проклятый Мелани! Нам не нужны его деньги, я зарабатывал уже достаточно, даже кое-что оставалось, и мы могли посылать деньги в Рим, нашим цыпочкам. Вот я решил, наконец, провести немного времени с Клоридией, а ее тут же увел старый кастрат. Злость из-за этой неприятной неожиданности еще сильнее подогрела мое недоверие к аббату Мелани.

Обиженный, я ушел в трактир, где повстречал Симониса и своего малыша. Я договорился с греком, что зайду за ним после репетиции «Святого Алексия», чтобы затем вместе пойти на послепасхальный студенческий праздник.

На обратном пути в конвент мой мальчик срочно попросился помочиться. Детей нельзя заставлять терпеть, поскольку они могут наделать в штаны. Поэтому я счел возможным отпустить его в маленькую темную улочку, перпендикулярную Химмельпфортгассе. Пока малыш облегчался, я услышал следующее:

– Ну что, как все прошло? – спросил по-итальянски первый голос, который я узнал сразу же.

– Как вы, наверное, догадываетесь, эфенди, это было нелегко, – ответил второй с ярко выраженным иностранным акцентом. – Однако в конце концов у нас получилось. Увидев вашу деньги, они уступили.

– И сколько это стоило?

– Все, что вы мне дали.

– Простите?

– Они продали сердце своего господина. Это имеет свою цену, эфенди.

Говоривший был одет по-армянски, в классическом тюрбане и плаще. А его собеседником был Атто Мелани. Клоридии с ним не было.

Аббат стоял, опираясь на палку, в нише дома на темной улице. Я видел, как он взял из рук армянина небольшой ящик, открыл и тщательно ощупал его содержимое. Затем Атто передал ему мешочек.

– Вот твоя награда. Прощай! – сказал он и поспешно пошел по направлению к монастырю.

– Благослови вас Бог, эфенди, – ответил второй, непрестанно кланяясь аббатовой спине, впрочем, предварительно проверив мешочек.

Атто медленно шел к монастырю, держась вплотную к стенам и стуча перед собой палкой. А он смел, этот аббат Мелани, подумал я, слепой отважился выйти вечером на улицу, должно быть, сделка с тем армянином была очень важной!

Сердце господина: не нужно было быть гением, чтобы понять, что было предметом темной сделки и комупринадлежало это сердце! Достаточно было сложить два и два. Атто Мелани не только прибыл в Вену почти одновременно с загадочным турецким посольством, тогда, когда заболел император. Теперь я его застал за тайной встречей с армянином, то есть подданным Блистательной Порты! Ничего не стоило предположить, что он был из числа свиты аги, может быть, охранник этого дервиша Кицебера, который охотился за головой императора. Чудесные метафоры у этих восточных людей для своих чудовищных поступков! Если убрать прочь поэтические арабески, то намерения предельно ясны: его императорское величество должны были убрать с дороги.

Этот сумасшедший кастрат, возмущался я, приведет меня на виселицу! И слабоумного Угонио в придачу. Мне нужно было немедленно пойти к Клоридии и рассказать ей о том, что я только что слышал. Она должна была отказаться от своей новой работы на аббата.

Придя домой, я увидел, что моя жена возвратилась прежде нас с сыном.

– Ну что ж! – приветствовал нас Оллендорф, когда я открыл дверь дома.

Этим вечером был назначен урок немецкого языка, и Клоридия уже начала заниматься.

При виде нас ее лицо озарила улыбка. Она попросила Оллендорфа продолжать занятие с нашим малышом и повела меня в соседнюю комнату.

– Если б ты только знал, какие у меня новости! – сияя, воскликнула она, закрывая за собой дверь.

Она подробно рассказала мне о своей новой работе у аббата Мелани.

– Ты только представь себе, таким образом мы сможем чаще бывать вместе!

Я с трудом улыбнулся. Внезапно все мое мужество улетучилось. Бедная Клоридия! Каждый раз, когда в моей жизни появлялся Мелани, из-за его проделок и махинаций я совершенно забывал о жене. Теперь же, когда ее услуги были нужны аббату, я должен был просить ее держаться от него подальше. Однако при мысли о том, что мне придется выносить общество старого шпиона, если я захочу побыть с женой, мне стало дурно.

– Сокровище мое, к сожалению, это невозможно, – начал я, обнимая ее.

– Что невозможно? – спросила она со строгой ноткой в голосе.

Она еще не знала обо всей серьезности положения, и я испортил ей настроение. Поэтому мне пришлось начать издалека, Я рассказал о подозрении, которое у меня возникло по отношению к Атто в связи с болезнью императора, об обвинениях, которые я в гневе бросил ему в лицо, и о последовавшем за этим его недомогании. Закончил я разговором, свидетелем которой только что стал.

– Поэтому, любимая моя, ты не должна связываться с аббатом Мелани. Завтра ты скажешь ему, что не сможешь работав на него, – произнес я. – Тебе следовало спросить меня, прежде чем принимать его предложение: ты ведь знала о том, что еж внезапное прибытие в Вену вызывает у меня подозрения.

– Это все? – удивленно спросила она. – То, что ты мне только что сказал, наоборот, является существенным поводом длятого, чтобы не отходить от него ни на шаг и не спускать с него глаз.

– Но мы можем оказаться втянуты… И, кроме того, – несколько нетерпеливо добавил я, – разве все эти годы ты не упрекала меня, что я ввязываюсь из-за Атто в опасные ситуации Теперь, когда пришла твоя очередь, ты, похоже, совершен! не принимаешь в расчет опасности.

– Любимый, еще до того, как мы переехали в Вену, я говорила тебе, что аббат снова воспользуется нами, но ты меня не слушал. Что, впрочем, оказалось правдой лишь отчасти: наконец-то нам хорошо, и я ни за что на свете не хочу возвращаться в Рим. Что же касается маневров твоего аббата, то удовольствуйся тем, что мы и так уже увязли в этом по уши. Лучше радуйся, что теперь за ним буду следить именно я: ты ведь никогда ничего не замечаешь и постоянно попадаешь в его ловушки. Доверься мне.

К сожалению, она была права. Мне не оставалось ничего другого, кроме как положиться на острый ум своей жены. Счастливая, она так мужественна.

– Ты слышишь, какой у нас сын ученый? – спросила о затем, прикладывая ухо к двери.