Паника в Борках

Монотонно жужжит веретено… Капают горькие старушечьи слезы…

Обыкновенно в это время она уже ложится на покой, только сегодня ей как-то неможется или просто не по себе.

Быть может, это потому, что день выдался небывало жаркий. С самого утра солнце начало невыносимо палить, а к полудню уж и дышать было нечем.

В саду под окном не шелохнется ни листок, ни травинка. Даже пичужки замолкли, разомлели.

К вечеру открыла было окно, ан ветер поднялся. Подхватил песок, пыль, соринки, закрутил, понес, а там силы набрался и бором тряхнул.

Зашумели, заскрипели вековые сосны… Гнутся вершинами, точно друг другу кланяются.

Темно сразу стало, а свежести нет. Воздух густой, тяжелый. Быть грозе. Минута-другая зловещей тишины. Утих ветер, притаились деревья, точно собираются новый порыв встретить.

Тяжелая черная туча надвинулась, повисла над Борка-ми. Ослепительно-яркий зигзаг — и раскатился гром.

А там и пошло! Молния за молнией, точно все небо в пламени; а удары так и следуют друг за другом. Еще не затих один, другой еще громче рассыпается.

Деревья не шелохнутся. Вот-вот опалит какое-нибудь с вершины до корня.

Няня лампадку перед иконой поправила, на колени стала — молится.

Что-то жутко сегодня и ей, никогда ничего здесь не боявшейся.

— Пошли, Господи, дождичка. Нехорошо, всухую гроза!

И точно молитва ее услышана — хлынул дождь. Целые потоки полились с неба, да так и пошли на всю ночь.

Не спится няне…

Молнии реже стали. Минут по десять, а то и больше не освещают ее комнатку, а за окном будто светом все залито. Фонарь, что ли, с улицы?

Нет, он эту часть сада не освещает. Сюда выходят окна из бывшей биллиардной комнаты. Ее к свадьбе под второй танцевальный зал очистили, а над нею зоюшкины комнаты расположены.

Подошла к окну старушка.

Молния блеснула — прогремел гром.

У нее в комнате темно, а сад светом залит.

Уж не загорелось ли что? Долго ли до греха? Молния-то чуть не по земле стелилась.

— Покликать, нешто, дворника?

Не услышит; голос и без грома дождь заглушит. По крыше, по стеклам, по деревьям так и барабанит.

Пойти самой посмотреть. Зажгла старушка свечку. Только вышла в коридор, едва не задуло. Холодным ветром так и потянуло.

— Ну, так и есть, где-нибудь ставню сорвало. Сквозняк образовался, а это при грозе нехорошо.

Прикрыла свечку рукой — идет.

— Что это музыка как громко играет? Концерт, что ли, какой? Для концерта быть уж и поздно.

Идет старушка и не то она к музыке, не то музыка к ней приближается. Вот что значит, окна повыбиты. Музыку-то так слыхать, точно она в доме играет…

Да у нас и есть. Вот и свет из-под двери выбивается…

Ускорила шаги, распахнула дверь, да так и обмерла.

Зала ярко освещена. Большая люстра и все бра горят. На хорах музыканты сидят — играют. Льются плавные звуки полонеза. Пары медленно, грациозно выступают. Одеты невиданно…

Замерла няня… глядит.

Длинная лента танцующих пар из биллиардной в залу движется, вдоль стены загибается; до середины дошла, повернула — к ней направилась.

Все такие спокойно-важные; никогда прежде ни у Ляр-ских, ни у Потехиных ею не виданные.

Смотрит на них, смотрит, а у самой в душу страх заползает.

— Няня, уйди; беда, если тебя заметят.

Взглянула, а с ней рядом Зоя стоит в венчальном наряде; любовно так смотрит, на дверь показывает..

А у старушки ноги к полу пристыли, не слушаются.

Поздно, первая пара ее заметила!

Кто же этот барин? Где его видела?

Пары расстроились; бросились к ней, спешат, толкаются; вот-вот схватят…

Зоя с головы вуаль сорвала и на няню накинула. — «Моя», — говорит, — «не позволю!»

Старушка замертво упала на пол.

Утро ясное, светлое.

Копается дворник в саду, дивится, что няня так заспалась. На окно посмотрел, жену посылает:

— Сходи, Катерина, не занемогла ли старушка? Никогда так долго не спала!

