Проклятие

– Мне же надо было разыскать Парцифаля! – выпалила она. – Ты же знаешь, как он мне дорог! Мне еще повезло, что Матис оказался поблизости. Он… он отвлек разбойников, и нам удалось сбежать.

– Отвлек, говоришь? – Отец недоверчиво уставился на нее единственным глазом. – И как же? Неужто своим вонючим порохом? Я, пока у крестьян был, слышал, как что-то громыхнуло два раза. Уж не твой ли Матис тут замешан? – Он снова погрозил пальцем и возвысил голос: – Я ему сто раз говорил, чтобы он прекратил заниматься этой чертовщиной! Пусть мечи кует и не тратит время на недостойный рыцаря хлам.

– Он… он бросался в разбойников камнями, а потом убежал.

Агнес изо всех сил старалась не смотреть отцу в глаза. В надежде, что наместник этим удовлетворится, она неуверенно добавила:

– Мы и сами слышали, как громыхнуло. Видимо, в какой-то соседней крепости стреляли.

Поколебавшись немного, Эрфенштайн все же поверил отговоркам дочери.

– Ладно, – проворчал он. – При случае я поблагодарю Матиса. Но это вовсе не значит, что я позволю ему и дальше марать руки в порохе.

Отец ворчал себе дальше, а Агнес мысленно возвращалась то к мертвому Пьюку, то к соколу. К таксе она относилась как к другу, но Парцифаль был для нее дороже всего на свете. Долгие месяцы ушли на то, чтобы прикормить и выдрессировать робкого поначалу сокола, натаскать с помощью приманки на ворон и других птиц. При мысли, что маленький охотник улетел навсегда, у Агнес комок вставал в горле.

– …И вообще, этот парень тебе не пара, – продолжал тем временем отец, наливая себе вина из оловянного кувшина. – В этот раз Матис, может, и выручил тебя, но в остальном-то он тот еще смутьян. Якшается без конца с Пастухом-Йокелем, этим бунтарем треклятым… О чем он вообще думает? Господь каждому уготовил свое место! Куда мы скатимся, если каждый станет делать то, что ему вздумается? – Он большими глотками выпил вино и грохнул кружкой о каминную полку. – Во времена старого кайзера такого не было. Тогда с молодчиками вроде этих особо не церемонились. Мигом на виселицу отправляли!

– Времена меняются, отец, – возразила Агнес и протянула руки к огню. Дрова хоть и потрескивали в камине, но теплее от этого в просторном зале не становилось. – Матис говорит, что крестьянам день ото дня все хуже. Их дети голодают, а поборы только растут. Так им еще охотиться и рыбачить запретили… Вот и сегодня утром наместник Анвайлера велел повесить троих браконьеров. Один из них был не старше Матиса. Дворянство и церковь прибирают всё…

– Церковь забирает то, что ей дают! – грубо перебил ее отец. – Ведутся же дурни безмозглые на эти индульгенции! Платят попам, чтобы им отпустили грехи, им да еще и предкам заодно… Ха! – он яростно мотнул головой. – Лютер правильно поступил, что обличал подобную чушь. А вот то, что крестьян подстрекает, за это ему трепку хорошую надо задать!

Эрфенштайн со злостью швырнул полено в огонь и запричитал дальше:

– А о нас кто подумает, о рыцарях? Просто позор, как обошлась с нами аристократия! Раньше, при императоре Максимилиане, царствие ему небесное, наше мнение и боевое искусство еще чего-то стоили. Но теперь, когда у власти Карл, его внук, дело решают одни только деньги! Деньги и ландскнехты, которых мы же еще и содержать должны. Только вспомнить, как при Гингате [2] мы с его императорским величеством…

Агнес молчала, и тирады отца лились на нее, как теплый летный дождик. Она хоть и любила его всем сердцем, но выносить перепады его унылого настроения у нее получалось с огромным трудом. С тех пор как император Максимилиан скончался несколько лет назад, империя, по словам Филиппа фон Эрфенштайна, неотвратимо приходила в упадок. После упорной борьбы германские курфюрсты усадили на трон Карла, внука Максимилиана и сына испанского короля. Объединенная с Испанией, Священная Римская империя стала крупнейшей державой Европы. И неважно, что правитель ее находился по ту сторону Пиренеев и ни слова не знал по-немецки.

Скрип двери вынудил Эрфенштайна прервать свой монолог. В зал просунул голову казначей Мартин фон Хайдельсхайм.

