Демон воздуха

Все это я только-только успел заметить, когда мой брат вдруг брякнулся на колени и закричал:

— О повелитель! Мой господин! О владыка!

Я поспешил последовать его примеру, между тем как советники и переводчик бесстрастно взирали на нас.

В ответ из-за ширмы послышалось какое-то бормотание, вслед за коим пронзительный визгливый голос переводчика прокричал:

— Раб главного министра здесь?

Не будучи уверен, со мной ли сейчас говорили, я метнул вопросительный взгляд на Совет четырех. Один из них кивнул мне.

— Мой повелитель, Яот здесь!

— Ты знаешь темницу Куаукалько.

Это был не вопрос, а утверждение, и эта явная утвердительность резанула больнее обсидианового лезвия. Монтесума не забыл того случая на Сердце Мира, когда имя мое было объявлено вслух и мой брат притащил меня за волосы наверх, чтобы на глазах у молчаливой ожидающей толпы привести в исполнение приговор. Но слова его сейчас напомнили мне не обсидиановое лезвие и не треск моих тугих волос под ним, а клетку, в которой меня держали перед этим, — тесную деревянную клетку, где нельзя даже было встать во весь рост. А еще они напомнили мне противную вонь заживо гниющего в соседней клети человека, которого по приказу Монтесумы с каждым днем кормили все меньше и меньше, чтобы он истлел заживо и умер.

— Да, повелитель. — Из моего пересохшего от страха горла вырвался хриплый шепот. Император не мог найти лучшего способа напомнить мне о том, что жизнь моя находится в его руках и он может забрать ее, когда пожелает.

— Тогда скажи, почему нам не отправить тебя туда обратно?

— О повелитель! — вскричал я, в панике забыв об этикете. — Я не сделал ничего дурного!

— Разве? — По голосу императора невозможно было что-либо угадать, зато переводчик отчетливо передал насмешку. — Тогда как ты объяснишь то, что произошло сегодня вечером?

Конечно, он мог иметь в виду только сорвавшееся жертвоприношение.

— Мой… мой хозяин, господин Черные Перья, главный министр, — запинаясь забормотал я. — Он… велел мне помочь одному торговцу отправить на жертвоприношение омовенного раба. Я же не думал, что так получится! О мой повелитель, откуда мне было знать?..

— Потому что это знал твой хозяин! — Переводчик выговорил эти слова мгновенно, словно заранее предугадал ответ императора.

— Но я даже не понимаю, почему туда отправили именно меня! Честное слово, я готов землю есть! — Я коснулся пола пальцами и приложил их к губам, подтверждая свою искренность. Эта священная клятва означала, что земля, которой ты набрал в рот, поглотит тебя, если ты говоришь неправду.

В какой-то момент я почувствовал себя таким одиноким, каким не чувствовал никогда в жизни. В отчаянии я устремил взор на брата, но тот смотрел в пол, а четверо советников, все как один, отстраненно глядели куда-то перед собой. Спасение пришло ко мне в самом что ни на есть неожиданном виде — голос из-за ширмы, тихий и шелестящий, но непреклонно властный, голос самого императора.

«Кто научит меня как? Как справиться мне в одиночку с моими страданиями?»

Я знал эти слова, ибо когда-то они запали мне в память. Это были строки из стихотворения отца Монтесумы императора Ахаякатля. В них выразились все недоумение и боль старика, охватившие его после разгрома его войска тарасканцами в войне, которую ацтеки вели и которую проиграли, когда я был младенцем. Но почему его сын вздумал процитировать эти строки сейчас?

— Так скажи мне, раб! — продолжал этот обманчиво тихий голос. — Скажи мне, что ты знаешь.

Он даже не скрывал своего возбуждения, которое выдал факт, что он предпочел говорить без посредника. Я представил себе, как он порывисто подался вперед, склонившись над своими изысканными угощениями из индейки, улиток, тушеного человеческого мяса или чего там еще, вперив взгляд в ширму, словно мог увидеть сквозь нее, с нетерпением ожидая от меня чего-то и жадно вслушиваясь в мой лепет. Когда я дошел до того места, где раб Сияющего Света перед смертью велел нам остерегаться какой-то большой лодки, из груди императора вырвалось что-то вроде вздоха, какой издают люди, услышав нечто долгожданное.

