Лунный лик Фортуны

Эта решимость была продиктована прежде всего похвальным стремлением не подвести королеву, не дать ей повода, даже на мгновенье, пожалеть о своем выборе.

Но также и гордыней.

Элевайз ясно осознавала, что гордыне нет места в душе монахини. И разве не вспоминала она о наказании, уготованном Гордыне, каждый раз, когда входила в церковь и поднимала глаза к изображению Страшного Суда в тимпане? Однако разум ее – еще одно качество, которое монахиня должна сдерживать, особенно когда оно вступает в войну с послушанием и смирением, – имел свои резоны: «Отныне я не просто монахиня. Я – аббатиса, и община из почти сотни сестер, пятнадцати монахов и двадцати братьев-мирян зависит от меня, а вдобавок к тому – все миряне этого маленького, но процветающего уголка».

«Если гордыня поспешествует хорошей работе, – заключила Элевайз, – я буду гордой». Ее решимость не подводить королеву и саму себя, несомненно, послужит благоденствию общины. Если же гордыня станет позорным пятном на ее душе и в результате Элевайз придется долгую вечность бродить обнаженной по раскаленным углям, – что ж, это всего лишь цена, которую следует заплатить.

Может статься, какая-нибудь добрая душа помянет ее в своих молитвах или закажет по ней мессу, а то и две.

Жосс получил указания, как добраться до аббатства Хокенли. Они были весьма туманными, но достаточно точными, – он понял это, достигнув вершины холма. Отсюда он мог видеть высокую двускатную крышу церкви, и теперь доехать до Хокенли не составляло труда.

Приближаясь ко входу в аббатство, Жосс огляделся. Слева лес почти подошел к дороге, но справа деревья и кустарник были выкорчеваны. Часть свободной земли возделывалась, часть использовалась как пастбище. Когда Жосс проезжал мимо овец, животные встревожено подняли головы. Он заметил привязанную к шесту козу и крупного козленка, резвящегося возле нее. Вдалеке, где расчищенная земля вновь уступала место лесу, он увидел горстку хижин, над одной из них в неподвижном утреннем воздухе поднимались тонкие колечки дыма.

Пастбище переходило в узкую долину, и там Жосс разглядел крышу небольшой постройки, над которой, ближе к краю, возвышался массивный крест. Рядом виднелся еще один домик, длиннее и ниже первого. Из того, что Жоссу говорили об общине Хокенли, он заключил, что это и есть святой источник Богородицы и жилище монахов.

Впереди показались внушительные ворота аббатства. Когда Жосс подъехал к окружающей обитель стене, из домика за воротами, имевшего вид небольшой башенки, вышла монахиня и потребовала, чтобы всадник назвал свое имя и дело, которое его сюда привело.

Жосс был готов к этому.

Когда останавливаешься на постоялом дворе в торговом городе, никто не требует от тебя подтверждения твоей личности, но если ты намереваешься въехать в монастырь, дело принимает совсем другой оборот.

Сунув руку за пазуху туники, Жосс извлек бумаги, которые ему вручил секретарь короля Ричарда. На одной из них стояла личная печать короля.

Для привратницы этого оказалось достаточно. Она неуклюже присела, что можно было принять за реверанс.

– Нисколько не сомневаюсь, что вам нужна аббатиса Элевайз, – заявила монахиня. – Вы найдете ее там. – Она показала на окруженный галереей двор, прилегающий к церкви аббатства. – Попросите одну из них показать вам дорогу.

Под «ними», сообразил Жосс, подразумевалась группа из трех монахинь, плавно скользивших от галереи к церкви.

Благодарно поклонившись привратнице, он спешился и, ведя коня под уздцы, приблизился к монахиням. Первая из них, осторожно и неумело приняв поводья, увела его коня, еще одна согласилась проводить к аббатисе.

Оглядываясь по сторонам, но так, чтобы это было не особенно заметно, Жосс последовал за ней.

– Как вас представить? – тихо спросила его проводница.

Жосс назвал свое имя.

С легким жестом извинения сестра обогнала его, пересекла внутренний двор и, пройдя галереей, открыла дверь в ее конце. Она что-то проговорила единственной обитательнице комнаты, но голос монахини был слишком тих, чтобы Жосс сумел разобрать слова. Наклоном головы она пригласила Жосса войти, затем, сочтя свою задачу выполненной, боком проскользнула мимо него и закрыла снаружи дверь.

