Комитет Тициана

— Что это… — начал он таким тоном, словно с ним вот-вот была готова приключиться истерика. — Что ты с этим делаешь? — Он явно увидел нечто такое, что Флавия не разглядела. И она вытянула шею и тоже уставилась на лист.

— Тут что-нибудь не так?

— Все так. Прекрасное письмо. Можно сказать, образец. Приятно сознавать, что в наш век мобильных телефонов и электронной почты эпистолярный стиль еще существует.

— Джонатан, — насторожилась Флавия. Она знала его раздражающую манеру городить в разговоре всякую чушь, если он чувствовал, что сбит с толку или чем-то расстроен.

— Она запрашивает фотографию с одного полотна.

— А ей отвечают, что у них ее нет. Это я знаю.

— С портрета, — методично продолжал Аргайл, — Того самого, который принадлежал маркизе ди Мулино и который полвека никого не интересовал. Кроме меня. Я напрасно потратил несколько месяцев, пытаясь его купить. И когда считал, что все на мази, эта страшила Пианта вдруг заявила, что кто-то еще проявляет к нему интерес и намерен купить. И вот оказывается, что этот кто-то — та самая женщина, которую так ловко исполосовали ножом.

Флавия задумалась. Она видела, что Аргайл чем-то обеспокоен, но не понимала, в чем дело.

— Тебя избавили от конкурентки, — весело проговорила она.

— Слишком уж точно. — Он мрачно посмотрел на нее.

— А кто художник? — поинтересовалась Флавия.

— Никто.

— Но кто-то же его нарисовал?

— Естественно. Но ни я, ни другие не знаем, кто именно. Просто представитель венецианской школы, примерно в тысяча пятисотом году или около того. Очень посредственный.

— А чей в таком случае портрет?

— Тоже не знаю, — отозвался Аргайл. — Может быть, это автопортрет.

— Полагаю, не Тициана?

— Ни малейшей вероятности. Тициан умел рисовать.

— Что он собой представляет?

— Анфас. Мужчина с крючковатым носом в мантии. Зеркало, на заднем плане мольберт и палитра. Ничего особенного.

— Забавное совпадение, — нахмурилась Флавия. Она явно расстроилась, понимая, что ее жизнь без нужды усложняли.

— Вот и меня это поразило, — угрюмо проговорил англичанин и перечитал письмо, желая убедиться, что все правильно понял. Оказалось, что правильно. — Очень странно. И это меня пугает. — Он откинулся на стуле, как бы защищаясь, скрестил на груди руки и, тоже нахмурившись, продолжал: — Тебе бы надо поговорить с ее коллегами. Выяснить, чем она занималась. Может, они сумеют помочь. С ними вообще кто-нибудь разговаривал?

— Конечно. Здешние карабинеры не полные идиоты. То есть я хочу сказать — не совсем. Но они главным образом проверяли алиби. Шесть членов комитета. Один труп. И пять достаточно основательных алиби.

— М-м-м… Я далек от того, чтобы учить тебя, как делать свое дело, но мне кажется, было бы полезно потолковать с этими людьми. Хотя бы ради меня.

— Я собираюсь с ними поговорить. Хотя и не ради тебя. Но у меня не много времени и следует проявлять осторожность — меня послали в качестве художественной декорации, а не для того, чтобы что-то предпринимать.

— Ты самая художественная из декораций, — неуклюже польстил ей Аргайл. — Только я не могу себе представить, чтобы ты ничего не предпринимала. Слушай, а мне нельзя пойти с тобой? — Он изо всех сил старался произвести впечатление обаятельного человека и к тому же такого, который будет присутствовать в комнате для допросов, но его не станут замечать.

— Исключено. Бредовая мысль. Отношения с Боволо и без того натянуты, а так он совсем сбесится. Кроме того, это совершенно не твое дело.

Вечерело. Флавия устала и сделалась раздражительной. У нее складывалось ощущение, что на это дело ей потребуется больше времени, чем она предполагала. И подсознательно она злилась на Аргайла за то, что он привязался со своей чертовой картиной. Хотя вина, конечно, не его и совсем нечестно так на него кидаться. Ей срочно требовалось выспаться. Поэтому она попросила счет, расплатилась и проворно потащила Аргайла к выходу — на свежий вечерний воздух.