Жена пошла, — вернулась.

Все крепко заперто; стучала — не откликается. За ключами от парадной двери сбегали. Вошли. Все двери из коридора в приемные комнаты открыты, а в зале на полу без сознания лежит няня.

Так и не пришла в чувство, что ни делал с ней доктор.

Столбняк, говорит, какой-то нашел!..

Замкнули дом. Еще тише в нем стало. А по Боркам шепоты-страхи ползут-разрастаются…

Глава IX Сны Потехина

Если так жарко было вчера в Борках, то каково же в Москве!

Дома и камни мостовой раскалились, нога тонет в асфальте тротуаров. Раскаленным воздухом невозможно дышать. Редкие прохожие еле бредут по теневой стороне; по солнечной идти не дерзают. Немало лошадей пало, да и с людьми были случаи солнечных ударов.

Слава Богу, не часто жара такая бывает. Вечерней грозе все обрадовались, а ливень прямо благословляли. Все же легче стало.

Душно было и в огромной спальне Потехина. Большую, обставленную старинной мебелью комнату не спасают плотные шторы.

Непрерывные молнии заливают ослепительным светом массивные кресла и шкаф, старинный красного дерева комод и дорогой богатейший киот-божницу в углу.

На иконы здесь денег не жалели. Ризы и венчики горят и переливаются разноцветными огнями то при ярком блеске молнии, то при мигающем свете лампады.

Посредине большая икона Богоматери кисти знаменитого художника. Икона живет, вот-вот выйдет из киота. Ризой она не покрыта, только венчик над головой тончайшей художественной работы. В нем дрожит и сияет громадный бриллиант.

На широкой массивной кровати спит разметавшийся Потехин.

Не слепит его молния, не будит грохот грома. Спит тяжелым сном. Из груди вырывается затрудненное дыхание, на лбу выступили крупные капли пота.

Снится ему охваченная тесным кольцом леса маленькая деревушка Пестровка.

Есть такая поговорка: «По обличию — кличка», и действительно метко названа деревушка Пестровкой. Маленькая она, всего двадцать дворов, а постройка самая разнообразная. Есть два прекрасных дома под железом; есть и под тесом, а среди них избушки по одному оконцу, гнилой соломой крытые.

Стоят — не стыдятся. Чего тут! Мы-де раньше богатеев были построены.

На краю у самого леса избушка Власа Корунова.

Старенькая избушка на один бок покосилась; оконце из зеленого стекла потускнело от времени; сверху гнилой соломой нахлобучена.

Бедный мужик — Влас, но хозяин заботливый; с утра до позднего вечера в работе. Если не в поле и не в лесу, то дома топором стучит, стену у избенки подопрет, ворота подправит, ступеньку новую на крылечке приладит.

Да и мало ли в крестьянском обиходе работы найдется, а у него не знаешь, к чему и руки вперед приложить.

Внимательнее всего он к конюшенке своей относится. Пристроил ее к самой избе. Хотя и из старой бани стены выведены, но промшил их Влас хорошо, оконце для света прорубил, а крыша даже лучше, чем на избе.

В конюшне у него бесценное сокровище стоит — Гнедко.

Подарила его ему еще маленьким жеребенком барыня-покойница, у которой он в летнее время в саду убирался.

Жеребенок вышел на славу — цены ему нет; холит его Влас пуще детища родного.

Об осени ему уже два года.

На Петров день в Красном — ярмарка. Народу съезжается со всех концов; вот он туда и Гнедка своего отведет. Хорошо продать можно, а тогда и нужде конец. Избу поставит новую, скотинки подкупит, у соседнего помещика лужок снимет.

Мечтает Влас, жеребенка своего чистит, а у того шерсть, как шелк, блестит. Пофыркивает коник, на хозяина лукаво глаза косит, тонкими, породистыми ножками перебирает.

— Полюбуйся, дескать, какой я красавец вырос. Сколько ты животов за одного меня купишь? Только смотри, смотри, в дурные руки меня не отдавай.

Залюбовался на него Влас, а у самого сердце вдруг ёкнуло.

В округе, слышь, конокрады проявились. Да чего в округе, у них в Пестровке на прошлой неделе у Петра Волкова мерина свели. К батюшке, слышь, подбирались, да Азор-ка лай поднял, работник во время выскочил. А ну как…?!