Записки Клуба Лазаря

Лишь когда все пассажиры покинули корабль, я приступил к осторожной выгрузке раненых. Все они были кочегарами, которые работали у котлов в тот момент, когда произошел взрыв. Троих унесли с корабля на носилках и погрузили в ожидавшие повозки; остальные, пусть и не без посторонней помощи, могли передвигаться самостоятельно.

Я вернулся на корабль, чтобы забрать багаж, и столкнулся с Расселом. Он наблюдал, как снимают парусину с пробоины.

— Отличная работа… вы очень помогли тем людям, спасибо вам большое, — сказал он на прощание.

— Ваш доктор сделал не меньше для их спасения, — холодно ответил я.

— Я знаю, какие чувства вы испытываете ко мне, Филиппс, но хочу заверить вас, что всем пострадавшим будет оказана финансовая помощь. Они ни в чем не будут нуждаться.

Я хотел было добавить: «Кроме разве что кожи», — но вовремя прикусил язык.

— Теперь они жаждут только моей крови, — сказал Рассел. — Хотя, возможно, решат, что мне уже достаточно досталось.

— Надеюсь на это, Рассел, — сказал я. Мне было почти жаль этого человека, попавшего в маховик механизма, который он, сам того не желая, запустил.

— Передайте мои самые лучшие пожелания Брюнелю, когда увидите его.

Я согласился выполнить его просьбу и обменялся с Расселом рукопожатиями, после чего покинул корабль и присоединился к маленькой процессии экипажей, направлявшихся в больницу.

Мне хотелось вернуться в Лондон, но я знал, какие проблемы могут возникнуть в больнице в связи с внезапным наплывом пациентов, поэтому решил подождать пару дней и убедиться, что пострадавшим будет обеспечен надлежащий уход.

Я снова совершил путешествие по железной дороге Брюнеля и вернулся в Лондон тринадцатого сентября. Никто из вверенных моей заботе пациентов не умер, и я надеялся, что в скором времени все они пойдут на поправку. К сожалению, у Брюнеля дела обстояли не так хорошо. Когда на следующее утро после моего возвращения я приехал на Дюк-стрит, Броди высказал опасения, что конец уже близок.

— Я стараюсь не огорчать его плохими новостями, но ему удалось раздобыть свежую «Таймс», — с тревогой прошептал он, прежде чем я вошел в спальню Брюнеля. — Думаю, газету принес кто-то из слуг. Он так хотел узнать новости о путешествии корабля.

— И ему стало известно о взрыве? Это и стало причиной ухудшения?

— У него был еще один сердечный приступ. Боюсь, ему недолго осталось. Я уже ничего не могу сделать, Филиппс.

С этими словами Броди открыл дверь, и я тихо подошел к кровати. Голова Брюнеля утопала в подушке, спутанные волосы напоминали паутину. Руки инженера неподвижно лежали по бокам, и только грудь медленно вздымалась. Сначала я решил, что он спит, но когда подошел поближе, его веки задрожали и глаза открылись.

— Филиппс, — прохрипел он. — Я слышал о вашей чудесной работе на корабле. Второй раз вы оказываетесь там, где нужна ваша помощь.

— Я сделал все, что было в моих силах, — ответил я, придвигая к кровати стул.

Губы умирающего снова задвигались, его голос срывался, и я с трудом мог разобрать, что он говорил. Я подвинулся к нему и наклонился, едва не касаясь головой подушки.

— Корабль… как… — шептал он, и каждое слово сопровождалось ужасным хрипом, исходившим из горла. — Как он шел?

— Как в сказке, мистер Брюнель, и я знаю, что взрыв не имел отношения к его устройству. Здесь были задействованы другие факторы.

— Другие факторы? Вы о Расселе?

Я не видел смысла рассказывать все, что мне удалось выяснить, поэтому просто кивнул. Брюнеля мой ответ удовлетворил.

— Я хочу попросить вас о последней услуге.

— Все, что угодно, — ответил я.

— Сначала попросите Броди выйти из комнаты.

Я повернулся к доктору, стоявшему в изножье кровати.

— Сэр Бенджамин, он просит вас ненадолго уйти.

В другое время Броди посчитал бы подобную просьбу за оскорбление, но в тот момент лишь молча повернулся и вышел, тихо закрыв за собой дверь.