Флавия стояла у ресторана и, засунув руки в карманы, любовалась видом и прикидывала, какой из многочисленных узких переулков приведет ее обратно к отелю. Она обладала хорошим чувством направления и всегда удивлялась, когда это чувство ее подводило. Но в Венеции ее топографическое чутье моментально пропадало. Аргайл стоял рядом и, как обычно, когда что-то обдумывал, переминался с ноги на ногу.

— Пора, — наконец произнес он. — Пойду-ка я к себе в гостиницу, пока ты не захотела, чтобы я тебя проводил в твою.

Флавия вздохнула и улыбнулась:

— Я туда ни в жизнь не доберусь, — но тут же поправилась: — Ладно, все в порядке. Как-нибудь доковыляю. Заскакивай утром, я тебя просвещу. — И оставила слегка расстроенного Аргайла, который еще долго бродил кругами, пока случайно не вышел к гостинице.

ГЛАВА 4

На следующее утро Аргайл сидел в кресле в спальне Флавии и читал газету. Он прекрасно сознавал, что вчерашняя резкость Флавии бесследно исчезнет после восьми часов забытья, и пришел к завтраку, чтобы напомнить ей о его полотне. Он продолжал о нем думать и все еще тревожился.

Джонатан не слишком торопился заняться собственным делом. Да и не было у него в этот момент никакого дела. Решил поиграть в игру «кто кого переждет», объяснил Аргайл, стараясь напустить на себя лукавый вид многоопытного профессионала. Если они с ним, как с идиотом, то и он с ними так. Это лучший ответ.

— Я хочу эти картины, — продолжал он. — Но с ними возникли трудности. Мой дорогой, любимый работодатель не простит, если я впутаю его в очередной небольшой скандальчик, — глубокомысленно заключил Аргайл, допивая кофе.

В этом он нисколько не заблуждался. Сэр Эдвард Бирнес был во многих отношениях человеком легким в обращении, но придавал большое значение своей безупречной репутации честного дельца международного художественного бизнеса. Аргайл уже успел сыграть небольшую, но весомую роль в том, что его шеф продал итальянскому Национальному музею фальшивого Рафаэля, и это чуть не погубило его карьеру. Не то чтобы это была вина Джонатана, кстати, потом он же почти все сам и разгреб, но дело не забылось, и повторение не сошло бы ему с рук.

— Слушай, а откуда ты вообще узнал об этих картинах? Очередной пример твоих сыщицких потуг? — Это было сказано с легким налетом сарказма. За прошлые подвиги Аргайл заработал в управлении не слишком приятную славу чудака. И поэтому он, как и следовало ожидать, без энтузиазма воспринял замечание Флавии.

— Не совсем. Примерно шесть месяцев назад престарелая дама сама написала Бирнесу. Судя по всему, она переоценивала стоимость картин. И меня направили избавить ее от иллюзий и заключить сделку. Так что видишь, моей вины никакой.

Под гнетом тягот жизни Аргайл вздохнул и допил кофе.

— Пойдешь осматривать церкви или намерена повиноваться служебному долгу?

Флавия оттолкнула стул и встала.

— Боюсь, что последнее. Начнем с члена комитета номер один, а потом, наверное, продолжим.

Англичанин с теплотой подумал, что сегодня она выглядела особенно эффектно. Распущенные волосы сияли на струящемся сквозь оконное стекло свету. Лицо открытое, глаза поразительной голубизны. Гм… Аргайл поборол восхищение — понимал, что в это время суток его никто не оценит. Господи! Разве было такое время, когда ценили его восторги!

— И кто же этот счастливчик?

— Тони Робертс. Я встречаюсь с ним на острове, решила сначала разделаться с англосаксами. Ты что-нибудь о нем знаешь?

— Вполне достаточно, чтобы не величать его Тони. Исключительно Энтони. Он слишком велик для уменьшительно-ласкательных сокращений. Все равно что обратиться к Леонардо да Винчи — Ленни.

— Что он собой представляет?

— Это смотря кого слушать. У него есть свой клуб фанатов. Те утверждают, что он великий человек и его вклад в науку бесценен. В общем, джентльмен и мудрец. Знаешь, есть такие люди: безукоризненные манеры и полная профессиональная состоятельность. Прямо святой нашего времени. Но есть и менее лестное мнение: несмотря на все свое обаяние, он просто-напросто надутый старый козел. Так о нем обычно отзываются те, кто ничего не поимел от его обширной сети патронажа.