Печать Медичи

— Это тот тип, что тогда приезжал и оскорблял тебя? — спросил я.

— Да, — ответила она. — Это тот человек, которому ты сломал нос. Паоло вовремя не заплатил, и поэтому дом уже не принадлежит нам. Через месяц Ринальдо Сальвиати лишит нас права выкупа, и тогда…

Она резко замолчала.

— И что? — спросил я с тревогой. — Он опять сделал тебе какое-то предложение?

— Он сказал, что мы могли бы прийти к какому-нибудь соглашению.

— Ты скажешь ему, что ничего этого не будет.

— Тебе легко говорить! — вспыхнула Элизабетта, кидая на меня яростный взгляд. Я впервые видел ее такой сердитой. — Я знаю, что в тебе больше сочувствия, чем в других мужчинах, Маттео, но пока ты сам не станешь женщиной, ты не почувствуешь, какими путами все мы связаны. У меня нет ни денег, ни земли, ни титула — ничего. Что мне делать? Куда мне идти? Что я буду есть? Как я буду жить?

Глава 69

На следующее утро я уехал из Кестры, пообещав Элизабетте вернуться как можно скорее.

Мы отправились в Милан, сделав для этого виток на юг и стараясь держаться как можно дальше от той дороги, где я попал в засаду прошлой осенью. Когда мы приехали в город, я оставил своих солдат около Дуомо и поручил им прогуляться в окрестностях собора и разузнать новости, ни в коем случае не причиняя никому вреда и будучи все время начеку. Оба солдата были хорошими людьми — неопытными, но чистосердечными. Сам же я поспешил в студию маэстро у площади Сан-Бабила.

Там я нашел одного лишь Фелипе. Он бродил по разоренной мастерской, отбирая последние вещи для переправки на виллу Мельци в Ваприо. Он встретил меня так тепло, что сразу повеяло родным — ведь так же тепло все они ко мне относились с самого начала. С самых юных моих лет Леонардо да Винчи обращался со мной как настоящий отец — ласково, но твердо.

Фелипе сообщил мне печальную новость о кончине Грациано, который умер всего месяц назад. Он рассказал, как наш друг до конца продолжал шутить и сказал хозяину, чтобы тот обязательно разрезал ему живот, как только он испустит дух, и убедился в том, что живот его раздулся от рака, а вовсе не от обжорства.

Потом Фелипе спросил меня, правда ли, что болонцы скинули великую статую Папы. Когда я подтвердил это, он вышел из комнаты. Я последовал за ним в сад. Вероятно, сама мысль об уничтожении творения такого гениального художника, как Микеланджело, причинила ему острую боль. Фелипе много лет работал с хозяином. Он прекрасно понимал цену такого величественного произведения, знал, какие эмоциональные, физические и умственные затраты требуются для его создания. Он переживал за художника, понимая, что должен тот чувствовать, когда гибнет его творение. Ведь когда-то давно в Милане Леонардо да Винчи сделал гипсовую модель огромной конной статуи, и она была варварски изувечена солдатами, использовавшими ее в качестве мишени.

Какое-то время мы оба молчали.

Мне приходилось слышать, что между двумя наиболее одаренными людьми эпохи, Леонардо да Винчи и Микеланджело, не прекращалось острое соперничество. И действительно, трудно было представить себе людей более непохожих, чем они.

Многие считали, что Леонардо посмеивается над любимым искусством своего соперника, утверждая, что скульптура не способна отобразить душу, в отличие от живописи, с помощью которой художник может показать глаза человека. Микеланджело, со своей стороны, якобы утверждал, что только трехмерное изображение тела в скульптуре позволяет отразить правду жизни и поэтому подлинным искусством является только скульптура. Но на самом деле как Леонардо занимался скульптурой и ваял статуи, так и Микеланджело был превосходным живописцем: по распоряжению Папы он расписал потолок Сикстинской капеллы, создав настоящий шедевр живописи.

— Мы варвары, — сказал Фелипе после долгого молчания. — Мы варвары, если позволили такому зверству произойти. — Он взглянул на меня. — Маттео, расскажи мне, что ты видел. Хоть кто-нибудь оплакивал гибель статуи?