Когда я закончил рассказ, в зале надолго повисла тишина. Потом император вновь заговорил, все так же тихо, но мы его хорошо слышали.

— Настали тревожные времена. То и дело мы узнаем о разных знамениях и знаках — об огненных потоках на небе, о горящих храмах, об озерах, вскипевших и вышедших из берегов безо всякого ветра. До нас доходят слухи с востока, с наших рубежей в Хикаланко на побережье бескрайнего Божественного Моря, — слухи о людях с бледной кожей и волосами на лице. До нас доходят рассказы из земель майя. В них говорится о чужестранцах с островов Божественного Моря, о страшных вещах, которые произошли там, — о том, как бледнолицые бородатые люди пришли и убили, прогнали или поработили тамошних жителей. Мы видели рисунки пирамид на море, несомых огромными лодками. — Он понизил голос почти до шепота. — А теперь вот еще весь город слышал, как омовенный раб кричал про большую лодку, перед тем как броситься с Большой Пирамиды. Означает ли это, что опасность — какова бы она ни была — грядет со стороны Божественного Моря?

Он умолк. И все остальные, разумеется, тоже молчали, включая меня, хотя я ощущал, будто он ждал, чтобы кто-то ответил ему. Мне снова вспомнились строки из стихов творения Ахаякатля. Чего боялся наш император? Какого-то поражения — вроде того, что постигло его отца много лет назад? Но поражения от кого? От загадочных бледнолицых бородатых чужестранцев, явившихся с противоположных берегов Божественного Моря?

Совершенно очевидно, что Монтесума уже давно пребывал в страхе перед ударом судьбы, грозящим уничтожить его город. И вот теперь невнятные речи о какой-то большой лодке, произнесенные в предсмертный миг обычным сумасшедшим, повергли его в состояние необъяснимого ужаса, которое не под силу прогнать ни моим, ни чьим бы то ни было словам.

Когда он заговорил вновь, голос его зазвучал на удивление сердито.

— Скоро среди нас появятся чужестранцы — так показали знамения. Но боги ли они, или просто люди, принявшие обличье богов? Что ответишь ты на это, раб?

Незаметно от присутствующих я смотрел на ширму, силясь найти ответ. При мысли о том, что обычно происходило с людьми, дерзнувшими разочаровать императора, все остальное просто выскочило у меня из головы. Я должен был что-то сказать, но в этот момент мог думать почему-то только о страшной темнице. Потом меня словно окутала тюремная тьма, и ее наводнили призраки — зловещие, грозные очертания то ли людей, то ли животных, то ли демонов…

В отчаянии я выпалил первое пришедшее мне на ум слово — им называли мужчин и женщин, чьим домом была тьма.

— Колдуны!

Колдуны — это люди, рыскающие по ночам в обличье ягуаров, койотов или хорьков. Они обладали даром излечивать больных и способны были истреблять целые семьи — это уж как подскажет им настроение. Они умели путешествовать в соседние миры и приносить оттуда тамошние тайны.

— О, повелитель! Если бы мне понадобилось узнать, кто такие эти чужестранцы, я бы позвал колдуна.

Долго из-за ширмы не доносилось ни звука. Потом я услышал неожиданный звук, напоминающий хихиканье.

Неужели император смеялся? Похоже, что так, хотя никто не посмел последовать его примеру. А ответил на этот раз переводчик:

— Это мудрые слова. Но мы уже советовались с колдунами. Его светлость Хранитель Дома Тьмы объяснит, что с ними стало.

Краем глаза я заметил, как один из четырех советников чуть подался вперед и отважился торопливо ощериться в усмешке, прежде чем смерить меня высокомерным взглядом.

— Владыка Монтесума посылал за колдунами, дабы те истолковали знамения, о которых он говорил, — ровным, бесстрастным голосом проговорил он. — Он беседовал с каждым лично. Все они были заточены в темницу, потому что не сумели дать ему желанных ответов.

— Они были заточены в темницу, — прибавил переводчик Монтесумы. — В место, хорошо тебе знакомое.