Когда монахиня доложила о пришельце, аббатиса Элевайз лишь подняла голову. Теперь Жосс стоял перед ней, а она, сидя совершенно спокойно, внимательно изучала его. Лицо аббатисы, обрамленное белым крахмальным вимплом под черным покрывалом, было очень выразительным – четко очерченные брови, большие серые глаза, широкий рот, казалось, готовый расплыться в улыбке…

Однако аббатиса и не думала улыбаться.

Если бы Жосс не знал, что подобное невозможно, он почти поверил бы, что Элевайз ждала его. На ее спокойном лице не было ни тени удивления, а в глазах – вопроса.

– Жосс Аквинский, – произнесла Элевайз, видимо, повторив слова монахини. – И что же вам здесь угодно, Жосс Аквинский?

Он вручил ей бумаги, предоставив им ответить за него.

Возможно, королевская печать произвела на аббатису Элевайз такое же сильное впечатление, как и на привратницу, тем не менее она никак не проявила этого и, развернув письмо, подтверждавшее подлинность печати, прочитала его от начала до конца.

Затем, свернув и разгладив письмо крупными и удивительно сильными руками – Жосс почему-то всегда представлял руки монахинь непременно белыми и тонкими, больше подходящими для молитв, чем для раскалывания грецких орехов, – аббатиса снова подняла на него глаза.

– Я так и полагала, что рано или поздно кто-то должен приехать. Кто-то вроде вас. Не сомневаюсь, вы хотите, чтобы я рассказала вам все, что мне известно о Гунноре из Уинноулендз.

– Да, мадам.

Правильно ли так обращаться к аббатисе? Если и нет, она, кажется, не возражала.

Лицо аббатисы, суровое от какого – то внутреннего напряжения, неожиданно смягчилось, и на какой-то миг на нем почти проступила улыбка.

– Прошу вас, мой господин рыцарь, садитесь. Могу я угостить вас чем-нибудь? – Элевайз протянула руку к маленькому медному колокольчику. – Думаю, – теперь улыбку нельзя было не заметить, – вы проделали большой путь от двора короля Ричарда.

– Я ехал не прямо оттуда. – Жосс улыбнулся в ответ, придвинул указанный аббатисой стул и уселся. – Но подкрепиться никогда не мешает.

Жосс обладал еще одной привычкой воина: ни в каком случае не отказываться от предложенных еды и питья – ведь никогда не знаешь, когда их предложат еще.

Аббатиса Элевайз позвонила в колокольчик и попросила монахиню, явившуюся на ее зов, принести эля и хлеба. Когда еду поставили перед Жоссом – хлеб оказался горячим и необыкновенно вкусным, тут же был и ломтик какого-то острого сыра, Жосс предположил, что козьего, – аббатиса заговорила:

– Гуннора была с нами немногим меньше года, и я не могу сказать, что ее вхождение в нашу общину было совсем уж успешным. Во время нашей первой встречи она выглядела набожной, с жаром говорила о своей уверенности в призвании. Но… – Черные брови аббатисы шевельнулись навстречу друг другу. – Чего-то не хватало. Все это звучало не совсем искренне. – Элевайз посмотрела на Жосса, и на ее лице снова появилась едва заметная улыбка. – Вы, конечно, попросите объяснить, что я имею в виду, но, боюсь, я не смогу это сделать. Скажу только, что характер Гунноры, в общем и целом, не подходил для монашеской жизни. Она говорила правильные вещи, но они шли не от сердца. Посему Гуннора не могла стать своей среди нас, и, понимая это, она, естественно, не была здесь счастлива.

Тут же поправив себя, Элевайз добавила:

– Точнее, не казалась счастливой, поскольку Гуннора не доверяла свои мысли ни мне, ни, насколько мне известно, кому-либо из сестер.

– Понятно.

Жосс пытался мысленно набросать портрет мертвой монахини, но у него ничего не получалось. Что-то не соединялось. До этого момента она была всего лишь мертвой монахиней. Теперь, неожиданно, она стала личностью. Не очень счастливой личностью.