— Когда она упала на землю, все ликовали, — честно ответил я. — По всей Ферраре развели костры и жгли в них изображения Папы, чтобы показать, что произойдет вскоре с его бронзовым подобием. А герцог Альфонсо расплавил статую в своих печах и отлил из этой бронзы огромную пушку.

Фелипе сел на скамью и схватился рукой за сердце.

— Ах, я уже совсем старик, — сказал он. И через минуту добавил: — Как и твой хозяин.

Я присел рядом с ним.

— Скажите, он действительно простил меня за то, что я не занял то место в университете Павии?

— Пойди к нему и поговори с ним сам, — ответил Фелипе. — Он сейчас в Санта-Мария-делла-Грацие. Доминиканцы все жалуются, что фреска, которую он написал много лет назад в их трапезной, начала осыпаться.

— Как он? — спросил я у Фелипе.

— Он был в глубокой печали после смерти друзей — Марка Антонио делла Toppe и Шарля д'Амбуаза. А теперь все мы оплакиваем уход нашего веселого Грациано.

Смерть. Жестокий абсолют, который уносит друзей навсегда.

Смерть. Вечный спутник маэстро, да и мой тоже, если вспомнить те ночи в покойницкой в Аверно.

— Но Ваприо — тихое и спокойное место, — продолжал Фелипе, — и маэстро собирается заняться изучением геологии той области. Как было бы хорошо, если бы он отдохнул там хоть немного.

— А что он будет делать, если французы оставят Милан?

— Ему следует наконец заняться своими делами и доходами. Как только на дорогах станет спокойно, я поеду во Флоренцию и приведу в порядок финансы. А потом нам нужно будет найти другого покровителя и уехать куда-нибудь подальше от тех мест, где идет война.

— Но куда в наши дни можно уехать от войны?

Я не случайно задал Фелипе этот вопрос, потому что все мои мысли были заняты положением Элизабетты. Я знал, что у Паоло не было никакого желания удерживать дядино имение за собой. Теперь я понимал, почему он попросил меня поехать в Кестру, а сам остался в Ферраре: он не хотел спорить об этих делах с Элизабеттой. Все свои деньги он тратил на экипировку и оснащение «Красных лент». Мне не хотелось увозить Элизабетту с собой в Феррару, потому что там было небезопасно.

— Довольно трудно следить за большой политикой, когда сам участвуешь в сражениях, — сказал Фелипе. — Но ты должен знать, что французы скоро покинут Италию. Они не могут держать здесь целую армию, в то время как молодой английский король Генрих по наущению Папы собирает войска на их северной границе.

— В Ферраре Папу считают грешником и интриганом.

— Бывший герцог Феррарский вступил в союз с предшествующим Папой — Александром Шестым, Родриго Борджа, женив своего сына на Лукреции Борджа. Так что в те времена Феррара примкнула к Папе, ища покровительства в его сильной власти. Новый же Папа, Юлий, похоже, ратует за всеобщее благо. Он начал монастырскую реформу и жестко пресекал коррупцию в церкви. В отличие от других высших церковников он не стал использовать свое положение для продвижения собственной семьи. — Фелипе улыбнулся. — Разумеется, он покровительствует искусству, и, наверное, поэтому я отношусь к нему небеспристрастно.

В очередной раз объективное мышление Фелипе прочистило мне мозги.

— Так вы думаете, что курс Папы Юлия служит пользе Италии больше, чем любой другой?

— Я думаю, что Юлий хочет поставить во главе городов-государств своих людей и постепенно привести все эти города под контроль Рима. Он уже заявил, что итальянские дела должны находиться в итальянских руках. И я не могу с этим не согласиться. Может статься, мы будем свидетелями борьбы за рождение Италии.

Пока мы разговаривали, мне пришла в голову одна мысль.

Я рассказал Фелипе о своем беспокойстве насчет Элизабетты и сделал ему такое предложение:

— Если вы возьмете Элизабетту с собой во Флоренцию, то я могу сопроводить вас туда. Сейчас во Флоренции она будет в большей безопасности, чем где бы то ни было.

Минуту он раздумывал над моими словами.

— Мне было бы полезно оказаться там в самое ближайшее время, — сказал он наконец. — На тамошнем счету у нас есть кое-какие деньги, и они нам сейчас очень нужны. И у нас есть там друзья, в пригороде. Они могли бы взять Элизабетту к себе. У них солидный дом, достаточно большой для того, чтобы разместить гостью.