Комитет Тициана

Несколько резких слов, и старик был отправлен на нос — сворачивать веревки или что там еще можно делать на несущейся к берегу лодке, а Флавия осталась одна любоваться пейзажами. Она с восхищением наблюдала, как из-за горизонта показались первые признаки Венеции: колокольня, затем башня Сан-Джорджо, крошащиеся кирпичи Фрари. Лодок стало больше: морские трамвайчики вапоретто, гондолы, водные такси, перевозящие товары грузовые баржи. А затем выщербленные кирпичи и отбитая штукатурка зданий главного острова. Лодка обогнула его северную оконечность и направилась к площади Сан-Марко.

Гондольер, как ей казалось, держал безрассудно высокую скорость и, правя к берегу канала, то вырывался из потока других лодок, то снова вливался в него. Наконец он в последний момент перевел мотор на реверс, развернулся и без лишнего шика остановился именно в том месте, где хотел. Сказывался результат многих лет практики. Флавия расплатилась, прибавила щедрые чаевые и поднялась по ступеням на набережную Скьявони. А возчик вынес за ней ее чемоданы.

Найти отель «Даниэли» не составляло никакого труда. Флавия и в этом случае до мелочей следовала инструкциям Боттандо. Ей не часто приказывали остановиться в самом фешенебельном отеле северо-востока Италии, и она не собиралась упускать такую возможность. Обычно отель «Даниэли» был до отказа набит богатыми немецкими и американскими туристами, так что его монументальный готический вестибюль частенько поразительно напоминал автобусную станцию: толпы возбужденных людей, боящихся отстать от своих групп, и груды чемоданов по углам. Но сезон кончался, и хотя туристы не иссякали, они объявлялись в более разумных и управляемых количествах. Персонал не так изматывался и, по венецианским меркам, можно сказать, проявлял учтивость.

Номер оказался восхитительным, погода все еще солнечной, а кровать — на редкость удобной. Что еще оставалось желать? Только поесть. И Флавия решила немедленно позаботиться о еде. Путешествие заняло немало времени, и как раз наступил час ее обычного обеденного перерыва. Флавия переоделась в выглядевший по-рабочему костюм и спустилась по лестнице. Если Боттандо ее чему-то и научил, так это тому, что по-настоящему хорошую полицейскую работу на голодный желудок не делают. Потом она спросила у портье в вестибюле, как пройти в центральную квестуру [3], купила в киоске газету, чтобы прочитать, как освещает убийство местная пресса, и устремилась навстречу обильной, хотя и уединенной трапезе.

Когда около трех часов дня она поднималась по ступеням квестуры, то ощущала полное удовлетворение и всего лишь легкие признаки несварения. Здание оказалось типично венецианским — некогда явно принадлежало весьма богатому вельможе, но с тех пор потеряло былое величие и было реквизировано и колонизировано государством. Огромные, прекрасных пропорций комнаты поделили, потом поделили еще раз, превратили в крохотные клетушки и связали друг с другом подслеповатыми, еще более неопрятными и гнетущими коридорами. Каков бы ни был бюджет венецианской полиции, она явно не раскошеливалась на украшение своей штаб-квартиры. Все очень экономно, пристойно, но как-то жалко. Ее управление занимало гораздо меньшее помещение, но Боттандо был способен тянуть с передачей найденных украденных произведений искусства (по поводу особенно полюбившихся он разводил такую бумажную волокиту, что задерживал их на несколько месяцев), и здание от этого становилось гораздо приятнее для глаза, что было очень важно для поднятия духа всего коллектива. Хотя наиболее значительные работы, как говорилось, в целях их безопасности хранились в его личном кабинете.

Праздничное настроение Флавии быстро испарялось, пока она добрых десять минут то поднималась, то спускалась по лестницам в поисках цели своего прихода. Но упало еще ниже, когда Флавия предстала перед комиссаром Алесандро Боволо — маленьким человечком, который явно в дурном настроении сидел за своим столом и, уткнувшись в бумаги, делал вид, что не замечает появления Флавии. Однако та была полна решимости предстать образцовой коллегой и терпеливо ждала. В комнате воцарилось молчание — только посапывал Боволо, шелестел бумагами, и что-то на удивление раздражающе мурлыкала себе под нос Флавия. Наконец комиссар не выдержал проявления ее весьма ограниченного музыкального дарования, бросил на стол пачку только что занимавших его документов, пригладил жидкие, мышиного цвета волосы и поднял глаза с недовольным видом человека, которого оторвали от важного занятия.