Тщедушный мужчина, как обычно, улыбался во весь рот, что никак не сочеталось с его холодным взглядом. Будучи казначеем Трифельса, Мартин фон Хайдельсхайм уже более десяти лет ведал финансовыми делами крепости. Однако бледный, вечно ссутуленный секретарь, очевидно, считал это занятие ниже своего достоинства. В своем небольшом кабинете на верхнем этаже дворянского собрания Хайдельсхайм зачастую сидел, уставившись от скуки в окно, и проводил время в обществе бутылки. Ему едва перевалило за тридцать, но вид у него был довольно дряхлый. И только если на глаза ему попадалась Агнес, он немного расцветал.

– Простите, что помешал, господин, – прошелестел Хайдельсхайм, не сводя глаз с девушки. – Но в списке годовых сборов, который вы мне дали…

– Что там еще? – проворчал Эрфенштайн. Заметив взгляд казначея, он нетерпеливо махнул рукой: – Говорите же, Хайдельсхайм. Моя дочь давно уже не маленькая, можно ее и в денежные вопросы посвятить. Ей все-таки предстоит однажды стать женой здешнего наместника, верно ведь?

Рыцарь подмигнул Хайдельсхайму, и тот громко прокашлялся.

– Так вот, список, – проговорил секретарь через некоторое время. – Он, похоже, неполный. Не хватает подворья Нойнэкер и двора под крепостными полями. Кроме того, сборы с Биндерсбахской переправы в этот раз совсем мизерные.

Эрфенштайн вздохнул и почесал небритый подбородок.

– Крестьянам больше нечем платить, – проворчал он. – Зима выдалась самая суровая на людской памяти. Беднягам даже посевное зерно доедать приходится, много детей на грани голодной смерти… А с тех пор как этот Вертинген, будь он неладен, на переправе взялся бесчинствовать, торговцы ездят другими дорогами. Много там теперь не соберешь.

Точно в безмолвном упреке, Хайдельсхайм вскинул брови.

– Не мне напоминать вам, что герцог требует своей доли. Господа вряд ли обрадуются, если…

– Проклятье, откуда мне взять деньги, если их нет! – злобно перебил его Эрфенштайн. – Может, мне, как Вертинген, в разбойники податься?

Мартин фон Хайдельсхайм ничего не ответил. Он продолжал рассматривать Агнес, пока взгляд его не замер на ее декольте. За последний год грудь у девушки заметно подросла, и казначей, похоже, наслаждался ее формами. Агнес стало неловко, она отвернулась и сделала вид, что греется у огня.

– Я… я поговорю с герцогским управляющим в Нойкастелле, – проговорил наконец Эрфенштайн. – Он не откажет в рассрочке. У других ленников наверняка те же трудности. Крестьяне повсюду ропщут – как бы не взбунтовались, как пару лет назад в Вюртемберге.

– Ну, Лёвенштайн-Шарфенеки, как поговаривают, в этом году даже подарок герцогу преподнесли, – Хайдельсхайм тонко улыбнулся. – Карманные часы, которые с недавних пор изготавливают в Нюрнберге.

– Ха, все знают, что Шарфенеки курфюршеской фамилии родней приходятся в третьем колене. Этим нет нужды крестьян обирать, они со двора в Гейдельберге мешками золото вывозят… – Эрфенштайн с отчаянным видом рассмеялся и выглянул в окно, на подернутые туманом холмы и заходящее солнце. – Эти господа в прошлом году еще перестроили свой замок, а нашему брату только и остается смотреть, как бы им своды на голову не рухнули. Не только крестьянам худо, весь мир по швам трещит!

Мартин фон Хайдельсхайм прокашлялся.

– Позвольте дать вам совет, ваше превосходительство. В арсенале, насколько я знаю, еще сохранилось несколько орудий. Их можно переплавить. Бронза и железо в цене, особенно в эти неспокойные времена. Возможно, удастся выручить с этого неплохие деньги.

– Пе… переплавить оружие? – Рыцарь с ошеломленным видом уставился на казначея. – Вот до чего мы докатились?

Потом он все же кивнул.

– Хотя, возможно, вы и правы, Хайдельсхайм. Все равно у меня не хватит людей, чтобы должным образом оборонять эту крепость. А на вырученные деньги, может, удастся купить досок и кирпичей… Предместье никуда не годится.