— Он ушел, — сказал я неуверенным тоном, не зная, насколько хорошо Брюнель мог ориентироваться в пространстве. Достав из кармана платок, я вытер слюну, скопившуюся в искривленном уголке его губ.

Брюнель положил руку мне на плечо и заставил нагнуться к нему поближе.

— Сердце. Я хочу, чтобы вы положили его мне в грудь.

Сначала я подумал, что неправильно расслышал его.

— В вашу грудь? — переспросил я, глядя на сбитое одеяло. — Вы хотите, чтобы я разрезал ее и вложил внутрь сердце?

Он попытался кивнуть, но подушка под головой помешала ему сделать это.

— Вытащите старое и вставьте новое.

Сначала я решил, что он поверил, будто механическое сердце сможет вернуть его к жизни, но затем меня осенило, что именно он имел в виду. Подобным образом Брюнель хотел спрятать сердце, скрыть от Рассела, чтобы тот не смог добраться до его изобретения.

— Но когда? — спросил я, желая подтвердить мои предположения.

— Желательно после того, как я перестану дышать, — ответил он, пытаясь улыбнуться. — Я все подготовил. Вас пустят ко мне… к моему телу, прежде чем его похоронят.

Я ничего не ответил, и он продолжил:

— Пообещайте мне, Филиппс, пообещайте, что выполните последнюю просьбу старого инженера, как друг. — В его глазах в последний раз вспыхнули живые огоньки. — Пообещайте!

Я дотронулся до его холодной руки.

— Обещаю.

Брюнель повернул голову и снова уставился в потолок.

— Вот и хорошо. Спасибо, мой друг.

Наши дела были завершены, и я снова пригласил Броди в комнату, спросив, вернется ли он в больницу.

— Лишь после того как закончу с ним, — ответил Броди. Теперь это напоминало рассуждение скорее гробовщика, чем врача. Я предложил подменить его, но он отказался. С тяжелым чувством я направился к двери.

— Спокойной ночи, Изамбард.

— Прощайте, Филиппс, — ответил Брюнель, закрывая глаза.

Ночью мне снились Брюнель и мой отец, они появились вместе, но затем их лица стали сливаться и расплываться, каждый что-то говорил мне, но я не мог разобрать, что именно.

Вернувшись в больницу на следующее утро, Броди принес известие о смерти Брюнеля. Великий инженер умер через несколько часов после моего ухода. Непрерывное дежурство у постели умирающего сказалось на сэре Бенджамине не лучшим образом — он выглядел измотанным и утомленным. Когда я предложил взять на себя его обязанности, чтобы он мог отдохнуть, Броди согласился.

Я с огорчением узнал, что Флоренс уехала набирать учениц в свою школу медсестер. На корабле, а затем в больнице Уэймута я не раз жалел о том, что ее не было рядом. И не только из-за умения ухаживать за многочисленными ранеными.

И снова больница показалась мне серой и скучной в сравнении с моими недавними приключениями, но все же я нашел для себя работу в операционной. Уильям, как всегда, сначала был полон энтузиазма, но вскоре мое мрачное настроение остудило его пыл.

— Наверное, многие захотят с ним попрощаться, — заметил он, когда я сообщил о смерти Брюнеля. — Вы пойдете на похороны?

— Полагаю, что да, — ответил я. Весь день я не мог думать ни о чем другом.

Просьба Брюнеля висела на мне тяжелым грузом, но не только из-за ее необычности — мою жизнь в последнее время трудно было назвать нормальной, — а и потому, что мне было жалко употребить изобретение подобным образом. Я не особенно верил в возможность заменить человеческое сердце механическим аналогом, но все же видел некоторые перспективы в этом проекте. Брюнель сам говорил, что однажды подобное устройство может совершить революцию в области медицины. Но это вряд ли случится, если сердце будет похоронено вместе со своим изобретателем и никто никогда не услышит о нем. С другой стороны, я прекрасно понимал, какими мотивами руководствовался Брюнель. Это не позволит изобретению оказаться в руках тех, кто не заслужил права обладать им и собирался использовать устройство в столь нечестивых целях.

Сначала я пытался избавиться от тяготивших меня мыслей, с головой погрузившись в работу, но это было не так и просто.