Даже самое разгулявшееся воображение ни при каких обстоятельствах не помогло бы назвать его симпатичным. Хорошо к пятидесяти, с худощавым лицом, заостренным носом, прыщеватый, с маленькими, бесцветными глазками. Пожалуй, больше ничего и не скажешь. Вылови какой-нибудь рыбак из лагуны огромную селедку в мятом сером костюме, нацепи ей на нос очки в проволочной оправе, усади на стул — и получился бы портрет представшего перед Флавией чиновника: сходство было поразительным.

— Синьора ди Стефано? — наконец произнес он, сделав при этом, на вкус Флавии, слишком сильный нажим на слове «синьора». — Элегантная молодая особа — специалист из Рима — приезжает поучить нас, как надо ловить убийц?

По его кривоватой улыбке она поняла, что знакомство с ней не вызывает у Боволо ни малейшего энтузиазма. И поспешила с ответом:

— Из Рима — да. Но только не специалист. — Она улыбнулась специально приготовленной на этот случай самой обворожительной и обезоруживающей улыбкой. — Наше управление занимается чем угодно, но только не ловлей убийц.

— В таком случае почему вы здесь?

— Исключительно для того, чтобы оказать вам помощь, если вы захотите ее принять. Мы все-таки достаточно знаем о мире искусства. Генерал Боттандо считал, что моего присутствия у вас не требуется. Но министр настоял. Вы же знаете, какие они — министры.

— А через несколько дней вы уедете и напишете рапорт о нашей работе, — предположил Боволо, подпустив в голос нотку саркастической подозрительности. — И в нем, естественно, попытаетесь спасти свою шкуру.

Ага! Система слухов действовала у карабинеров с должной эффективностью. Судя по всему, Боволо прослышал, что Боттандо приперли к стене, и, похоже, не собирался помогать. Флавия этого опасалась, но как следует подготовилась к встрече.

— Я надеялась, что могу попросить вас об одолжении, — заговорщически начала она. — Конечно, вы здесь — самый главный и в курсе всего. Очень заняты… я понимаю, вам не до меня, но… не могли бы вы написать отчет сами? Это бы избавило нас от всяких ненужных ошибок.

Она опять одарила его очаровательной улыбкой, но при этом заметила, что Боволо заглотил наживку. Флавия давала ему реальный шанс диктовать, что включать, а что не включать в рапорт. Заманчивое, на ее взгляд, предложение. Если и оно не устранит враждебности со стороны комиссара, значит, не поможет ничего. Она же оставляла за собой право снабдить рапорт приложениями и всяческими сносками.

— Ну что ж, — протянул Боволо, — не уверен, что мне по душе перспектива работать за вас, но, возможно, это единственный способ добиться того, чтобы всякие пришлые бюрократы писали правильные отчеты.

Он кивнул и просветлел: про себя он уже прикидывал, какие хвалебные слова в свой адрес вставит в ключевые места рапорта.

— Хорошо, — согласился он намного дружелюбнее. — Наверное, вы правы. Но я не желаю, чтобы вы здесь болтались и путались у нас под ногами. Поймите, у нас по горло забот и нам некогда заниматься какой-то иностранкой, которая оказалась настолько растяпой, что позволила себя укокошить.

Он был явно не из тех, кто с благодарностью принимал дары.

— Нисколько не сомневаюсь, — отозвалась Флавия. Ее немного покоробили его слова, но она осталась довольна, что ей удалось хоть куда-то продвинуться. — А я со своей стороны готова помочь там, где вы сочтете нужным.

— М-м-м… дайте подумать, — протянул Боволо. Он явно старался найти ей абсолютно ненужное занятие. — Полагаю, вы образованны? Всякие там языки. — Он произнес это таким тоном, будто считал образование непристойностью.